Раздел 23. Духовенство: Восток или Запад?

При рассмотрении нравов духовенства необходимо при­нимать во внимание тот факт, что они представляют собой многообразную палитру. Так, в случае русского пра­вославного духовенства они простираются от нравов безгра­мотного пьяненького сельского попа до подвижничества вы­соконравственного отца Сергия Радонежского. Пестрота нра­вов служителей церкви характерна для различных конфес­сий: начиная от предававшихся пьянству дервишей знамени­того ордена бекташитов и кончая потасовкой высших иерар­хов христианской церкви на «разбойничьем» втором Эфесском соборе, когда оппонент александрийского патриарха Диоскура епископ Флавиан был избит, председательствующий собора топтал его ногами (340, 48; 333, т. I, 262). И хотя данная тема требует отдельного рассмотрения, в силу ограничений текстового характера придется просто очертить некоторые из них.

И как всегда обратимся к нравам, господствовавшим в среде православного духовенства Византии, ибо некоторые из них «перешли» по наследству к отечественным духовным лицам. Одним из замечательных явлений ранневизантийской цивилизации является аскетизм и самые разнообразные формы отшельничества: «Люди покидали города и селения, пополняя ряды пустынножителей, столпников и постников, ставивших выше всего победу духа над грешным телом. Множество отшельников появилось в Египте, где Ливийская пустыня получила вследствие этого название «пустыни свя­тых» (210, 89) Согласно «Египетскому патерику», сам Ан­тоний Великий облегчал шутками тяготы своих собратий по пустынножительству, его юмор порой бывал резким и гро­тескным. Нравы диковинных старцев, поселившихся в еги­петских и палестинских пустынях, отнюдь не назовешь прес­ными и нудными, ибо каждому из них пришлось вывернуть все, чтобы выстроить здание своей души, к тому же их опыт отличался экстравагантностью. «Авва Ахилла знает, что с безупречными праведниками можно было быть невниматель­ным, но того, кто заслужил попреки, необходимо окружить удвоенным вниманием; авва Алоний видит, что правдивость со всеми подряд - скорее порок, чем добродетель, и учит своего собеседника врать, чтобы не выдать человека на рас­праву» (52, 16).

Отшельничество широко было распространено в Сирии и Палестине, Константинополе и Западной Европе. Колонии анахоретов состояли из живших рядом одиночек или неболь­ших групп пустынножителей, причем они собирались по суб­ботам и воскресеньям на богослужение в церкви - духов­ном центре сообщества. Другие монахи занимались богоу­годной деятельностью в монастырях, подчиняясь строгостям их уставов (105). Слухи о подвигах пустынников оказывают сильное влияние на все слои византийского общества, сами императоры обращаются за советами к известным анахоре­там по государственным и церковным делам.

Аскетизм и пустынническая жизнь считались обычным явлением, отшельники окружены уважением и почетом. «Ни­кого не удивляет вид людей, живущих как дикие звери в уединенных горах и в пещерах или долгие годы подвизаю­щихся в тесном пространстве между высокими стенами и со­общающихся с внешним миром через узкое отверстие в сте­не. Самые странные обычаи и необыкновенные поступки возбуждали похвалу и желание подражать. Одни обнажен­ными предпринимали длительные прогулки по снегу, дру­гие, чтобы приучить себя к молчанию, держали камень во рту» (210, 89). Известен своим новшеством Симеон Столп­ник, который придумал такое самоистязание, как стояние на высоком столпе. Следует заметить, что со временем место мученика, чье тело изувечено веригами, занимает одетый в воинские доспехи «святой», что связано с изменением идеа­лов византийцев.

Вместе с тем для нравов византийского духовенства ха­рактерно использование различного рода чудес, чтобы под­чинить своему влиянию паству. Византийцев легко было убе­дить в том, что засов, на который запирали храм св. Софии, если его зажать между зубами, способен избавить человека от яда, что «чудо» поможет обнаружить вора, достаточно священнику положить в рот подозреваемым лицам кусок «священного» хлеба (преступник тот, кто не мог его прогло­тить) (351, 210, 219). Особенно много «чудес» было связано с иконами богоматери, когда каждую пятницу после захода солнца «само собой» поднималось покрывало этих икон.

Следует отметить и нравы, порожденные религиозным фа­натизмом, когда в своем религиозном рвении духовенство, и прежде всего монашество, беспощадно уничтожало сокрови­ща античной литературы и искусства. Достаточно в качестве примера привести сожжение по наущению епископа знаме­нитого Серапиума со всеми его обширными книжными со­кровищами. На совести фанатического духовенства лежит и зверское убийство известной своей ученостью всему тогдаш­нему цивилизованному миру женщины-философа Ипатии. Тем самым был нанесен крупный ущерб сокровищнице ми­ровой культуры, не говоря уже о нарушении евангельских заповедей.

Из христианства вырос и ислам, который в своей эволюции далеко отошел от своего истока и приблизился к конфуциан­ству. Ислам является не столько мировой религией, сколько образом жизни правоверных, считающих богом только еди­ного и единственного Аллаха. Поэтому нет смысла останав­ливаться на нравах мусульманского духовенства, они доста­точно хорошо изложены в фундаментальных исследованиях (348). Коснемся нравов, царивших в орденах дервишей, ко­торые отличались от нравов ортодоксального духовенства. Не следует забывать, что эти ордена играли значительную роль в религиозной жизни мусульман. Большинство из них возникли в XII и XIII веках по инициативе мистиков, стре­мившихся вступить в более интимный контакт с богом. Эти ордена («братства») своей целью ставили распространение «тайных наук» Мухаммеда, отличавшихся от содержавше­гося в хадисах и доступного всем знания.

Именно на этом «эзотерическом» («тайных науках») были основаны правила организации и обряды различных орденов, а засушенная безличность ортодоксального ислама с его про­стой доктриной подчинения далекому и деспотическому Алла­ху приводила к тому, что многие охотно вступали в эти брат­ские сообщества. О господствовавших в них нравах и атмосфе­ре английский востоковед Дж.Тримингэм пишет так: «Одни вели жизнь рациональных трезвенников, а другие витали в мире фантазий и были подвержены экстатическим состояниям. Часть уходила в аскетизм, проводя жизнь в уединении и под­вергая себя суровым лишениям, в то время как другая наслаж­далась приобретенной властью над жизнью людей и их душа­ми» (268, 187). Будучи чем-то средним между сектой, клубом и тайным братством, эти ордена привлекали большое число сторонников; так, многие ремесленные цеха имели в качестве своего патрона какого-нибудь дервиша. Такая популярность орденов сделала их настолько мощными, что их определяли как «религию в религии и государство в государстве».

Члены братства прежде всего беспрекословно подчиня­лись шейху, или руководителю ордена, они хранили обеты тайны и солидарности, участвовали в собраниях, жертвова­ли на содержание ордена и были набожны. Получаемые вза­мен этого блага в общественной и религиозной сферах были настолько значительны, что некоторые из этих орденов пре­вратились во влиятельных партнеров, а чаще опасных про­тивников как государства, так и религиозных институтов. Подсчитано, что 10% мусульман было связано с каким-либо из дервишеских орденов, причем они по преимуществу отно­сились к горожанам. Среди около 200 орденов к наиважней­шим относились следующие: орден кадирийа, чья большая веротерпимость и великолепные проповеди склонили мно­гих христиан и евреев к принятию ислама; орден рифаитов, которые в состоянии транса ходили по раскаленным углям, глотали змей и пронизывали себя ножами без крови, причем слюна шейха моментально залечивала любые раны; орден каландаров - путешествующих, босоногих нищенствующих пи­лигримов, не обладающих каким-либо имуществом; орден мавлавийа - наиболее аристократический и интеллектуальный орден. Мавлавийа достигали состояния экстаза, танцуя под грохот бубнов и пищалок; они пользовались таким почитани­ем, что представители ордена имели право участвовать в цере­монии преподнесения меча новому султану.

Однако наибольшей популярностью среди турок получи­ли бекташи - веселый и беспокойный орден, признающий доктрину с множеством неоднородных элементов, что делало его притягательным как для мусульман, так и для христиан. «Питие вина и других алкогольных напитков, запрещенное в исламе, - отмечает Р.Льюис, - здесь было разрешено, к тому же орден допускал также женщин, которые участвовали в обрядах без паранджи и на принципах абсолютного равно­правия. Посвященные относились к монастырям, называемым текке, где не только совершались религиозные обряды, но и проводились встречи светского характера, которые проходи­ли в веселой и свободной атмосфере, что позволяло крити­кам обвинять бекташи в распутстве» (340, 48-49). Однако влияние ордена распространялось на большую территорию, а его авторитет среди слоя ремесленников был не меньше, нежели в знаменитом корпусе янычаров.

Все святые отцы и странствующие дервиши почитались не только суеверным народом, но (хотя и по политическим причинам) и султаном. Их приглашали даже на заседания дивана, где они давали советы и благословляли те или иные решения. Во время рамазана и в другие праздничные дни они могли свободно входить в любой дом, где их встречали с большим радушием.

Своеобразными были нравы и среди японского духовен­ства, относящегося к различным религиям - синтоизму, буд­дизму и конфуцианству (мы не говорим уже о японском хрис­тианстве). Уже в XVII в. весьма сильным оказалось влияние аристократического буддизма, процветавшего наряду с син­тоизмом. Известно, что синтоистские и буддийские священ­ники часто отправляли службу в одном и том же храме; все это представляло странное сочетание аскетизма, строгости и простоты синтоизма и восточной экзотической красоты буд­дизма. Внешне утонченная и безупречная японская оболоч­ка скрывает подлинный вкус и стремление к почти чувствен­ной культуре. «В сущности, буддийский храм является пре­красной иллюстрацией замаскированной чувственности, та­ящейся в японцах, при почти аскетической синтоистской обо­лочке и экстерьере, но с восхитительным, роскошным ин­терьером, чудесами цвета и формы, изобилием украшений: алтари, смущающие обилием золота и бронзы, шелковые ширмы, разукрашенные вышитыми иероглифами, бронзовые светильники, золоченые колокола, покрытые великолепным лаком и золотом деревянные изделия, курильницы для благо­воний, высокие золотые лотосы, вазы с перегородчатой эмалью на подставках рубинового цвета» (118а, 33). Подобным же образом и в средневековой Европе церковь скрывала велико­лепие роскошных украшений и убранств под личиной внеш­ней благочестивости и аскетизма монашеской жизни.

В буддийских (точнее дзэн-буддийских или чаньских) мо­настырях образ жизни монахов был кодифицирован и рег­ламентирован. Основой распорядка выступал коллективный ручной труд, который считался формой медитации, чтобы достигнуть просветления. Это перекликается с практикой руч­ного труда, присущей восточнохристианским религиозным традициям. Так, у пустынножителей Фиваиды Египетской плетельные ремесла сочетались с «умным деланием» (непре­станным творением Иисусовой молитвы) и размеренным ды­ханием, что позволяло достигнуть измененного состояния сознания. Интересно отметить девиз патриарха Хякудзо Экай - «День без работы - день без пищи».

В монастырях существовали различные нравы, зависевшие от личности монахов, а буддийские монастыри включали в свой состав представителей разных вероисповедных толков, занимавшихся поэзией и философией, политической деятель­ностью и торговыми операциями. «Попавшие в монастырь в силу той или иной житейской необходимости, они, видимо, не имели ни силы воли, ни особого желания обуздывать свою человеческую плоть. Об отношениях между взрослыми мона­хами и молоденькими Послушниками известно из множества источников...» (314, 51). К тому же среди монахов нередко можно было слышать не подобающее их сану бахвальство, а также сохранение и в монастыре аристократических аксессуа­ров типа редкостного и дорого веера. Чрезмерная светскость нравов среди монахов привела к умалению прилежания в ре­лигиозных штудиях и выработке благочестия.

Среди массы такого рода монахов-послушников были, ра­зумеется, и отрешенные от треволнений жизни архаты, и лю­бители любовной связи с женщинами. Ведь махаянический идеал спасения всех живых существ включал в себя и женщин, что вызвало к жизни формулу «страсть и грех суть муд­рость, рождение и смерть - нирвана». Однако лишь немно­гие мастера дзэн-буддизма настолько были святы, что забыва­ли само понятие греха и вступали в любовные отношения с женщинами, которых рассматривали как «цветки просветле­ния». В японской традиции еще с глубокой древности про­сматривается нить сакрально-эстетического осмысления отно­шения между мужчиной и женщиной. Ведь этим отношениям было положено начало не грехопадением, как в Библии, а богами - создателями Японии - Идзанаги и Идзанами, о чем идет речь в «Кодзики» (125). Вполне естественны любо­вные связи между дзэнскими наставниками и куртизанками, входящие в ткань религиозного опыта, нацеленного на духов­ное совершенство, достижение целостности и. единства души.

И наконец, необходимо отметить наличие в среде япон­ского духовенства «святых безумцев», юродствующих, что­бы путем перевернутого благочестия и смиренности более адекватно выразить апофатику истины. Юродствующие под­вижники шокировали ортодоксальное духовенство, ибо они отказываются от официально признанных моделей мышле­ния и поведения. Ибо «мудрость мира сего есть безумие пред Господом»; юродствующий мастер дзэн юмором и эпатажом всегда привлекал симпатии и поклонение мирян, которые прислушивались к нему.

Заслуживает внимание аналогия между монахом и курти­занкой, основанная на отсутствии у них привязанностей к собственному дому и семье, что просматривается в японском и западном социуме. Для западного духовенства характер­ны свои нравы, имеющие свой достаточно широкий спектр.

На одном полюсе находятся монахи-аскеты, пустынножите­ли и отшельники, красноречивые проповедники, призываю­щие свою паству из различных слоев общества к соблюде­нию христианских добродетелей. В эпоху барокко самым величайшим проповедником в немецкоязычных государст­вах был августианец Абрахам, который в Вене и Граце во времена больших несчастий (в год эпидемии и турецкой уг­розы) не только нес слова утешения, но и вдохновлял на активные действия, призывал к истинной набожности и ис­тинному покаянию. На его проповедях присутствовали пред­ставители всех слоев императорской столицы, начиная с Ле­опольда I, его двора, министров и кончая мещанами, беглы­ми крестьянами и простыми людьми из села.» Полные юмо­ра примеры и сравнения, - подчеркивается в «Истории цер­кви», - которые он умел представить с редким мастерством, демонстрируя исключительное богатство творческой фан­тазии и почти недостижимое искусство красноречия, служи­ли для него только средством для выражения вечных истин. Их он преподносил с нерушимым достоинством, не обращая внимания на социальный статус своих слушателей и ничем не ограничиваясь» (333, т. III, 237). Рядом с ним многочис­ленные проповедники-капуцины, пользуясь народным язы­ком, показывали конкретные и ясные пути христианских добродетелей.

На другом полюсе находились развращенные нравы за­падного духовенства, когда пороки и прегрешения одних мо­нахов и священнослужителей привлекали к себе внимание на фоне нравов честных и добродетельных служителей церк­ви. Не случайно распущенности нравов духовенства в эпоху Возрождения посвящено множество литературных произве­дений типа «Декамерона» Боккачио и «Новеллино» Мазуччо. Наш крупный мыслитель А.Ф.Лосев показывает, что раз­вратные нравы западного духовенства являются обратной стороной возрожденческого титанизма, и описывает их весь­ма красочно: «Всяческого рода разгул страстей, своеволия и распущенности достигает в возрожденческой Италии неве­роятных размеров. Священнослужители содержат мясные лавки, кабаки, игорные и публичные дома, так что прихо­дится неоднократно издавать декреты, запрещающие священ­никам «ради денег делаться сводниками проституток», но все напрасно. Монахини читают «Декамерон» и предаются оргиям, а в грязных стоках находят детские скелеты как последствия этих оргий. Тогдашние писатели сравнивают монастыри то с разбойничьими вертепами, то с непотребны­ми домами. Тысячи монахов и монахинь живут вне монас­тырских стен. В Комо вследствие раздоров происходят на­стоящие битвы между францисканскими монахами и мона­хинями, причем последние храбро сопротивляются воору­женным монахам. В церквях пьянствуют и пируют, перед чудотворными иконами развешаны по обету изображения поло­вых органов, исцеленных этими иконами. Францисканские монахи изгоняются из города Реджио за грубые и скандаль­ные нарушения общественной нравственности, позднее за то же из этого города изгоняются и доминиканские монахи» (155, 122). Число подобного рода примеров можно приво­дить до бесконечности.

Самое интересное заключается в том, что римская церковь официально установила таксу за разрешение совершать раз­личного рода преступления. В число запрещенных римской курией книг попала и «Такса святой апостольской канцеля­рии», долгое время использовавшаяся папством для отпуще­ния грехов за деньги (152, 259-260). Из этого прейскуранта можно узнать о значительном количестве разнообразных пре­ступлений и пороков, совершение которых можно было иску­пить индульгенциями, продаваемыми священниками высоко­го ранга. Таким образом, сама римско-католическая церковь культивировала порочные нравы, отпуская грехи за круглень­кую сумму. В целом же можно отметить, что нравы западного духовенства представляли собой причудливое переплетение добродетелей и пороков, выражая тем самым противоречи­вую ткань общественной жизни Запада.