Раздел 24. Купечество: Восток или Запад?

По мере роста цивилизованности общества, когда люди стали производить больше того, что сами потребляли и что можно было обменивать с другими индивидами, «поя­вилась, стала развиваться торговля» (59, 14). Уже в древ­ности возникло мировое хозяйство, чья обширная зона про­стиралась от Гибралтара до Китая. В ней на протяжении многих столетий циркулируют купцы, перевозя в своих вьюках драгоценные товары, слитки, монеты, золотые и се­ребряные изделия, перец, гвоздику, имбирь, камедь, мус­кус, амбру, парчу, хлопковые ткани, муслины, шелка, атла­сы, затканные золотом, красильное и благовонное дерево, лаковые изделия, драгоценные камни, жемчуг, китайский фарфор и пр. Отсюда вытекает значимость купечества как сословия, без которого не мог осуществляться процесс раз­вития цивилизованности народов мира.

Известно, что доходами от этой мировой торговли жили в пору своего блеска еще Византия и мир ислама. Известный современный французский историк Ф. Бродель характери­зует ислам как торговую цивилизацию: «Мусульманские купцы издавна пользовались, по крайней мере у политичес­ких владык, уважением, на которое Европа в том, что каса­лось ее купцов, будет весьма скупа. Сам пророк будто бы сказал: «Купец равно блажен в сем мире и в будущем», «Кто зарабатывает деньги, угоден Аллаху». И этого почти доста­точно, чтобы представить ту атмосферу уважения, которая окружала торговую жизнь...» (Бродель Ф. Игры обмена. М., 1988. С. 567). Достаточно в качестве примера привести традиционные рекомендации государю Османской империи второй половины XV века: «Благосклонно относись к куп­цам в стране; неизменно проявляй о них заботу; никому не дозволяй их притеснять, отдавать им приказания; ибо пос­редством их торговли страна достигает процветания, а бла­годаря их товарам повсюду царит дешевизна» (334, 102).

Поэтому обратимся к рассмотрению нравов турецких куп­цов, игравших немалую роль в повседневной жизни поддан­ных империи, в частности, Стамбула. Торговый день начи­нался очень рано, сразу же после утренней молитвы; около 11 часов купцы завтракали. Все бедестаны (крытые рынки) за­крывались в полдень, некоторые чарши (улицы-тоннели, пол­ные лавок и магазинов) оставались открытыми до вечерней молитвы. Незадолго перед закрытием дозорный стучал клю­чами в железные ворота, оповещая о том, что приближается время молитвы и что все должны покинуть торговое место. Купцы прикрывали лавки, накрывая старым ковром остав­шиеся снаружи товары, и уходили домой. Ворота запирались и по пустым улицам и переулкам всю ночь ходила стража.

В помещениях при воротах располагался торговый суд, где судьи не только разрешали различные спорные вопросы, но и следили за тем, чтобы никто не монополизировал рын­ка в сфере продажи любого товара, и устанавливали макси­мальные цены на товары. Все торговые места (крытые и открытые) постоянно проверяли контролеры весов и мер. Главным контролером в Стамбуле был сам великий визирь, который три раза в неделю, сопровождаемый кади столицы и аги янычаров, обходил рынки и базары. Он проверял ис­полнение предписаний, регулирующих торговую деятель­ность, и назначал наказания их нарушителям. Местные ин­спекторы имели право карать владельцев лавок и лотков за такие преступления, как использование фальшивых мер. В случае подтверждения обмана два помощника контролера виноватого палками наносили удары по пяткам. После такого наказания опухшие нога причиняли купцу-обманщику дли­тельные мучения и показывали всем его вину (340, 72).

Купеческий дом, подобно дворцам и бедным хижинам, обязательно имел отдельные помещения для женщин, по воз­можности их размещали в отдельных домах. Этого требова­ли каноны мусульманской семейной жизни, независимо от размеров дома и либерализма в проблемах веры. В богатых купеческих семьях на рынок посылали рабов, самой же жене или женам (в случае наличия у купца гарема) категорически запрещалось ходить туда. Женщины из купеческих семей не получали образования, и редко которая из них умела немно­го читать и знала фрагменты или весь Коран. Жизнь в гаре­ме была нудной и пустой, его обитательницы редко прини­мали участие в публичных празднествах и увеселениях, боль­шую часть времени они проводили в сплетнях и подглядыва­нии через щели закрытых окон за уличной жизнью.

Раз в неделю все женщины купеческой семьи посещали общественные бани, где они встречались с приятельницами и заводили новые знакомства, знакомились с новостями, рас­сматривали своих будущих невесток или возможных сопер­ниц своих дочерей. Матери сыновей занимали более высо­кое положение там, чем имеющие дочерей, они становились центрами сплетен и интриг. В бане женщины проводили це­лый день, трижды купаясь, занимаясь рукоделием и космети­ческими процедурами. В отличие от женщин, купцы посеща­ли общественные бани поодиночке или вместе с двумя при­ятелями; там он [купец] сидел на ковре, курил кальян и ждал массажа, после чего купался, пользуясь услугами банщика.

Купеческие семьи наносили визиты друг другу, выезжа­ли на целый день за город, на побережье Босфора и в дру­гие места. На природе отдыхали и вкушали сладкие блюда. Играли странствующие музыканты, женщины наслаждались разговорами, а мужчины настолько забывали свою солид­ность, что на глазах у всех забавлялись с детьми. Ничто так не радовало сердце турецкого купца, как непосредственное общение с природой. И само собой разумеется, каждый ку­пец в соответствии с предписаниями ислама обязан был со­вершить паломничество в Мекку, иначе он терял свой статус благочестивого мусульманина со всеми вытекающими отсю­да последствиями.

В отличие от исламского мира с его уважительным отно­шением к купеческому сословию, в токугавской Японии по-иному относились к нему. Как замечает Дж.Данн, здесь «ку­пец находился на дне классовой системы, потому что его считали паразитом, ничего не прибавляющим в экономике...» (325, 97). Он устраивал свою жизнь за счет перепродажи того, что было произведено другими, наживая таким обра­зом деньги и богатство; и тем не менее подъем торгового сословия обусловил процветание и соответственно рост ро­скоши, искусства, театра и других видов развлечений. В те­чение XVII столетия, как известно, возникло сословие куп­цов, торговцев и ростовщиков. Оно было сконцентрировано в городах Нара, Киото и Осака и получило название камигшата, причем историк-экономист Такэкоси Есабуро прирав­нивает купцов к европейским евреям. Им присущи практич­ность, бережливость и удачливость, что позволило им стать мощной силой, ибо феодалы-аристократы не способны были заниматься торговыми делами (349, 282).

В «позолоченный век» сегунской Японии всего за одно поколение самые удачливые составили себе весьма прилич­ное состояние, что привело к росту роскоши в быту и раз­влечениях. Их нравы достаточно подробно описывают Такэ­коси Есабуро следующим образом. Так, Навая Куроэмон и его младший брат Дзюроэмон, богатейшие люди Киото эпо­хи Гэнроку (1688-1704 гг.), жили в великолепных особня­ках, и «их бурная жизнь поражала весь Киото». Рассказы­вают, что, когда однажды богатый торговец из Эдо прибыл в Киото и пригласил братьев Навая на банкет с целью до­биться их расположения, он смог удовлетворить их, только потратив на один этот прием 20000 каммэ серебра. Эти и многие другие нувориши были собирателями и знатоками прекраснейших произведений искусства, а также покровите­лями художников. Знаменитый дом Едоя в Осаке, прежде чем его погубил ревнивый сегун Цунаёси, гордился неслы­ханным богатством и антикварными вещами, более ценны­ми, чем те, которыми обладали крупнейшие дайме. В его коллекции было: 21 цельная золотая курица с 10 цыплята­ми, 14 цельных золотых попугаев ара, 15 цельных золотых воробьев, 51 цельный золотой и серебряный голубь, жемчу­га, кораллы, 173 рубина, агаты, янтарь, 150000 фунтов рту­ти, более 700 мечей, свыше 1700 рулонов замши, бархата, шелка и парчи, 480 ковров, 96 стеклянных створчатых ширм, цельная золотая шахматная доска толщиной в 8 см., 3500000 ре в золотых монетах, 14166000 ре серебра и 550000 ре в медных монетах, около 750 китайских картин, не считая 540 домов и около 250 угодий и полей с 1500 арендаторами. Кинокуния Бундзаэмон, крупный лесоторговец, добился под­ряда на поставки сегунскому правительству и сколотил ог­ромное состояние. После он стал вести сумасбродный образ жизни, распутствовал в Есиваре; дом его занимал целый квар­тал, и он устраивал щедрые приемы для официальных лиц. Его имя повсюду прославляли в стихах, превозносили проф­ессиональные певцы. Он дошел до того, что каждый день менял в своем доме циновки, изготовлением которых посто­янно занимался целый отряд плетельщиков. Все это дела­лось ради того, чтобы продемонстрировать представителям официальной власти уважение и заботу. Сохранилось много других рассказов о расточительности и выходках, которые позволяли себе эти предприимчивые люди, быстро разбога­тевшие на выгодных торговых или банковских сделках (349, 222 - 228). Правительство сегуна неоднократно издавало за­коны, направленные против роскоши, чтобы пресечь расто­чительность в быту среди горожан-торговцев.

Нравы японских купцов не очень изменились во времена Мей-дзи, когда токугавский режим сменился господством буржуазии.

Интересно отметить, что многие женщины достигли значи­тельных успехов в торговле, зачастую обнаруживая боль­шую склонность к риску, нежели мужчины. В качестве при­мера можно привести Кайфу Хану (1831 - 1917 гг.), кото­рая изобрела новый способ изготовления креповой ткани, называемой авашира, и не только с успехом торговала ею в Японии, но и экспортировала ее в Корею, Китай и страны юго-восточной Азии; или Оиру Океи (1828-1884 гг.), на­чавшую торговать чаем с иностранцами в Нагасаки и полу­чившую такую известность, что генерал Грант при посеще­нии Японии пригласил ее на свое судно. Следует подчер­кнуть, что японки (хотя и занимавшиеся торговлей) в пуб­личной жизни вели себя скромно, воздавали мужу почести в соответствии с обычаем, однако дома они были главами семьи: «Женщина, которая среди чужих казалась мягкой, милой и покорной, дома нередко оказывалась весьма своевольной и жаждавшей власти» (329, 135).

В повседневной жизни японские купцы по традиции по­сещали излюбленный театр Кабуки; актеров, несмотря на их принадлежность к низшему социальному слою, все также окружали вниманием. Богатые купцы иногда тратили день­ги на содержание театра, чтобы получить удовольствие от спектаклей. Еще большей популярностью у купцов (а также ремесленников и чиновников) пользовались иосе, где они проводили свободное время. Иосе - это небольшие кофей­ни с музыкой, в которых однако кофе не пили и музыку не слушали, а внимали рассказчику, который выступал с про­поведями на весьма различные темы или с трагическими и забавными историями, сопровождая отдельные фрагменты движениями веера. Слушатели, сидя за чашкой чая у жаров­ни, собирались в иосе, чтобы послушать рассказчика, повес­твующего об актуальных политических и социальных про­блемах. И хотя он вносил немало домысла, его намеки и критические замечания, полные игры слов и остроумия, с пониманием встречались публикой.

Купцы побогаче, а так же те, кто стремился выглядеть культурными, снисходительно, иногда презрением относи­лись к этим популярным зрелищам. Они организовывали в своих домах чаепитие или ходили на него к своим знако­мым. Чаще всего богачи приглашали своих приятелей на обед в ресторан, где тогда подавали европейские блюда, пиво и вино, а иногда вместо саке - водку. Так как не существо­вало обычая устраивать приемов дома, то посещение ресто­рана становилось необходимым, чтобы показать себя и встре­титься с важными лицами. Иногда такие пиршества проис­ходили в чайных домиках, причем в таком дружеском кругу бывали гейши, которые создавали атмосферу уюта, играя на различных музыкальных инструментах, читая стихи, зада­вая загадки и танцуя или просто беседуя при подаче напит­ков. Гости любили смотреть на танцы, однако сами никогда не танцевали, разве что злоупотребляли алкоголем.

Наибольшее удовольствие купцам доставляли прогулки без какой-либо определенной цели или в связи с каким-ни­будь празднеством. Часто их совершали для того, чтобы полю­боваться цветением вишни, слив, ирисов или хризантем, в зависимости от сезона. «Прогулка по-японски, - писал Ф.Шалайе, - это любование изменчивостью картин, кото­рые возникают перед нами; это чувственная связь с лицами и вещами, среди которых мы прогуливаемся, таких как тол­па, дома, святыни, леса, животные, цветы, камни, облака; это упоение весьма мимолетными чарами света, которые уже не повторятся; это радость, которую доставляет нам созерца­ние всей действительности, восприятие ее, стремление к ней и восхищение ею» (329, 205 - 206). Так как Япония велико­лепно умеет сочетать традиции и новации, то многое из нра­вов буржуазии старого времени сохранилось до сих пор.

Аналогичные нравы характерны и для высших слоев за­падноевропейской буржуазии (английской, французской и пр.), которую исследователи называют джентри. В связи с этим Ф.Бродель пишет: «Слово джентри для обозначения высшего слоя французской буржуазии, разбогатевшего на торговле, но через поколение или два покинувшего лавку или контору, в общем эмансипировавшего от торговли и ее «пятна», поддерживаемого в его богатстве и его благососто­янии эксплуатацией обширных земельных владений, посто­янной торговлей деньгами, покупкой королевских должнос­тей, которые включались в наследственное имущество ос­мотрительных, экономных и консервативных семейств - так вот, это слово джентри, конечно же не общепринятое, вызо­вет резкое неудовольствие всех историков - специалистов по французской действительности этих столетий. Но откры­тая дискуссия по этому поводу быстро доказывает свою пло­дотворность» (33, 486). Во всяком случае это слово высту­пает прекрасным инструментарием в исследовании нравов и быта горожан и представителей высшего слоя буржуазии, стремившихся в определенной степени подражать жизни дво­рянского сословия.

В XVII веке щегольство, например, английских горожан и джентри было не менее сумасбродным, чем у купцов «по­золоченного века» токугавского режима. Об этом свидетель­ствует любое описание костюмов времен Карла I, Карла II или Якова I, когда мужчины наравне с женщинами исполь­зовали рюши и перья, дорогие шелка и бархат, кружевные жабо, пряжки и украшения с драгоценными камнями, пудру и косметику. Ф.Бродель пишет: «История костюма менее анекдотична, чем это кажется. Она ставит много проблем: сырья, процессов изготовления, себестоимости, устойчивос­ти культур, моды, социальной иерархии. Сколько угодно изменяясь, костюм повсюду упрямо свидетельствовал о со­циальных противоположностях. Законы против роскоши были, таким образом, следствием благоразумия правительств, но в еще большей степени - раздражением высших классов общества, когда те видели, что им подражают нувориши» (34, 333). Однако нувориши - богатые горожане и джентри все равно стремились роскошно одеваться.

Джентри как представителям «нового дворянства» не чуж­до было социальное тщеславие, однако они отнюдь не разде­ляли такие вкусы дворянства шпаги, как охота, дуэли и пр. К такого рода нравам они выказывали свое презрение, ибо эти нравы были лишены благоразумия. Вся буржуазия, и высшая и средняя, имела в связи с этим одинаковое мнение. Она считали, что почтенные буржуа городов и добрые куп­цы благороднее, нежели объедавшие своих крестьян и не способные приобрести богатство своим трудом дворяне. Имен­но горожане и купцы ведут добропорядочную жизнь, их нра­вам чужды подлые деяния, кои часто встречаются у носите­лей шпаги.

Ф.Бродель пишет об образе жизни французских джент­ри: «Французские крупные буржуа, ставшие дворянами, на самом деле продолжали свою прежнюю жизнь, уравнове­шенную, благоразумную, в своих ли прекрасных городских домах, или в своих замках, или загородных резиденциях. Радостью жизни и гордостью для них была их гуманисти­ческая культура; их усладу составляли их библиотеки, где протекали лучшие часы их досуга. Культурная граница, ко­торая определяла и лучше всего характеризовала их, - это их страсть к латыни, к греческому, к правоведению, к антич­ной и отечественной истории. Они стояли у истоков созда­ния бесчисленных светских школ в городах и даже в местеч­ках. Единственно, что их роднило с настоящим дворянст­вом, были отказ от работы и от торговли, вкус к праздности, т.е. к досугу, что было для них синонимом чтения, научных споров с равными-себе» (33, 489). Данный образ жизни был основан на солидных доходах, приносимых эксплуатацией земель, ростовщичеством за счет дворян и крестьян, судей­скими и финансовыми должностями, которые передавались по наследству.

Когда буржуазия пришла к власти и вскоре стала облада­тельницей огромных богатств, то стали ли ее нравы (и нрав­ственность, проявляющаяся в нравах) соответствовать ее идеалам? Иными словами, что сделало богатство с предста­вителями буржуазии? Вознесло ли оно их в духовном, ду­шевном и моральном отношении над их прежним уровнем? Пробудило ли оно в них высшие добродетели? Создало ли оно поколение героев? Действительность оказывается отнюдь не однозназначной, ибо нравы буржуазии дифференцирова­ны в зависимости от ряда социокультурных факторов (гос­подство пуританской морали и т. д.). Вот почему можно со­гласиться с таким знатоком буржуазного образа жизни и свя­занных с ними нравов, как В.Зомбарт, который так характе­ризует набор «мещанских» добродетелей: «Следует жить «кор­ректно» - это становится теперь верховным правилом пове­дения для хорошего делового человека. Следует воздержи­ваться от всяких беспутств, показываться только в приличном обществе; нельзя быть пьяницей, игроком, бабником; следует ходить к святой обедне или к воскресной проповеди: короче говоря, следует и в своем внешнем поведении по отношению к свету также быть добрым «мещанином» - из делового инте­реса. Ибо такой нравственный образ жизни поднимает кре­дит» (102, 99 - 100). Здесь перед нами нравственность, наце­ленная на приобретение выгод и требующая, по крайней мере, напоказ культивировать известные добродетели.

Однако прав и Э.Фукс, глубоко исследовавший нравы буржуазного слоя, что богатство развратило отдельных его представителей: «Отвратительные денежные машины, лишен­ные всякого чувства, всякой чуткости, - вот что сделал пре­жде всего капитал из тех, кто им владел и кто им командо­вал. Раньше всего и ярче всего обнаружились эти черты у английской буржуазии. Так как английская буржуазия рань­ше других европейских стран вступила на путь капиталисти­ческого производства, то она могла дольше всего развивать­ся свободно и потому здесь специфический тип буржуазии мог получить свое наиболее характерное выражение» (295, 37). Ориентация индивида на богатство, на «делание» денег привела к атомизации общества, к «разумной конкуренции», представляющей из себя взаимную вражду, к эгоизму, к ле­дяному расчету, к господству денежного интереса при за­ключении брака, к алчности. Резюмируя нравы буржуа, Э.Фукс пишет: «Все стало товаром, все капитализировано, все поступки, все отношения людей. Чувство и мысль, лю­бовь, наука, искусство сведены на денежную стоимость. Че­ловеческое достоинство определяется рыночным весом - таков товарный характер вещи» (295, 41-42). Все, в целом, свидетельствует, что ткань нравов буржуа весьма противоре­чива, что к ней неправомерно применять аристотелевскую логику «да» или «нет», что необходимо пользоваться мно­гозначной логикой.