КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Современная биология опровергает эволюционизм 2 страницаДва пути дальнейшей технологической стратегии: во внутрь и во вне. Во внутренней жизни человека основное внимание обращается на технику мысли (создаются формальные языки, возникает математическая логика, формулируется понятие информации). Рождается утопический проект свести всю мысль вообще к понятию информации, т. е. к знанию, доступному машинной обработке. Бурно развивающаяся компьютерная техника последних десятилетий помогает оправданию утопической перспективы. Технологическая стратегия во внешний мир порождает беспрецедентный бурный рост материальной техники и техническое переустройство мира. Все внешнее. Вся природа должны быть переработана в нечто технически освоенное и технически совместимое: любая энергия превращается в электрическую, которую можно аккумулировать и передавать куда угодно и преобразовывать в любую другую; для массового потребления возникает индустрия массового производства; изобретаются синтетические материалы почти универсального применения и т. д. Эту черту современной цивилизации хорошо подметил один из крупнейших философов ХХ века М. Хайдеггер: «На Рейне поставлена гидроэлектростанция. Она ставит реку на производство гидравлического напора, заставляющего вращаться турбины, чье вращение приводит в действие машины, поставлдяющие электрический ток, для передачи которогоо установлены электростанции со своей электросетью… Гидростанции не встроены в реку так, как встроен старый деревянный мост, веками связывающий один берег с другим. Скорее, река встроена в электростанцию. Рейн есть то, что он теперь есть в качестве реки, а именно поставщик гидравлического напора, благодаря существованию электростанции» 2. В технологиях нет внимания к природе, «вслушивания» в неясное, идущее из глубины, постигаемое «шестыми чувствами». Все должно быть предельно ясно и отчетливо, познание должно давать силу «Знание – сила». Сила, извлеченная из познания, постепенно становится на место самой истины. Если ищут силу, ясности и отчетливости, то можно упустить саму Истину.
Технологии в образовании.
Для правильного применения широко внедряемых в сферу образования технологий (педагогические технологии, тестовые системы контроля за обучением, дистанционное обучение через компьютер и т. д.) необходимо ясно представлять границы метода в двух компонентах процесса образования: обучение и воспитание. Воспитанием личности ученика в школе – духовным, гражданским, нравственным, патриотическим – невозможно без личности учителя, живого человека, внутренне затронутого разбираемым вопросом, чтобы в нужном месте и в нужное время сделать акцент, проявить пафос, выразить восхищение, негодование, пренебрежение, в целом в подходящей форме дать нравственнную оценку обсуждаемому. Учитель должен действительно быть личностью, иметь мировоззрение, веру, безусловные ценности, быть патриотом. Продавливание в сегодняшнем государственном образовании либеральной модели, школа все больше низводится просто до учреждения, «предоставляющего образовательные услуги». В либеральной концепции проблемы воспитания как положительного приобщения к духовной культуре выносятся за пределы школы и передаются семье, церкви и т. д. Школа должна быть светской, никакой идеологии, тем более никакой религии. Тезис «Детям недопустимо что-то навязывать, дети должны сами выбирать». И духовно неподготовленные школой, они выбирают то, что навязывает им телевидение, шоу, развлечения, отдыха и т. д. (культа потребления). Значима личность учителя и ученика также и при обучении предметному знанию. Серьезная и трагическая ошибка - использования только технологий, сведения обучения и общения с компьютером. Само обучение остается глубоко таинственным процессом, вечной загадкой для педагогики. В процессе обучения предметному знанию происходит одновременно и воспитание ума, процесс столь же сложный и таинственный, как и воспитание души. Поэтому здесь также необходима личность учителя, который своей педагогической интуицией должен выбрать способ помощи обучаемому (подсказать, «запутать», поощрить, предложить более сложную задачу и т. д.). Негативная составляющая технологий тестового опроса. Предлагая какое-то множество ответов, авторы считают, что они охватили все «поле возможностей» предполагаемых ответов. Но жизнь устроена сложнее: «Границ души не найти» (Гераклит). Ученик может иметь совсем другое «поле возможностей» своих ответов, и оценить его может только внимательный учитель (поправить, «навести», увидеть в «еретических» взглядах ученика возможность нового подхода, поддержать его). Все это механизированная процедура тестирования совершенно игнорирует. Воспитание мышления, этики поиска истины (этика ученого) – задача, которую своим личным примером призван решать именно учитель. Учитель демонстрирует определенную личностную позицию, изложение материала, в спорах при поисках решений, он сопровождает оценками (нравственными, эмоциональными). В познании важна роль эмоций. Недостаток эмоциональной жизни нередко приводит к почти полному безразличию к внешнему миру, к познанию вообще (аутизм). «Разбудить» сознание, его активность, разбудить жажду познания может только человек, а не тестовые системы сами по себе и не дистанционное обучение на компьютере. На экзамене необходим экзаменатор-человек. Так называемая «субъективность» в очень малой степени преодолевается тестовой системой экзамена. Тестовые оценки не объективны, скорее, абстрактны и неадекватны, т. к. механизм теста неадекватен живому сознанию. И. В. Киреевский о двух направлениях в культуре, двух типах познания. Приобщение к первой образованности есть воспитание как приобщение личности к интуитивному, в конце концов, религиозному постижению истины. Приобщение ко второй – обучение, освоение различных рациональных схем действительности, технологий, открытых и хранимых культурой. Однако смысл существования второго типа познания в первом. Поэтому само обучение, антропологически правильно организованное, должно соотноситься с первой образованностью. Для этого нужна личность, объединяющая в себе навыки и убеждения. Личность – это знания, мировоззрение, творческая воля. Только личность может вос‑питать личность, технологии могут быть полезны, но «без разума» мертвят и ум, и душу ученика. Только христиане знают, что личность укрепляется и питается в живой встрече с Божественной личностью, в прямом общении с Богом, вразумляющим и воспитывающим человека. Технологии в политике
Ограниченность политтехнологий при создании и функционировании обезличенных форм организации, несостоятельность самих политических схем решать эффективно, справедливо и честно проблемы управления. Необходимость человека, политической личности, которая, с одной стороны, может ясно выразить тот идеал, который предлагается своему народу как цель развития, а с другой – чутко осознает нравственный уровень современной ему народной воли, старается убедить эту волю в значимости предлагаемого идеала. Цель идеала будет успешной, если идеал соответствует глубинным чаяниям народа, если он будет угадан политиком в душе народной, а не изобретен, или просто заимствован у другого народа, другой культуры. Истинная политика в своем ядре – не технологии, а угадывание народного идеала и деятельность по проведению его в жизнь. Один из отечественных специалистов по истории культуры Ю.Н. Давыдов писал о роли полиса: «Оказывается, миниатюрные греческие полисы (города-государства), насчитывавшие редко-редко более десятка тысяч «свободнорожденных граждан», принимающих активное участие в политической жизни страны, — именно потому, что они были миниатюрными, — «проиграли» (разумеется, на своем уровне и в своих специфических формах) целый ряд вариантов решения тех проблем, которые перед европейским человечеством выдвинул лишь XX век»3. К таковым следует соотнести современные проблемы, связанные с демократией и правами человека. В самом демократичном Афинском полисе все вопросы внутренней и внешней политики решались в народном собрании. Каждый гражданин в полисе обязан был считаться с правами других граждан. Нужно было убедить, отстоять свое мнение либо подчиниться мнению других. Это предполагало самооценку, умение сдерживать себя, соотносить свои действия с интересами других. Но это предполагало и умение скрывать свои действительные интересы и намерения, умение маскироваться и лицемерить, умение вести себя, т. е. подчинять свои желания соображениям долга или обстоятельствам, что обусловлено мировоззрением отдельного человека. Человек – это единство светлого и темного начал, единство возвышенного и низменного, человек – существо двойственное. Таков был и характер мировоззрения эллинов, такими же были сами они: двойственными, противоречивыми, разнообразными, объединившими в себе дионисийское, аполлоническое и фаталистическое начала. Но можем ли мы сказать о себе, что в нас нет двойственности, противоречивости, сочетания рационального и иррационального? Или мы не верим в судьбу? Все это и составляет существо личности, а что касается ее поступков, то они зависят от идеалов и нравственных норм, которыми она руководствуется. И демократия в своей сущности – удобная форма активизации отрицательных черт существа личности. Л. А. Тихомиров о зависимости, выражении форм организации верховной власти от уровня нравственной жизни общества. Демократия – выражение самого низкого духовного уровня общества, в котором нет веры ни в какие нравственные ценности, где все друг другу не доверяют и все должны друг за другом следить. Аристократия – общество верит в «коллективный разум», в «лучших людей» и отдает им бразды правления. Монархия ‑ форма верховной власти, которая требует верующего народа. Русская монархия – не просто человеческое установление, политическая схема, а особый религиозно-политический союз между народом и царем. Все это предполагает, прежде всего, веру в Бога. Осмысливая трагический опыт цивилизации ХХ века, некоторые мыслители пришли к выводу, что причина катастроф заключена в самой цивилизации, в ее «репрессивной» сущности. Наука была не зрителем, а участницей процессов, которые привели европейскую культуру к кризису, и наука должна взять на себя часть этой ответственности. Обычно эта ответственность связывается с научным сообществом. Культурная значимость науки сохраняется до тех пор, пока те, кто работает в науке, видят в своей деятельности не только способ заработать на жизнь или удовлетворить честолюбие, а те, кто «потребляют» результаты науки, не сводят их к повышению комфортности жизни или, наоборот, к угрозам своему житейскому благополучию. Наука как часть культуры не избежала современного кризиса, оказавшись нравственно несостоятельной и инертной. Ученые, заявляет член Папской академии наук С. Л. Яки, оказались неспособными «положить конец тем действиям, которые могли бы оказаться гораздо более эффективными в приближении дня Страшного суда, чем все ангельские трубы вместе взятые»4. Наивность отдельных, как Ерик Хайден, и разрозненных призывов прекратить работы над оружием массового поражения, над СОИ, и т. д. Научное сообщество не смогло возвыситься над общим уровнем нравственности общества, в котором ни одной трещины не дает броня нравственной глухоты, с готовностью приветствующей увеличение уровня жизни благодаря технологии, которая одновременно составляет угрозу. Дуализм механизмов детерминации. С одной стороны, высшая цель западной цивилизации – наращивание материального богатства на основе постоянного обновления технических и технологических систем - превращает человека и социальные отношения между людьми в простые функции, орудия эффективной экономической деятельности. С другой, присущая техногенной цивилизации мощная мобилизация человеческой активности вступает в противоречие с их тотальной зависимостью от императивов технологии и экономической эффективности. Следствие – духовные кризисы, потеря нравственных ориентиров, «вакуум идеалов». Поэтому в век науки нравственная надежда человечества связывается не с наукой, а с верой, с Христом, который и является подлинным спасителем человечества. «То, что связать свой жребий со Христом есть также действие, наиболее достойное с научной точки зрения, несомненно будет утешительной мыслью в век науки»5. По сути, богослов говорит о необходимости соединения развития цивилизации с высшими духовными ценностями, без которого нет выхода ни из нравственного, ни их технологического, ни из какого бы то ни было еще глобального тупика. Для духовного преображения наука должна вновь стать «призванием», а не только «профессией». Это ответ на призыв, исходящий от культуры. Но преображение не может совершиться без духовных усилий людей. Против этого ни у кого не может быть возражений. Но следует ли упрекать науку в нравственном несовершенстве, если точно такой упрек можно предъявить едва ли не всему человечеству. Ставится вопрос, почему именно наука должна быть (но не стала) эталоном высокой морали. Никто не удивляется тому, что политика далека от нравственных идеалов со времен Макиавелли. Ходячее выражение «политика – грязное дело» оказывается тем справедливее, чем ближе реальная политика подходит к идеалу «чистой политики».
2 Кризис идеи научности
Со второй половины ХХ века современная культура переживают глубокий системный кризис. Захватил он и науку как одно из ее оснований. Вместо строгой причинности (закон был научной догмой прошлых веков) у нас есть индетерминистическая картина мира, которая весьма похожа на примитивные представления самых ранних времен, а современная психология, и особенно учение о душе, полностью согласуется с мистическими ощущениями донаучного состояния человечества. «Квантовая физика совершенно определенно подтверждает, что закон причинности не работает», - утверждает И. Гейзенберг6. Многие издавна известные ученым законы сегодня отвергнуты. В научных изданиях появляются сообщения: «Гравитационные силы наука больше не рассматривает», «Закон причинно-следственных связей оказался иллюзией», «Ученые говорят о вероятности, пришедшей на смену детерминизму», «Закон о постоянстве материи неверен» и т. д. Ученые говорят сегодня о неизменном и ритмичном расширении и сужении пространства: «Вселенная словно дышит». В английских и американских лабораториях квантовой физики много внимания убеляют исследованиям электрона. Некоторые полагают, что электрон - живое разумное существо, которое по своей воле может переходить с орбиты на орбиту. Макс Планк, словно капитулируя перед религией, обращается к нравственному закону: «Мир сегодня кажется менее связан естественными законами, чем во времена Лапласа, и даже в физике необходимо опираться на богословские, более цельные представления»7 .
Эдингтон: «Наше незнание разверзается пред нами зияющей пропастью. В основных понятиях физической науки есть что-то радикально ошибочное, и мы не знаем, как тут быть».
Салливан: «Сегодня Вселенная для науки стала более таинственной и загадочной, чем на заре исторической мысли»8. Для определения причин кризиса науки в современной культуре, для более тщательного анализа его предпосылок и следствий требуется определенный возврат назад, ретроспективный взгляд. В эпоху позднего Возрождения, времена Фрэнсиса Бэкона и Рене Декарта, признанных предтеч нововременной науки и философии, идеал наукообразной философии еще не сформировался. Борьба со схоластической ученостью, наследием средневекового университета ‑ один из значимых лейтмотивов их учений. Авторитеты Платона и Аристотеля следует отбросить во имя нового метода философского исследования, полагают они. Справедливости ради заметим, что «философия» в сознании той эпохи понималась как «естествознание» в отличие от теологии (богопознания) и юриспруденции (знания социальных установлений). Это было выражено в структуре университетского образования, в котором философский и медицинский факультеты отличались несущественно. Этот метод призван был избавить познание от предрассудков и догм, вернуть его на дорогу здравого смысла, повернуть лицом к природе. Предназначение данного метода мыслилось в том, чтобы способствовать формированию новой науки, которая в силу своего отсутствия еще не могла служить идеалом философского дискурса и потому никак не сковывала мысль. Ситуация, когда старые идеалы и нормы мышления должны быть отброшены, а новые еще не сформировались, обусловила уникальную свободу мышления, как «эпистемологический анархизм». Таким образом, ученые Возрождения не были людьми научно ограниченными. Наука в те времена представляла собой не некий принадлежащий к истеблишменту социальный институт, в котором можно сделать карьеру или заработать деньги, но рискованное индивидуальное предприятие, движимое лишь тягой к знанию. Вплоть до середины XIX века, окончательного торжества идей Просвещения, когда наука стала легальной и влиятельной альтернативой религии, научность оставалась прогрессивным социальным идеалом. Однако с тех пор его прогрессивность стала постепенно сходить на нет, ибо способность идеала звать к иному, лучшему будущему, предполагает его временную удаленность и практическую нереализованность. Реализация идеала всегда дискредитирует его. Примечательно в этой связи творчество Жюля Верна ‑ основоположника научной фантастики. В его романах будущее предстает в образе осуществленных научных открытий. Именно они знаменуют собой неизбежное движение человечества вперед, в основе которого, таким образом, лежит деятельность разума в предельном варианте ‑ творчество гения. Намек на содержащуюся здесь проблему обнаруживается при сопоставлении образов Сайреса Смита и Капитана Немо ‑ квалифицированного, компетентного инженера и научного гения, далеко опередившего свое время. Сайрес Смит ‑ образец социализированного ученого, живущего в гармонии с окружающим обществом и работающего на его процветание. Вся его научно-инженерная деятельность предстает прозрачной иллюстрацией к учебникам физики и химии рубежа XVIII-XIX веков. Капитан Немо (и еще в большей мере его более агрессивные, фанатичные и безумные коллеги из других романов писателя), напротив, являет собой страдающего и отринутого обществом чудака, хранителя тайны. Его открытия ‑ откровения новой эпохи, пути их (и их инженерной реализации) непостижимы для обычного ума. Эти два героя Верна ‑ персонажи знаменитого противостояния таланта и гения ‑ воплощают две ипостаси науки и тем самым исподволь ставят под вопрос ее единство и совершенство. Что же это за ипостаси науки, которые задолго до философов были обнаружены писателем-фантастом? Первая ‑ «нормальная наука» ‑ не задумывается о принципиально новых теориях, представляет собой решение частных задач, связана с техническими приложениями, безразлична к судьбе своего применения. Вторая ‑ «наука переднего края» ‑ смело опровергает устоявшиеся мнения, направлена на глобальные открытия, предназначенные изменить мир, обеспокоена возможностью их неконтролируемого использования. Классическая эпистемология причудливо объединяла в себе идеал научной объективности и субъективного стремления к новому знанию, опровергающему старые стандарты рациональности; социальную индифферентность науки и ее связь с общественным прогрессом. Это было возможно потому, что сама наука еще не распалась на «нормальную» и «революционную» науку: наука как таковая мыслилась в качестве постоянной интеллектуальной революции, противостоящей косной метафизике и догматической теологии. Этот просвещенческий образ науки, обнаружил в науке как социальном институте две разнонаправленные тенденции. И как только наука перестала мыслиться как монолит, ориентированный исключительно стремлением к истине, это привело к тому, что нередко называют кризисом науки в современной культуре, и тем самым к пересмотру классического представления о познании вообще. Представление о кризисе науки имеет, таким образом, гносеологическую основу и состоит в смешении различных аспектов рассмотрения науки и приписывании одному из аспектов функции другого. Как только с середины ХIХ века наука становится социальным институтом со своими собственными интересами, бюрократией, финансированием, борьбой за власть и влиянием на политику, как только обнаруживается возможность использования достижений науки во вред обществу, начинается кризис идеи научности. Четкое отделение науки от ценностей, несомненно, представляет собой философский идеал, но история науки свидетельствует о многообразных способах, которыми научные знания наделялись добродетелями. Стоит только задаться вопросом, зачем вообще следует заниматься наукой, сразу же встает проблема ценностей. Начиная с Фрэнсиса Бэкона в XVII веке эмпирическое научное исследование ценилось за то, что оно обещало усиление государственной мощи, облегчение человеческих страданий, восстановление власти над природой, которую человечество потеряло в момент грехопадения. Его ценили и потому, что оно поощряло смирение в противоположность надменности академических философов. Эгоистические претензии магов критиковались Бэконом также под влиянием идеала об обмене знаниями ради общественного блага. Идея о том, что практическая наука поощряет людские добродетели, была популярна среди философов Просвещения. Во Франции XVII века наука нередко ценилась благодаря тому, что она отвергала распространенные религиозные суеверия. В то же время ее наделяли и такими ценностями, из-за которых она практически превратилась в суррогатную религию. В своих панегириках великим фигурам Парижской академии Фонтенель создал образ ученого, исполненного всяческих добродетелей. Серьезность намерений, преданность своему делу, бескорыстность, нерушимая верность истине, сила духа, спокойствие, добросовестность, даже праведность — вот качества, которые Фонтенель приписывал пророку от науки. Нравственные ценности не сnолько выводились из религии, сколько предписывались самой научной практикой. В XIX веке шел активный поиск связей между эволюционной наукой и гуманитарными ценностями. Теория Дарвина бросала вызов традиционным религиозным авторитетам, но в тоже время было сделано много попыток оправдать социальные и политические верования в терминах эволюционного натурализма. Та же тенденция сохранялась и среди ученых-гуманистов в XX веке. В книге «Эволюция в действии» (1953) Джулиана Гексли конечной точкой отсчета является осознание индивидуумом присущих ему способностей, а народом — новых возможностей. Гексли утверждает, что эволюция не удовлетворится ни чем меньшим, поскольку величайшим плодом ее деятельности является именно человеческая личность. Приоритет личности, по Гексли, служил постулатом и для христиан, и для либеральной демократии, но сам по себе он — факт эволюции. Таким образом, ценности подвергаются натурализации посредством науки. Еще в 30-40-х гг. ХХ века широко допускалось, что поскольку науки направлены на достижение консенсуса в вопросе об объективном описании мира, они не имеют отношения к субъективным проблемам личной и корпоративной морали. Это представление казалось привлекательным, поскольку защищало свободу ученых вести исследования, не опасаясь внешнего контроля. Но такой взгляд был удобным для тех ученых, которые желали оградиться от ответственности за какое-либо негуманное применение их исследований. Другим фактором следует отметить понижение не в меньшей степени, чем среди населения в целом, морально-этического уровня в научных кругах. В дополнение к обычным нравственным порокам (корыстолюбие, воровство, себялюбие, сластолюбие, пьянство, непотребство, убийство) для ученых весьма типичны тщеславие, гордость, превозношение, зависть, злоба, ненависть к своим коллегам и конкурентам, доходящие до полного разрыва всех контактов между представителями разных научных школ. Вопросы совести, морали и нравственности вынесены на собственное усмотрение людей. При этом делается вид, что развитие наук достигло такой степени, что любое сомнение в их истинности является признаком интеллектуальной неполноценности. На самом же деле, современные знания о самых фундаментальных вопросах бытия зияют чудовищными пробелами, о существовании которых публике не сообщается ни под каким видом, в стремлении сохранить иллюзию о замечательном ходе научно-технического прогресса. Очень часто производится подмена: инженерно-конструкторские разработки в области электронной и бытовой техники, связи, транспорта, медицины, а также космических исследований и создания новых систем оружия выдаются за решения принципиальных научных проблем (по крайней мере, делается попытка создать такое впечатление). Но на самом деле вся современная техника (автомобили, самолеты, танки, ракеты, радио, телефоны, телевизоры, стиральные и кухонные машины, электроутюги, магнитофоны, холодильники, микроволновые печи и т.д.) базируется в большей своей части на принципах, установленных наукой в начале 20-го, и даже в 19-м веке, за исключением лазерной и полупроводниковой технологий. Совершенно особое место, обусловленное возможностью ее военного применения и высокой опасностью радиоактивного заражения огромных территорий, занимает в современном мире ядерная энергетика – действительно, новая область научного знания.
|