КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Современная биология опровергает эволюционизм 3 страницаЕсли же рассмотреть чисто научные вопросы, то многочисленные частные достижения в различных областях не могут скрыть общего глубокого кризиса естественных наук. Как и сто лет назад, остаются непонятными структура пространства, сущность времени, причины гравитации и других взаимодействий, так же как и сами идеи структуры, сущности, причинности, детерминированности, случайности и т.д.. Об этом свидетельствует появление в 1980-х годах большого числа (сотни!) новых и нестандартных моделей для тех явлений и процессов, которые совсем недавно считались вполне адекватно теоретически описанными и надежно экспериментально подтвержденными, и за эти открытия были присуждены Нобелевские премии по физике, химии, медицине, что в настоящее время считается высшим критерием научной достоверности и значимости. Но как сейчас выясняется, дававшиеся ранее объяснения принимались только в силу многократного повторения, и при появлении новых наблюдательных фактов требуется коренной пересмотр всей современной научной парадигмы. Десятки и даже сотни острейших вопросов физики и астрофизики, космологии и физики элементарных частиц, органической и даже неорганической химии, геологии, океанологии и метеорологии, не говоря уже о науках биологических, остаются в «подвешенном состоянии». Речь идет о не каких-то малозначительных «деталях», а, как признают и сами ученые, о самых главных проблемах науки. Духовной причиной научного кризиса следует считать и то, что большинство «людей науки» утратили ощущение присутствия в природе ее Творца, что было характерно для основоположников новоевропейской науки (Галилеи, Паскаль, Ньютон, Ломоносов) и великих ученых 19-го и первой половины 20-го веков. Это связано с упадком Христианства в западном мире и жесточайшими гонениями на Православие в России в 1918-1988 гг.
Поэтому открытия в науке сейчас, как и сто лет назад, часто делаются отдельными учеными и группами ученых, сознательно отказывающихся от «основного течения» в пользу непредвзятого и бескорыстного поиска истины. «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» ‑ эти слова Христовы вдохновляют тех, кто старается изучать явления и законы природы не для того, чтобы взять от нее как можно больше милостей (как будто милость можно принудительно «взять»), и не для того, чтобы «создать себе имя», получив какие-то научные степени, звания или премии, а исключительно с целью смиренно услышать, что Господь хочет сообщить нам через сотворенный Им для нас мир. Глубокому повороту в представлениях о взаимозависимости науки и нравственных ценностей, произошедшему в XX веке, способствовало понимание того, что научные достижения невозможно связать простым уравнением с общественным благом. XX век увидел собственный кризис веры, связанный с потерей той уверенности, с какой в эпоху Просвещения наука считалась ключом для решения всех проблем человечества. Еще до того, как Первая мировая война разрушила иллюзии об общественном прогрессе, выражались опасения о негативных последствиях технологического общества с присущими ему вероятностью роста безработицы и угрозы для окружающей среды. Не одни лишь атомные бомбы и индустриальное загрязнение превратили утопические фантазии в кошмары. В противоположность триумфаторским образам XIX века наука порождает свои собственные тени невежества, окружающие, например, вопрос о безопасном уровне радиоактивного облучения. Кроме того, уже стали банальностью заявления, что наука создает этические проблемы, которые она сама не в силах решить. Общественность, встревоженная экспериментами над человеческими эмбрионами и перспективами генной инженерии, больше не может питать иллюзий относительно того, что научные и этические императивы относятся к двум совершенно различным сферам. Вопросы о том, на что ориентированы исследования и какое они находят применение, вызывают беспрецедентное общественное беспокойство.
3 Поиски новых мировоззренческих ориентиров цивилизационного развития
Преодоление кризисов требует смены прежней стратегии цивилизационного развития. В противном случае многочисленные сценарии разрушения самих основ цивилизованной жизни и гибели человечества становятся все более реальными. Все чаще говорят о новом, третьем типе цивилизационного развития, отличного и от традиционалистского и от техногенного пути. Это означает, что для выхода из глобальных кризисов придется пересматривать прежнюю систему ценностей и мировоззренческих установок, на которых базировался прогресс техногенной цивилизации. Уже в начале 70-х годов XX века обозначилась критика технократизма и сциентизма, как одного из истоков современных цивилизационных кризисов. В этот же период возникла дискуссия относительно христианской традиции как мировоззренческой основы современной западной цивилизации, на которую возлагалась ответственность за экологические и иные проблемы глобального характера. Под углом зрения современных экологических проблем анализировалось свойственное христианству понимание природы и отношение к ней человека. В этой дискуссии было показано, что христианское учение вовсе не освобождает человека от ответственности перед природой и не содержит в своих первоистоках идею его высокомерно-деспотического отношения к природе. Такая идея формировалась позднее в новоевропейской культуре как особая модификация и интерпретация библейских текстов, а еще более ‑ в рамках атеистически-материалистических концепций. В связи с дискуссиями о судьбах современной цивилизации новейшие достижения науки и технологической деятельности привели к неожиданным мировоззренческим следствиям. В поиске новых мировоззренческих ориентиров сегодняшняя ситуация в развитии науки позволяет достаточно оптимистично отнестись к идее диалога разных культурных традиций. Прежде всего, следует сказать о тех принципиально новых идеях современной научной картины мира, которые касаются представлений о природе и взаимодействии с ней человека. Эти идеи уже не вписываются в традиционное для техногенного подхода понимание природы как неорганического мира, безразличного к человеку, отношение к природе как к «мертвому механизму», с которым можно экспериментировать и который можно осваивать по частям, преобразовывая его и подчиняя человеку. Вплоть до середины XX столетия такое «организмическое» понимание окружающей человека природы воспринималось бы как своеобразный атавизм, возврат к полумифологическому сознанию, не согласующемуся с научными идеями и принципами. Но после того, как сформировались и вошли в научную картину мира представления о живой природе как сложном взаимодействии экосистем, после становления и развития идеи В.И. Вернадского о биосфере как целостной системе жизни, взаимодействующей с неорганической оболочкой Земли, после развития современной экологии, это новое понимание непосредственной сферы человеческой жизнедеятельности как организма, а не как механической системы, стало научным принципом, обоснованным многочисленными конкретными теориями и фактами. Весьма показательно, что все эти новые мировоззренческие идеи, возникшие в западной культуре второй половины XX века и опирающиеся на современные научные представления об окружающей человека природной среде, перекликаются с мировоззренческими установками восточных культур. В конце XX столетия, когда человечество оказалось перед проблемой выбора новых стратегий выживания, многие идеи, разработанные в традиционных восточных учениях, согласуются с возникающими в недрах техногенной культуры конца XX века новыми ценностями и мировоззренческими смыслами. Конечно, это не означает, что происходит возврат к мировоззрению традиционных обществ. Речь идет о другом ‑ о реализации эвристического потенциала западной культуры в поиске новых ценностей и об использовании в этом процессе духовного опыта, накопленного в культурах Востока. Его влияние можно проследить практически во всех разработках углубленной экологии и биосферной этики. Здесь продуктивно реализуется тот самый диалог культур, о котором сегодня много пишут и говорят. Диалог культур в современной ситуации ‑ это уже не только их взаимопонимание, но и участие в разработке новой системы ценностей, призванных стать основой безопасного и устойчивого развития человечества. Эти новые ценности не редуцируются ни к западной, ни к восточной традиции, а выступают их особым, избирательным синтезом. В поиске новой системы ценностей, в становлении мышления, основанного на толерантности и диалоге культур, важную роль может сыграть не только восточная, но и русская философская традиция и, в частности, идеи русского космизма. Философия космизма возникла в качестве антитезы физикалистскому мышлению и развивала идеи единства человека и Космоса. Эти идеи разрабатывались как в религиозном (Н.Ф. Федоров, отчасти B.C. Соловьев, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев), так и в естественнонаучном направлении космизма (Н.Г. Холодный, К.Э. Циолковский, А.Л. Чижевский, В.И. Вернадский). И хотя в космизме, прежде всего в его религиозном направлении, содержалось немало мистических и утопических элементов (например, федоровский проект воскрешения), тем не менее можно констатировать и немалый эвристический потенциал этой философии. В ней, при всем многообразии подходов, можно выделить общие идеи и тематические мотивы, которые оказываются созвучными современным мировоззренческим поискам. Прежде всего, это идея единения человека и природы, их совместного, взаимосвязанного развития. Человек и жизнь на Земле рассматриваются как результат космической эволюции. Эта идея, в разработке которой огромную роль сыграли исследования А.Л. Чижевского и В.И. Вернадского, находит в современной науке все больше подтверждений. Но развитие человека и его разума на определенном этапе эволюции начинает оказывать все возрастающее влияние на природные процессы, становясь важным фактором их новой организации. Если эту мысль выразить в современных терминах, то русские космисты отстаивали принцип не только прямой, но и обратной связи между человеком и Космосом. И в качестве идеала полагалась такая деятельность людей, которая обеспечивает гармонизацию человека и природы, их согласованное совместное и гармоническое развитие (коэволюцию в современных терминах). Условием же реализации этого идеала русские философы считали единение человечества в планетарную общность и его духовное развитие, основанное на понимании органической целостности Космоса, на соединении рационального и нравственного начал. Многие из этих идей напоминают представления о человеке и мире, развитые в традиционных восточных культурах. Но философия русского космизма не редуцируется к ним. Более глубокий анализ обнаруживает здесь достаточно серьезные различия.
В восточных культурах ценность природы доминирует над ценностью человека. Вектор человеческой активности ориентирован не столько вовне, сколько внутрь, на самовоспитание и самоограничение, которые призваны обеспечить адаптацию человека к природному целому. Человек не воспринимается здесь как выделенный из природы ее особый компонент, он включен в круговорот космического организма. Противоположное понимание человека и его активности характерно для западной культуры. Ценность человеческой личности доминирует здесь над ценностью природы. Человек рассматривается как особая одухотворенная часть природы, продолжающая акты божественного творения. Вектор человеческой активности направлен вовне, на преобразование окружающего мира и подчинение его человеку. Полагалось, что в своей демиургической деятельности, опирающейся на рациональное знание законов природы, человек не имеет границ. Философия русского космизма не разделяла целиком ни первое, ни второе понимание. В ней была предпринята достаточно дерзкая, опережающая свой век попытка синтезировать эти противоположные подходы и предложить идею взаимной корреляции двух различных векторов человеческой активности. В космизме можно найти резкую критику свойственного западной цивилизации способа деятельности, который нацелен на эксплуатацию природы, что приводит к разрушению ее естественных связей. Русские философы настаивали на том, что чисто технологическое отношение к природе имеет свои границы. Они буквально пророчески предостерегали от безудержной технологической эксплуатации природы, предсказывая глобальные катастрофы на этом пути (истощение, опустошение природы в результате хищнического к ней отношения). И это говорилось в начале XX столетия, когда научно-технический прогресс демонстрировал свои нарастающие успехи, и когда еще не просматривались экологический и другие глобальные кризисы! Но, вместе с тем, предлагаемые русскими философами проекты будущего, отнюдь не отбрасывали западную культурную традицию, а, напротив, использовали ее возможности и ее идеи. Это, прежде всего, относится к идеям прогрессивного развития человека и Космоса и ценности творческой личности, которые нашли свою оригинальную разработку в русской философии. Идеал, который пронизывает практически все направления русского космизма, ‑ это выход человечества на такой уровень своего развития, когда оно, объединившись в планетарном масштабе, сможет управлять природой как целостным организмом, гармонизируя ее. Диапазон интерпретаций этой идеи был достаточно широк: от представлений религиозного космизма (о соединении творческой духовности человека с божественной софийностью, организующей Космос), до научно обоснованной и развитой В.И. Вернадским концепции биосферы и ноосферы. В принципе эти идеи можно интерпретировать как эскизные наброски оптимистического сценария развития человечества, хотя, как мы сегодня понимаем, существуют и катастрофические для человечества сценарии, и их вероятность, к сожалению, достаточно велика. Таким образом, намечаются новые возможности взаимодействия между западной, восточной версиями христианской культуры и традициями восточных культур. Важно подчеркнуть, что современная наука становится своеобразным медиатором этого взаимодействия.
Православное миропонимание. Существенная нетехнологичность православного миропонимания. Жизнь для Православия – не применение алгоритма, не «подстановка значений в общую формулу», а творческий процесс, не через развитие технологий, а через синергию, сотворчество с Богом. Жизнь каждого православного человека есть всегда несводимость «общему месту», а подвиг самоопределения во имя высших ценностей, ради спасения – соединения с Богом. Наличие технологий в православной культуре, их направленность на приближение к Самому Богу, стяжание Духа Святого, что есть в высшей степени неуправляемый (со стороны человека) процесс, сама Жизнь, в высшем значении слова, как спонтанность, творчество и откровение. Постоянный поиск православным со-присутствия Божия, Божьего благословения во всех делах, присутствия Духа Божьего, Который Сам открывает человеку, что есть в природе, в человеке и, даже, в Самом Боге. Духовные корни отвлеченного понимания технологий, господствующие в современной культуре. Их связь с духовным климатом Западной Европы XV-XVII веков, времени сложения основ новоевропейской цивилизации. Создание в атмосфере прогрессирующей секуляризации особого понимания технологии, как просто некоторой «машины» для решения задач, безразличной к смыслу последних. Это вело к развитию собственно машинной техники, перестройке теоретического знания, к отношениям с природой, обернувшимся в наши дни глубоким экологическим кризисом. Греческий богослов Х.Яннарас: « Сегодня наши отношения с миром становятся все более опосредованными. Они осуществляются через машины, подчиняющие природу и ее стихии потребностям нашего разума, подавляющие всякое сопротивление материала навязанным ему рассудочным схемам. Это «индивидуалистическое давление» на природу представляется нам совершенно нормальным способом существования, въевшимся в наши плоть и кровь: мы привыкли одним нажатием кнопки получать свет, тепло, прохладу, увеличение скорости, телесвязь и массу других незамедлительных выгод. Как бы то ни было, индитвидуалистическое насилие человека над миром, осуществляемое с помощью современной техники, является практическим приложением той космологии, что считает природу нейтральной и безличной «средой», назначение которой ‑ служить нуждам и желаниям человеческого рода. Здесь не осталось ни малейшего намека на личные отношения с миром, на реализацию жизни как единения в любви. Однако интенсивное внедрение в практику миропонимания, обладающего столь радикальным антихристианским характером, явно оказывается разрушительным для жизни и несет в себе угрозу гибели как природы, так и человека»9.
Православная культура – коррелят и основание критики современной технологической культуры. Православное понимание технологии – отражение уважения к миру, отношение к нему как дару любви. Укорененность такого подхода к технологии в православном понимании познания, как просвещения Духом Божиим, как проникновения Духом Божиим в самую онтологическую сердцевину сущего. Идеал познания – название знания светом происходит от просвещения души нетварным Светом Божественной Благодати, активно действующей в нашем мире. Эти божественные наития, являясь, в конечном счете, источником и научных прозрений, не вмещаются в язык научных схем и технологических рецептов. Не истины как технологической схемы, как эффективной научной теории, ищет христианский подвижник, а Истины, как внутренней причастности Самому Истинному бытию, как обожения, соединения с Богом по энергиям.
4 К новому пониманию науки
Согласно ключевому предположению классической физики, существует возможность создать такое описание мира, которое по своей сути не зависит от способов исследования. Физик являлся творцом в том смысле, что он строил механические модели и математические уравнения, с помощью которых описывался внешний по отношению к нему мир. Но по сути своей он был наблюдателем, отделенным от мира, который исследовался все более изощренными инструментами. Это не означало, что физики XIX в. спешили отождествлять свои модели с физической реальностью. Обычно они были достаточно опытны, чтобы представлять эти модели как пробные, экспериментальные средства. Но сама идея о том, что природу можно проиллюстрировать, получила широкое распространение, особенно среди британских физиков, которые разделяли мнение Уильяма Томсона (лорда Кельвина), объявившего механические модели достаточными для понимания любых физических явлений. В расчистке места для менее сайентистского взгляда на науку ключевую роль играло развитие субатомной физики. В 1935 г. в знаменитом диалоге с Эйнштейном датский физик Нильс Бор (1885-962) указывал, что последние открытия в квантовой механике требуют полного отказа от классической идеи причинности и радикального пересмотра отношения к проблеме физической реальности. Британский астроном и квакер Артур Стэнли Эддингтон (1882-1944) и вовсе сказал невероятную вещь, заявив, что разумному человеку науки впервые оказалась доступна религия. Реакция Эйнштейна на такие предположения была как на революционные. Он не желал отказываться от своей веры в реальность внешнего мира с его причинными механизмами, в выявлении которого и состояла цель науки. Эйнштейн энергично пытался защитить взаимоотношения между физической теорией и физической реальностью, которые вплоть до XX в. представляли собой практически аксиому.
Принцип неопределенности В. Гейзенберга. Принцип «дополнительности» Н. Бора. Согласно ему, информация, полученная при одних экспериментальных условиях, является дополнительной по отношении к информации, полученной при других условиях, когда эта информация относится к одному объекту, а оба варианта экспериментальных условий взаимно исключают друг друга. Новая физика бросила вызов именно этим идеям иллюстративности, детерминизма и редукционизма. Некоторые особенности новой физики использовались в богословских дискуссиях. Признание того, что физика имеет дело с моделями неуловимой реальности, и поэтому ни одна модель не может дать исчерпывающего описания субатомных явлений, придавало диалогам между учеными и богословами нотку смирения. В «Представлениях физика о природе» (1958) Гейзенберг говорит о скромности, которую наука практически потеряла в XIX веке, и которую помогла возродить современная физика. Недетерминированность новой физики стала второй ее чертой, расширяющей пространство для диалога. Третья черта новой физики, привлекавшая внимание теологов, — метафора дополнительности. Поскольку Бор пользовался ею не только в физике, но и во многих других контекстах, богословы взяли этот принцип на вооружение. Если дополнительные способы описания необходимы в рамках самой науки, то почему бы не допустить их в отношениях между наукой и религией? Почему бы двум теориям, скажем, о происхождении человека или о его природе, не дополнять друг друга, вместо того, чтобы рассматриваться как взаимоисключающие? Такое предположение едва ли отличалось новизной. Даже в механистических рамках натурфилософы XVII века не видели противоречий в том, чтобы давать одновременно и механистическое, и провиденциалистское описание одного и того же события. Тем самым Бор дал зеленый свет холистической философии, благодаря чему оживилась религиозная критика редукционизма. Поучителен пример Бора, поскольку смысл, который он вкладывал в квантовую физику посредством своего принципа дополнительности, подкреплялся соображениями, почерпнутыми из других контекстов. Умозаключения, которые, по мнению Бора, подкрепляли его интерпретацию, выводились из физиологии, психологии и даже религиозной философии. Отец Бора занимал в Копенгагенском университете именно кафедру богословия и получил известность своим решительным мнением по вопросу о том, можно ли дать законченное описание живых организмов в механистических терминах. Не признавая того, что механистические объяснения делают богословские объяснения излишними, Христиан Бор выступал за их взаимодополняемость. Чтобы исчерпывающе описать поведение животных, требуется и то, и другое. О том, какое глубокое влияние на Нильса Бора оказала позиция его отца, видно по тому, насколько часто он подчеркивал параллель с квантовыми моделями.
Культурный импульс со стороны религиозной философии обеспечили труды датского философа XIX века Серена Керкегора (1813-1855), чьи экзистенциалистские взгляды привлекали Бора еще в юности. Восставая против тех тенденций в философии просвещения, которые лишали людей индивидиуальности, превращая их в объект научных исследований, Керкегор подчеркивал первичность человеческого выбора и решений. А для того, чтобы выбрать тот, а не иной набор ценностей, всегда требуется религиозный толчок. Жизнь человека представляет собой непрерывный выбор «или-или». На каждом перекрестке поворот в одну сторону исключает движение в другом направлении. Попытки достичь полной последовательности мыслей обречены на неудачу, поскольку в жизненной практике приходится выбирать между несовместимыми вариантами. Как далеко это от субатомной физики! И все же здесь просматривается явная параллель. Физик должен выбирать между взаимоисключающими решениями. Более того, акцент, который Керкегор делал на индивидуальности, получает аналогию в том, что описания, согласно теории Бора, зависят от наблюдателя. Речь не идет о том, что Бор просто-напросто перевел богословие Керкегора в физические термины. Скорее, он воспринял представления Керкегора о человеческой личности, которые отозвались в боровской интерпретации квантовой физики. Особого внимания заслуживает конкретный вывод, что критика научного редукционизма оправдывалась во имя самой науки. Сводить поведение сложных систем к законам, управляющим поведением их частей, уже никто не имел права. Объективное описание элементарных частиц (а затем и таких субэлементарных компонентов, как «кварки») — это как раз то, что запрещает нам современная физика. Кажется уже неуместным говорить о законченных строительных кирпичиках материи, если в некотором смысле именно мы с нашими приборами способствуем проявлению их парадоксальных свойств. Холистические следствия, к которым привлек внимание Бор, были выражены Гейзенбергом в заявлении, что «даже в науке объектом изучения отныне выступает не сама природа, а ее исследование человеком». Отсюда можно сделать вывод: природу следует рассматривать в органических терминах как набор систем, находящихся в отношениях симбиоза с системами, включающими их. В то же время ученый-исследователь начинает смотреть на себя по-новому, ибо поиск истины меняет саму истину, к которой он стремится.
|