СКАЗОЧНЫЙ АФГАН

Все молчат и слушают радиообмен через усилитель:

— «Ноль-двадцать первый», снижение разрешаю.

— Шасси, механизацию выпустил. Отстрел АСО включен.

«Горбатый» проваливается вниз. Семь минут десять секунд, в течение которых лётчики де­монстрировали свое высокое мастерство, Виктор с однополчанами чувствовали себя космо­навтами. Когда самолёт в четырех крутых раз­воротах почти на месте левым крылом резко про­валивался вниз, то он и еще двести шестьдесят человек повисали в воздухе с закатившимися; глазами. В момент выравнивания планера и прекращения обвального снижения все двести шестьдесят нижних челюстей от перегрузки лежа­ли на полу между ног. Руки превращались в свинцовые гири весом в центнер. Быстрее с такой высоты падают только камни.

Выползая из самолета с оловянными глаза­ми и раскачиваясь, словно хмельные, свежие силы «ограниченного контингента» долго и бессмысленно озирались по сторонам.

После разгрузки, которая прошла, как в по­лусне, в режиме полнейшего армейского ав­томатизма, наконец появилась возможность оглядеться вокруг и бросить первый оценива­ющий взгляд на страну, которую предстояло защищать и которая станет неотъемлемой ча­стью их сердца, войдет самовольно и властно в сердца тысяч и тысяч их друзей, отцов и матерей, жен и детей на всю оставшуюся жизнь.

Экзотический Восток был неописуемо кра­сив. Снежные вершины гор вокруг Кабула! Высоченные карандаши минаретов! Каскады глинобитных саклей, как ласточкины гнезда, прилипших к скалам! Пронзительный крик ишаков, звенящий чистый воздух и высоко­мерное, испепеляющее чужаков солнце! Не­ведомый до сей поры сказочный Афганистан... Никого не могло оставить равнодушными это великолепие. Оно волновало душу и будуще­го героя, и будущего труса или предателя. Ведь именно так Афган рассчитает их, стоявших пока в одном строю.

Первые звуки, которые услышал Виктор после минутного восхищенного рассматривания округи, были чирканье десятков спи­чек о коробки. Люди молчаливо раскурива­ли сигареты и папиросы. Ностальгически запахло Россией. Из состояния душевной комы вывел крик неуклюже бежавшего мас­сивного прапорщика. Кто-то из-за спины шепнул на ухо:

— Слышь, Витёк, да одна его фотография потянет килограммов на шесть...

Приблизившийся и задохнувшийся от бега | прапорщик был полной копией киношного ча­паевского Петьки, только увеличенной раз в десять.

— «Перетянут ремнями на свинцовом ветру, он возник словно пламя...» — иронически продекламировал какой-то подполковник из «новеньких». На груди прапорщика было три планки — ордена Красной Звезды и двух медалей «За отвагу». Тоном, не допускающим возражений, прапорщик приказал офицеру:

— Вот ты, «поэт», и будешь строить вновь прибывших, — прервал тишину наконец отдышавшийся «молодой политрук». Тот апломб, который жирно сочился из запыхавшегося орденоносца, его зычный голос заставляли сделать предположение, что перед офицерами находится как минимум первый заместитель команду­ющего армией.

После улаживания необходимых в таких случаях деталей все наконец обрели крайне не­обходимую возможность окончательно прийти в себя, что значительно оживило народ. Стали поступать первые информационные данные уже непосредственно о земле, ради которой все, собственно, тут и оказались.

После того как Виктор отдал свои докумен­ты одному из представителей отдела, возглав­лявшего все ПДГ (поисково-десантные группы) в Афгане, местом прохождения его службы был определен гарнизон со строительно-дорожным позывным «Скоба», пункт по географической карте — Газни.

Это был центр Афганистана, а городок яв­лялся столицей местной провинции и местом пересечения всех караванных троп бандфор­мирований. По ним «духам», как вкратце об­рисовали Виктору ситуацию в поисково-де­сантном отделе, доставлялось оружие со все­го света: итальянские мины, американское стрелковое вооружение, китайские разнома­стные толковые подделки и прочее, прочее — немецкое, пакистанское, японское... Как по­нял Виктор, главную угрозу представлял американский авиационный комплекс поражения практически всего пилотируемого — «Стин­гер». И всё это на его вертолетную голову и головы его друзей. Задача группы, в которую он будет входить, — найти и уничтожить ка­раваны с оружием.

ПЕРВЫЙ «СТИНГЕР»

Несколько дневных часов ожидания под не­привычно изнуряющими лучами солнца мало способствовали тому, чтобы детально вник­нуть в боевую обстановку. Внимание при­влекла небольшая группа офицеров, казав­шихся странными в повседневной офицерс­кой форме. Их внешний вид вызывал гор­дость и зависть на фоне камуфляжа и выц­ветших армейских гимнастерок.

Эти парни, судя по всему, с честью завер­шили выполнение интернационального дол­га, так как были до черноты загоревшими, на груди у каждого красовались по две-три со­лидные орденские планки, а в глазах прыга­ли веселые хмельные искорки. Это были «сменщики».

Людей с этим гордым прозванием на кабуль­ской пересылке среди всех выделяло главное: они были бесшабашно пьяны. Причем водка по­являлась у них в руках с одного щелчка паль­цами. Водку, стремясь оставаться незаметным, под офицерской рубашкой смело разносил неопределённых вида, возраста и национальности юркий паренек. На секунду Виктору даже по­казалось, что перед ним достойный сын слав­ного ташкентского таксопарка.

— Чека! Водку! — послышалось в очеред­ной раз, и пронырливый официант по прозви­щу Чека, чувствующий себя в огромном скоп­лении народа, как рыба в воде арыка, в одно мгновение поставил перед сидящими рядом с Виктором офицерами две бутылки «Московской». Привычно молниеносно пересчитал инва­лютные чеки и растворился в людской массе.

— Иди сюда! — услышал Виктор голос, об­ращенный к нему. — Садись...

Сменщики раздвинулись.

— Новенький? На замену?

— Новенький, — ответил Виктор. Паузы в разговоре не было. Бережно и важ­но булькала по стаканам водка.

— Ну, третий тост...

Все встали.

— «Даже ветер на склонах затих...»

Выпили, помолчали.

— Держись, парень, — произнес, обраща­ясь к Виктору, офицер-танкист. — Меня Сашей зовут. Я из Новосибирска. Вот, расстались с Джелалабадом. Два года, брат...

Сашка затянулся табачным дымом. Он дер­жал сигарету в кулаке при ярком солнце, как в глухую полночь. Ночная война инстинктив­но приучила его к осмотрительности. Сига­рета в момент затяжки дает такой накал, что её видно ночью в оптику прицела до одного километра даже при яркой луне. А хороший снайпер стреляет по сигарете, находящейся во рту. Саша ласково потирал в течение все­го пиршества правую ногу, которую он пере­ломал в нескольких местах при грубом ава­рийном прыжке с парашютом. Вертолёт, на котором он летел, был сбит первым в Афга­нистане американским «Стингером» летом восемьдесят шестого. Тогда эта реактивная «стрела» только появилась. Его разрушитель­ные характеристики толком никто не знал. «Вертушки» остерегались только зенитных горных установок и, в зависимости от мощ­ности двигателя, без опаски выполняли днев­ные пассажирские перелеты на максимальной для них высоте — три тысячи пятьсот — пять тысяч метров, где снаряды зениток не могли их достать.

Шёл обычный перелет из Кабула в Джелалабад. Старший лейтенант Александр Прохо­дов возвращался из отпуска в свою танковую часть, обчмоканный, обласканный женой, обмурлыканный, обмоченный десятки раз начав­шим ходить малышом. На вокзале мать напут­ственно многократно перекрестила сына в спи­ну, едва держась на ногах от острой боли сердечного предчувствия:

— Господи, спаси и сохрани! Матерь Божия. сбереги сыночка! - беззвучно шептали ее губы, на которые потоком текли горько-солёные слёзы. Недаром болело материнское сердце...

Две «вертушки», набрав привычными кру­гами свои безопасные четыре с половиной тысячи метров, заняли двухсотый эшелон и запросили отход от точки. Получив «добро», задребезжали курсом двести восемьдесят градусов на восток. В салоне ведомого борта разва­лились для верного часового сна шесть мужи­ков, положив под голову парашюты. Четыре женщины, летевшие с ними, были аккумуляторами легкой бравады. Две из них летели впер­вые.

Зойка из штаба танкистов занимала на же­стком сиденье сразу три места благодаря сво­ей блистательной пышнотелости, внешне на­поминая колобок при росте сто шестьдесят, весе сто двадцать... Она курила, выдыхая в открытый блистер, одновременно вязала, читала какой-то затурканный, с замусолен­ными уголками, роман без обложки. При крейсерской скорости в сто шестьдесят ки­лометров в час казалось, что вертолёты про­сто зависли на месте — под ногами пасса­жиров в жаркой дымке медленно проплыва­ли обширные зеленые массивы джунглей, протяжные гирлянды скал и редкая блескучая вода. Сквозь светло - бусое небо добро­совестно наяривала жаром солнечная коче­гарка. Бортовой сквозняк не нес почти ни­какой прохлады. Минут через сорок пять по­лётного времени всех так напекло и растрясло, что народ уравнялся в должностях и боевых сро­ках. Раскисшая, с влажным лбом Зойка упорно сражалась с петлями на шерстяном носке. Вы­сунувшийся из кабины борттехник обдал всех легким всплеском воодушевления. Снижаемся. Народ заерзал, зашевелился.

Сорвавшуюся с предгорий реактивную иглу не видел никто. Бородатый стрелок в чалме, пу­стивший «Стингер», глянул на бегущую секунд­ную стрелку: расчётное полетное время раке­ты до данной цели — четыре секунды, на пя­той вертолет неестественно качнуло.

Машина, сипя, просела в воздухе. Раздался оглушительный выхлоп. Резко запахло едкой гарью. Двигатель начал ощутимо сбрасывать обороты...

— Ха-а-а-и-и-и, — разом завизжали рты, округлились глаза, с жуткой силой начали драть друг друга людские руки, хватаясь, чтобы удер­жаться за что попало. Аварийный сигнал бод­рым молодым девичьим голосом сообщил:

— Борт «шестнадцать тридцать четыре», пожар! Борт «шестнадцать тридцать четыре», пожар!

Первый пилот:

— За борт! Надеть купола! За борт!

— Бортач! Сорвать блистера!..

Второй пилот, пытавшийся вывалиться через свой блистер, зацепился ремнем автомата за крес­ло. У него, не очень физически крепкого, сейчас хватило силы разорвать автоматный ремень, ко­торый по ТТД выдерживает около тонны нагруз­ки. Он первым провалился вниз к земле.

Командир хрипло рычал, пытаясь удержать машину для сохранения тех нескольких жиз­ненных секунд, которые необходимы были для эвакуации. Сашке, шустро напялившему на себя парашют, хватило хладнокровия, чтобы надеть «купола» на потерявших самообладание женщин. Он вышибал их пинками через люк, успевая защёлкнуть замок автоматического раскрытия парашюта за страховочный трос рядом с люком. Из пассажирского сало­на два лейтенанта выбросились первыми, на­дев парашюты сами и плюнув от страха на друзей. Зойка визжала, брызгая пенной слю­ной. Парашютные ранцевые лямки никак не налазили на её огромное тело.

— Не на-да-а... а-а-а!.. Мамочка-а-а-а... не на-да-а-а-а!..

Она прокусила Сашкину руку насквозь.

— Не трогай-й, су-у-ка-а, меня-а-а!..

— Мама-а-а-а!.. Оставьтеменя-а-а-а!..

Вертолет горел, резко проваливаясь вниз.

Командир орал Сашке:

— Прыгай... прыгай!

Пылающая «вертушка» гулко пошла к земле. В небе зависли десять «куполов». Один пассажир разбился сразу. От страха при падении в воздухе он не смог нащупать кольцо парашюта. Другой выпрыгнул с неправильно надетым ранцем. Зой­ка в конвульсируюгцей истерии так и не дала на­цепить на себя аварийный парашют, разодрав ног­тями и искусав обоих оставшихся в машине му­жиков. Зойка, лязгающая зубами громче двигате­лей, вцепилась обеими руками в сиденье, фырка­ла губами, как загнанная кобыла, плюясь кровью из самой же откушенного собственного языка.

Вертолет стал заваливаться вверх шасси и несущим винтом вниз; отстрела лопастей на этой модели не было, поэтому Сашке, борттехнику и командиру на возможность спасти свою грешную жизнь осталось не больше трех се­кунд. Поняв, что одуревшую бабу никакими силами не спасти, командир сзади обхватил оставшихся мужиков и выпихнул их за борт, следом вываливаясь сам на долю секунды позже, а значит, последним. Только чудом их не рубануло несущим винтом. Сбитая машина по крутой спирали пошла к земле. Мгновение спу­стя парашютисты увидели сначала яркую зас­ветку, а потом до них, болтающихся в небе, до­катился раскатистый взрыв.

Ведущий борт с первых секунд пожара на ведомом вызвал спасателей с ближайшего аэро­дрома. Командир сбитого вертолета с борттехником начали палить по «духам» еще в воздухе, стреляя и кидая гранаты куда попало. Саш­ка не имел оружия как прибывший из отпуска. Он только раскачивался на стропах под куполом, как на качелях, чтобы максимально уклоняться от прицельного огня, и орал на всю округу, словесно помогая командиру крепкой руганью, как пулеметом. В этом диком азарте он не приземлился, а грохнулся, сломав в двух местах ногу и капитально отбив копчик. Всё это время первый — ведущий — борт, как клушка, носился вокруг расстреливаемых «духами» парашютистов, чтобы дать возможность хоть кому-то приземлиться живым. «Духам» не удалось добить только четырех русских, но ни с одним они не промахнулись — ранили каждого.

Горячая материнская молитва ко Господу, ко Пресвятой Богородице в России, за тысячи километров от знойного Афгана, чудесным образом оберегла русского воина Александра от неминуемой гибели. В ту страшную мину­ту сердце матери в пронзительной боли дрог­нуло, она истово перекрестилась сама, пере­крестила и фото сына, волна облегчения омы­ла ее страдающую душу.

Сашка ничего этого не чувствовал, понял только одно — жив — и, постанывая, попы­тался приподняться, чтобы уяснить обстанов­ку, но, резко вскрикнув от боли, вновь ничком опрокинулся на землю.

— Старлей, ты живой?! — откуда-то по соседству прокричал командир сбитой «вер­тушки».

— Слава Богу... — едва слышно ответил танкист.

Четверка вертолётов поисково-десантной группы (ПДГ) примчалась через одиннадцать минут после получения сигнала о помощи.

Прибывшие спасатели собрали всех минут за двадцать, отбив «духов» от точки аварийно-го приземления метров на триста.

По дороге на базу в вертолетах на окровавленных «куполах» штабелем лежали восемь погибших.

В углу стояла парашютная сумка с немного­численными останками Зойки – прокопченной грудью и раздробленной правой стопой.

Сбоку вповалку уселись живые, кто где мог. Сашка полулежал на боку, оперевшись на локоть. Раненые, не морщась, булькали девяностошестипроцентным спиртом прямо из гор­лышка фляги.

Уже на следующие сутки пассажиров на вертолетах по всему Афгану стали перевозить ночью.

А днем полеты приказано было выполнять только на предельно малой высоте, недоступ­ной для «Стингеров».

УРОКИ ВЫЖИВАНИЯ

Рассказ Сашки подошел к концу, он поднес ста­кан с водкой ко рту:

— Ну, ладно, помянули наших... А ты-то сам кто будешь? Откуда? Куда путь держишь?

Виктор коротко рассказал о себе и спро­сил:

— Ребята, а кто этот увесистый прапорщик с кучей орденов?

Офицеры разом сплюнули и так же разом наперебой стали пояснять:

— Он в Афгане уже семь лет, и хрен его от­сюда выгонишь.

— Здесь у него золотая жила.

— Знаешь, сколько его «Красная Звезда» стоит?

— Ну? — на последний вопрос недоуменно откликнулся Виктор.

— Шестьсот чеков, — ответил Юра из офи­церской компании. — Только знай, кому их сунуть. Я за свою Звезду полживота отдал, а он — главный евнух пересылки... Ладно, ещё наслу­шаешься о нём.

И, как бы устыдившись собственной доса­ды, Юра резюмировал:

— Давай лучше выпьем, ибо красные глаза не желтеют, то бишь желтухи не будет.

— А кто этот Чека? — спросил Виктор.

— Солдатик один, — ответил Саша. — От­служил на пересылке срочную, теперь водкой тор­гует при евнухе с орденами. У Чеки, кстати, тоже есть «Красная Звезда» и «За отвагу». Он сам из Самарканда. Да ты их, приграничных жителей Союза, только в таких местах и встретишь: на
продскладах, на складах горючего, на пересыл­ках. На боевые-то только ваньки да петьки из Вологды ходят. Еще, правда, хорошо ребята-гру­зины воюют.

— С ними надежно, не сдадут, - подтвердил сказанное товарищем третий сменщик, по имени Николай, и спросил у честной компании:

— По четвертой, что ли?

Виктор потянулся было за бутылкой, чтобы разлить водку по стаканам, но был ненавязчи­во остановлен:

— Ты, Витек, пока посиди с нами, присмот­рись, порасспроси, чего не понимаешь. Ответим на все вопросы. Тебе в гарнизон желатель­но прибыть максимально подготовленным. Когда у тебя вылет?

— Ночью, — ответил Виктор.

— Ну, и чудненько, — улыбнулся жем­чугом ровных зубов Николай и наставительно продолжил: — Это я тебя к тому попридержал, что розлив водки здесь особого мастерства требует. За каплю, пролитую на землю, можно и схлопотать. Уж слишком часто она, к сожалению, скоро будет тебе нужна, а провезти её через ленточку, сам, небось, видел, как постыдно трудно. Брать её здесь в духанах опасно. Часто местные отраву подсовывают, или колпачок-«сюрприз» бывает. Его в Пакистане делают. Отвернёшь чуть-чуть, он так хлопнет, что в лучшем случае без пальцев останешься, а в худшем ещё и без глаз. Много нашего брата по неопытности пострадало. У меня-то это вторая ходка за ленточку. Первая была в восемьдесят первом — восемьдесят третьем годах, - продолжал Николай.

Мимо, покачивая полными бёдрами, валь­яжно прошествовала в трико и на шпильках не­высокая дама с самоуверенным лицом. По ходу она оценивающе брызнула глазами по новым знакомым Виктора. Прилипшие к ее формам четыре пары боевых глаз с вожделением про­водили мисс-пересылку

— И много здесь, ну ... женщин? — про­должал допытываться Виктор о местном жи­тье-бытье.

— Три процента, — последовал незамедлительный ответ, — как и положено на войне. Без них нельзя. С ума сойдем, или как в зоне бывает. Но, если честно, в Афгане, по-моему, три процента, умноженные на сто. Почему? Видишь ли, это смертельно деликатная тема. Мы коротко просветим тебя, а по ходу сам деталей доберёшь.

— Здесь ведь как? — взял на себя обязанно-сти фронтового «моралиста» Юра. - Как в известном законе: сколько убыло, столько прибыло. В этом вопросе кадровый отдел работает идеально. Что греха таить, многие едут в Афган, чтобы, если живы будут, более-менее подзаработать, детей потом на ноги поставить, удостоверение участника войны получить, льготы и тому подобное. А для женщин тем более. Ведь наши девчонки едут сюда не от хорошей жизни, оставив дома детей, мужа, если он есть. Ведь, если есть муж, то надо сделать документ, что разведена. Если есть дети, то опять же нужен документ, что они живут самостоятельно, то есть взрослые. Иначе, по закону, женщине на войне не место. К тому же существует воз­растной ценз — до тридцати пяти лет. А этой, что мы видели, даже с натягом меньше сорока пяти не дашь. Значит, понесла соответствую­щие расходы — паспортный стол в Союзе тем и кормится. Но самое сложное для них насту­пает здесь, вернее — ещё на ташкентской пе­ресылке. Там работает целый синдикат по «до­стойному» для них финансовому размещению, исходя из внешнего вида и протекции. Хочешь добиться того, за чем приехала, — плати, и жизнь-малина обеспечена.

— Будет числиться на должности машинитки при штабе, а служить два года на должно­сти пэпэже.

— Не понял, — проговорил Виктор.

— Ты что, совсем непросвещённый? — по­досадовал Юра.

— Просвещённый, — ответил Виктор, — но некоторых тонкостей не довели.

— Доведут, — засмеялись новые друзья. — Пэпэже означает—походно-полевая жена, и при начальнике она будет днем и ночью, понял?

— Понял, — кивнул новичок.

— Чем удачнее она договорится, тем ближе к Кабулу. Которая слишком гордая, вон у Коли в Ложкаревке окажется. Это самая нижняя точка на карте. Если не уживется, то через три-четыре месяца уезжает обратно.

— А вот тебе и наглядное пособие к наше­му теоретическому занятию, — кивнул головой в сторону контрольно-пропускного пункта Николай.

Из приехавшего «уазика» начальственно, словно барин, вылез прапорщик — близнец утреннего чапаевского Петьки. К нему мгновенно по одной стали подходить все «девчонки» рождения конца пятидесятых годов в порази­тельно одинаковом «прикиде». Сытый покупа­тель, вяло обмахивая себя носовым платком величиной с детскую пеленку, безучастно вни­мал женскому красноречию. Выслушав всех, он надменно прошествовал мимо вытянувшегося дневального в штаб пересылки.

— Выбрал кого-то, — сказал Юра, сплюнув в сердцах. — Вот так, Витёк!

Внезапно всеобщее внимание от женского невольничьего рынка отвлекли раздавшиеся будто рядом калашниковские очереди и не­сколько взрывов.

— Это из местного карьера, он в пяти кило­метрах отсюда, — сказал кто-то.

Коля, слегка потемнев лицом и поминально держа стакан, подробно рассказал о некогда произошедшем в каменном карьере эпизоде аф­ганской войны. Находящийся невдалеке от пересылки карьер здесь был единственным источ­ником высококачественного строительного ма­териала. Беда случилась с группой из восьми молодых солдат, прибывших в Кабул за три месяца до случившегося. Таких молодых ребят здесь называют «бача», то есть по-афгански — «ребёнок», «малыш». Их под командованием необстрелянного сержанта отправили на добы­чу камня для строительства бани одному остро нуждающемуся в ней начальнику.

—Для постройки местных сандунов, — глу­хо добавил Юрий.

— «Бачата» прибыли на «ГАЗ-66» сами. Из оружия взяли только автоматы и по одному магазину...

Вырвавшись на волю подальше от началь­ственных глаз, они, понятное дело, расслаби­лись и разомлели под кинжальными лучами чужого солнца. Посовещавшись, решили единогласно:

— Задачу выполняем за полтора часа вмес­то отведенных четырёх, а остальное время отдохнём в тенечке и выспимся.

Наскоро надолбив необходимую кучу и за­кидав ее в кузов, бросили на пальцах, кому быть часовым. Часовой, смешливо посокрушавшись, залез в кабину с открытыми дверями. Друзья расположились на травке. Через двадцать минут, раскиснув от непривычной жары, все спали по-детски крепко, с причмокиванием.

...Первым лёгким пинком в живот был разбужен сержант. Приветливо улыбающийся «дух», ровесник нашего вояки, приложил палец к губам и поманил:

- Вылезай!

Осоловевший и разомлевший, ничего не соображающий от перегрева парень с овечьей по- корностью выполз из-под машины. Ему тут - же залепили рот кляпом и связали. Остальных из тенёчка выволакивали точно так же. Их оружие держали в руках сидевшие на корточках молчаливые, смотревшие исподлобья бородачи. Смешливый мальчишка-«душок» вкапывал в землю кол, старательно заточенный, как игла, солдатской лопаткой. Солдаты, парализованные до окаменелости, следили за его добросовестной работой. Как только она была закончена, толстый черный «дух» что-то глухо гаркнул. Первым подхватили сержанта, поставили на голову и мгновенно раздели. Боец беззвучно истекал обильной слюной. Пощечинами его привели в чувство и, наперебой бормоча какие - то заклинания, стали опускать на кол. Кол бесшумно и быстро вошел до живота. Но сержант молчал. После этого «духи» отпустили русско­го и, впившись в него глазами, стали смотреть на тело, медленно-медленно оседающее на кол под тяжестью собственного веса. Минут через пятнадцать это мучительное движение к земле прекратилось и конвульсии угасли. Кровавое острие кола торчало из левого глаза мученика. Его руки, связанные за спиной, непроизволь­но, от боли переломали себе все пальцы. Сер­жант молчал даже в момент агонии.

Оставшимся «бачатам» поочередно отреза­ли головы и сложили пирамидкой на кабине, обернув их прищуренные взгляды на восток. Но одного солдата оставили живым. Его, сошед­шего с ума, привязали собачкой к сержантско­му колу и неспешно исчезли, забрав отрезан­ные уши для отчетности. «Аллах акбар!»

Не шелохнувшегося во время рассказа Вик­тора поразил не столько сам факт изуверства и жестокости, сколько смиренномудрый тон по­вествования о живьем посаженном на кол сер­жанте. Пройдет совсем немного времени, и сам Виктор будет вынужден говорить о погибших товарищах таким же безразличным, на первый взгляд, тоном, а на самом деле единственно пра­вильным, впитываемым нами с молоком мате­ри, без истерик и кликушества, каким говорили, наверно, о погибших однополчанах вернув­шиеся и с Куликова, и с Бородинского, и с Прохоровского полей наши пращуры. Вечная им память! Упокой, Господи, их души в селениях праведных.

Ночью на пришедших в Кабул газнийских «вертушках» Виктор отправился к месту своей афганской службы. Через сорок пять минут по­лётного времени он оказался на базе «Скоба», которая на долгое время стала для него родным «домом».

ЗДРАВСТВУЙ, «СКОБА»!

База примостилась на высоте двух тысяч ше­стисот метров над уровнем моря, или, лучше сказать, над уровнем бескрайнего песка гро­мадной пустыни, среди лысых кривобоких холмов, переходящих в высоченные отвес­ные скалы. Вдалеке виднелись еле различи­мые при вылупившейся луне скудные чахлые деревца.

Недельный срок дотошной подготовки к войне вновь прибывших офицеров быстро при­вел в подобающее чувство. Тщательное изуче­ние оперативно-боевой обстановки вперемеж­ку с ценными рассказами бывалых, отвоевав­ших свой срок, дорисовали во всех подробнос­тях обстановку, в которой предстояло жить и воевать.

Инструктировали по очереди офицеры-вер­толётчики «Скобы» и десантники Батиной «Чайки». Отвоевавшие пытливо вслушивались в наставления своих однополчан, при нужде без суеты веско добавляли ценнейшие детали жи­вого боевого опыта. Так они слагали щит воинского мастерства, который должен был стать надежной защитой новичка в каждом бою. Эти беседы длились часами, но порой Виктору ка­залось, что захватывающий урок науки по­беждать пролетал за несколько минут. Ни из одного казенного учебника вычитать подоб­ное было невозможно. Стреляные и битые му­жики каждое свое слово подтверждали жи- выми примерами, наглядно демонстрирова­ли те или иные приемы бранного искусства: если надо, залегали тут же, у курилки, в ими­тации реальной боевой ситуации. Они ку­выркались, крутились, падали из любой по­зиции — плашмя, на бок, калачиком, на спи­ну с перекатом через голову — и тут же ока­зывались на ногах. Громоздкие дядьки преоб­ражались в ловких гимнастов, циркачей, балет­ных танцоров. Гибкости и ловкости их тел мог­ли бы позавидовать какие-нибудь супермодели или звезды кордебалета.

Затем они требовали от новичков-сменщи­ков повторения всех этих упражнений и посто­янно разжевывали каждую деталь, пока самый тупой не поймет, чего же от него добиваются. Но тупых не было, свое уже послужившие в Союзе офицеры всё схватывали на лету. Они, как большие дети, увлекались этой страшной, но столь необходимой для выживания игрой взрослых мужчин.

Надо было знать, как и для чего именно на­качать кисть, мышцы запястья, локтевые жилы. Ведь нужно было довести руки до стальной твердости, чтобы автомат держать, как писто­лет, при немыслимых кульбитах с оружием между спасительных валунов.

— Когда прокрадываешься к позиции про­тивника, патрон надо держать уже в стволе, но предохранитель при этом замкнут, ибо в момент подползания нечаянным жестом можно нажать
на курок. Почуяв близость «духа», нужно осторожно рычаг предохранителя оттянуть за ушко в сторону от корпуса и только тогда опустить его на автоматический режим, чтобы, не дай Бог, предательски не прозвучал характерный металлический щелчок фиксатора.

Грубые пальцы воина цепко ухватывают ушко предохранителя, и все видят, как это делается.

— Отступающие «духи» группой в три—пять человек обязательно выставляют прикрывающего. Сначала надо уничтожить его, иначе «дух» из своего прикрытия перебьёт наступа-ющих. Затем надо убрать или хотя бы серьёзно ранить самого дальнего из убегающих. Ведь у него больше шансов уйти в прикрытие и отту­да начать огонь по нашим для поддержки сво­их. Потом только добивайте остальных.

Понятное дело, всю эту науку побеждать но­вички слушают, не дыша. Даже прикуренные папиросы, оставленные без внимания, от оби­ды гаснут. Их, потухшие, с досадой швыряют прочь. Молодые офицеры впиваются слухом и зрением в своего сверстника-наставника.

— Рядом упала граната. Залегай головой к ней. Если нет каски, голову крестообразно за­крой руками. Даже в полуметре от разрыва есть «мёртвые» зоны для разлёта осколков. Они уй­дут чуть выше над тобой. Только рот разевай как можно шире. Иначе при разрыве надолго оглохнешь, может быть, навсегда. Тот, кто уви­дел брошенную гранату первым, кричи: «Гра­ната справа!..» — или: «Граната слева!» Соб­ственный маневр при этом не сдерживай. Кри­чать можно и в полете к матушке-земле, и уже лёжа на ней. Но предупредить товарищей ты обязан.

Слушатели согласно кивают: сами-то фор­му не первый год носят, знают, что такое воин­ская взаимовыручка, начиная с курсантских са­моволок и глухих «несознанок» — кто вино­ват? — в случае начальственных выволочек.

— При внезапной стрельбе по тебе падай с перекатом и с одновременной изготовкой к бою в момент перекатывания. Почему надо сразу упасть и перекатиться? Потому что при внезапном нападении противника страх парализует, отказываются работать пальцы, и ты теряешь жизненные доли секунды для под­готовки автомата к стрельбе и погибаешь. А если ты упал, при падении у тебя от болевого импульса происходит всплеск адреналина, кровь бежит по всем жилочкам, и мышцы послушны. Перекатился, то есть сменил позицию, на мгновение ушел из прицельного поля вра­жеского ствола, при этом снял автомат с предохранителя, передернул затвор и, уже владея ситуацией, мгновенно включился в бой.

— А будете залегать, — вклинивается но­вый советчик, — надо в течение нескольких минут два-три раза поменять место таким – же перекатом, чтобы сбить с толку прицел противника.

Виктор с ребятами укатывают весь песок вокруг штаба, а ходившие кругами «руки в брю­ки» преподаватели, войдя в раж и перебивая со­ветами друг друга, порой даже пинка дадут но­вичку за неуклюжесть. Тяжело в учении, зато в бою легче. И вот сами учителя в экстазе, упо-енные военной игровой ролью, с криком синхронно кувыркаются рядом. Экзаменаторы дают всё новые и новые задания. И вновь катаются сами, падают, прыгают, приседают, шипят, орут...

—Внезапный крик в нужный момент атаки помогает не меньше верного ножа или пули-дуры. Крик тебе поднимает настроение и вызывает ностальгическую грусть проща­ния с жизнью у «душка», которого ты сейчас прикончишь.

И вот ребята с криком бросаются друг на друга, стараясь переорать «супостата». Весело!

—Если «духам» удалось подползти незамет­но, ты не слышал щелчки взводимых затворов, да к тому же временно обезоружен сам, при стрельбе противника надо немедленно закры­ваться первыми попавшими под руку вещами, даже тряпками, желательно скомканными. Осо­бенно береги голову. Пуля, попавшая в комок одежды, в шинель, теряет силу удара. Так мож­но избежать смерти и даже тяжелого ранения. Просто отделаешься контузией или срезанной кожей, а, попав под углом в лобовую кость, пуля калибра пять и шесть десятых просто уйдет ри­кошетом. Верно Александр Васильевич Суво­ров говаривал, что пуля — дура!

После такого наставления мысль одна; «Гос­поди, спаси Ты головушку мою горькую!» Рука каждого вновь прибывшего бойца невольно те­ребит беззащитное темечко.

— Десять минут перекур.

Отдохнули, мысленно побывали дома и вернулись обратно; все посуровели, обрати­ли взоры в центр учебного «класса» рядом с курилкой.

— Теперь некоторые рекомендации гранато­мётчикам. Если ведешь огонь из РПГ, то стре­лять надо чуть выше укрытия, но это зависит от удалённости цели. Коли «дух» залег в окопчик, а за спиной его стена или скала, то прямо по­пасть в него невозможно, но осколками от раз­рыва над ним его можно хорошенько посечь. За гранатомётчиком надо постоянно наблюдать одному человеку, иначе стрелок может войти в такой азарт, что забудет о самозащите, подста­вит голову под пули «духовского» снайпера.

Ну и ну! Это точно. У народа даже без боя появился азарт. Еще не постреляли, а уже рас­секретились. Начальник штаба заставляет всех повторить учебный эпизод.

После обеда, полнота и сытость которого по-суворовски приравнивается к порции но­ворожденного младенца, приступают к основе основ боя — к личному стрелковому оружию.

Калашников Михаил Тимофеевич! Поклон вам, русский гений-самородок! В двадцатом веке нет равных вашему боевому детищу и уже не будет!

Автомат Калашникова—сам «Калашников». О нём мужики, став в кружок, говорят, как о вер­ном друге, как об одушевленном надежном спутнике. Его бьют — он не бьется, его топят — он не тонет. Бросают с пятнадцати метров на ска­лы с вертолета — даже не треснет.

«Духи», имевшие этот автомат, считались са­мыми зажиточными, родовитыми. Остальное оружие других стран ценилось по принципу на безрыбье и рак — рыба...

Газнийцы долго хохочут, вспоминая рассказ джелалабадских ребят, когда те разом отбили попытку командиров царандоя поспорить, чье оружие лучше: наш «Калашников» или штатов­ская М-16. Сюда же в спор привлекли и «псевдокалашниковых» болгарского и китайского производства.

Конкурс был открыт в шестнадцать ноль-нал при жаре плюс шестьдесят. Проверка шла очень просто: победит тот, кто расстреляет больше патронов при непрерывной смене магазинов. Итог был так же прост, как и замысел...

Китайский «калаш», бездарно сворованный по технологии, на седьмом рожке уныло про­вис стволом от перегрева.

Болгарский собрат заклинил на девятом ма­газине.

М-16 едва дотянула до третьей сотни пуль и раздула ствол грушей.

Русский автомат, окутанный дрожащим маревом накала, стало просто сердечно жалко на пятнадцатом рожке. Четыреста пятьдесят патронов! Это что-то!

У него, перегретого, но не сдавшегося, наши мужики сердечно попросили прощения за проявленное недоверие со стороны местных вояк. Честно говоря, соревновательное напря­жение было. Наши ребята поздравили героя и себя с первенством, от души, с удовольствием чокаясь фронтовыми ста граммами о казённик «призера». Пили за очередную победу русско­го оружия. И офицеров царандоя великодуш­но пригласили на жареного барана, которого афганцы проиграли Калашникову Михаилу Тимофеевичу. Всё время соревнований жалоб­но блеявший бедняга был призом в этом кон­курсе.

После рассказа о конкурсе справедливости ради один из старожилов отмечает:

— Чем хороша М-16, так это одним штык-ножом. Многие наши берут его в трофей для рукопашки. Надёжная штука, острая, прочная, метать его легко...

Преподаватели-«скобари» рекомендую каждому бойцу иметь по одному-двум запасным автоматным магазинам, в которых последние пять - десять патронов должны быть трассирующими.

— Зачем? — спросил кто-то.

—Чтобы по ним други-соратники могли определить, где ты есть. Да и самому ясно, что тебя заканчивается боезапас.

— Толково, — удовлетворенно мотнул головой спросивший.

«Чайкинцы» свидетельствуют о своем житейском опыте: в магазин можно через каж­дые девять патронов ставить один трассер и два-три в конце, чтобы знать о расходе боеза­паса. Если в бою образовалась случайная пау­за, а трассеры показали остаток снаряжения в рожке, допустим, десять, надо срочно заменить магазин на полный, а опустевший при удобном случае дозарядить. Или магазин опустел, а поменять нет времени ни секунды — лучше пустой бросить в «духов» под видом гранаты с криком: «Получай, гад!» Срабаты­вает безукоризненно — «духи» валятся, как подкошенные, минимум на минуту, а у вас есть время вставить новый рожок или вообще сдер­нуть в другое место.

— Вот это по-нашему, — улыбается на­род. — Простенько и со вкусом.

— Идём дальше, — консультант затягива­ется папиросой, в паузе обдумывая дальнейший
ход мыслей. — Да, вот... Если потренировать­ся, то в рукопашном бою пустой рожок можно
бросать так, чтобы он попадал зубцами в переносицу или в висок противнику. А то просто
держать его в руке для самообороны, как секи­ру. Пробовали уже не раз. Не мы, правда, а пе­
хота. Результатом довольны. У «духов», оказы­вается, не головы — астраханские арбузы.
Правда, неспелые внутри...

После мрачной шутки наставник продолжа­ет урок:

— В бою или на разведвыходе, да где бы то ни было, любой приказ командира должен под­
тверждаться тем, что ты его слышал и усвоил.Допустим, услышал:

— Держи!

Не ленись и не стесняйся, ори:

— Держу!

И так далее. Слышишь: «Прикрой!» - кричи: «Прикрываю!»; приказывают: «От­ход!» — подтверждай: «Отхожу!» Помни это, как «Отче наш». Халатность при исполнении приказов — гарантия смерти и твоей, и друзей.

Тут следует описание двух-трёх случаев, когда так и было на самом деле. Тяжелая шту­ка — война! На ней действительно, как на войне.

— Если у кого-то будет работа с биноклем
ночного видения, помните, что он нагревается за одну-две минуты и сам становится мишенью
для инфракрасного прицела. Кроме того: зелеёное свечение объективов выдает местораспо­-
ложение твоей головы опытному стрелку. По­этому осмотр окрестностей должен быть пре­-
дельно коротким, потом закрой стекло рукой и выключи этот хитроумный аппарат. Иначе тебя
тут же отследят снайперы.

— А подствольник - спрашивает кто-то. — Ведь у нас теперь они есть почти у каждого.

— Ага, — продолжает бывалый вояка, — нужная вещь. Основные детали его работы вы

все знаете, а тонкости с ним таковы — при стрельбе из подствольника упирать в плечо надо не приклад, а пистолетную рукоятку ав­томата. Это особенно удобно при стрельбе лежа, тогда легко регулировать угол полета гранаты.

— А в перебежках как? — новички неуго­монны в вопросах.

— При перебежках лучше передвигаться с упором приклада в плечо и небольшим накло-­
ном ствола вверх. Не делайте упор на уровне живота. Но по крайности можно упереть и в жи-­
вот, если «духи» от вас не дальше пяти метров.

Все ненадолго замолкают. Каждому жить хо­чется всё больше и больше.

Подходят еще несколько человек из тех, кто готовился к отъезду. Образуется нештатный пе­рекур. В непринужденной болтовне, как за­вершение, обозначилось — «ну, и на сегодня последнее»...

— Когда будете стрелять из автомата через реку, надо целиться выше. Нужен больший угол
возвышения над точкой прицеливания, оттого, что поток холодного воздуха у воды и влаж­-
ность снижают траекторию полета. Кстати, о горах. Там прозрачный воздух, поэтому, когда
будете вести огонь через ущелье, можно легко

ошибиться в расстоянии. Воздушная «линза» в ущелье ошибочно «приближает» цель.

Подошедшие и похохатывающие о чём-то своем мужики разряжают контрольно-экзаме­национную обстановку:

— Ты уже перекалил им головы своими байками, — перебивает ход напряженной беседы
пилот Андрюха. — Не перестарайся с учебно-воспитательным процессом. А то с непривыч­-
ки, знаешь, что бывает? Можно и обоср...

Народ залпом хохочет.

— Лучше расскажи про новосибирских ар­тистов, которые вместо четырех суток у нас про­-
торчали полторы недели. А их девчонки вооб­ще улетать не хотели.

Дежурный «педагог» с «Чайки» в ответ по­малкивает.

- Ну, что замолчал?! — подошедшие под­начивают главного героя наклевывающегося сюжета. — А стыдлив-то как! Кто не знает - пай-мальчиком назовет.

Народ в курилке с нетерпением ждет новых откровений.

— Так и будешь молчать? Сами расска­жем... С полгода назад к нам приехала группа,
по-моему, самых что ни на есть народных артистов песен и плясок, — рассказчик явно наслаждался воспоминаниями. — На следующий день должны были выступать у нас и через три дня на «Чайке». Но выступлений не было. Ве­чером по приезде после третьей заздравной началось братание. Пели и плясали во всех комнатах и коридорах, а одна солистка с кри­ком: «Сибирь воды не мутит» — пыталась си­гануть через пожарный бассейн. До берега не долетела. Сушилась с истерическим смехом в бушлате, бронежилете и сапогах на голую ногу. Ага... Ей, конечно, дали для согрева...

Лицо рассказчика демонстрирует край­нюю степень увлеченности собственной ис­торией.

— Что может быть хуже пьяного мужика?
Слушатели терпеливо ждут ответа на явно риторический вопрос.

— Только пьяная баба! В четыре утра она уговорила одного такого же «физически устой­-
чивого» здешнего аса слетать на вертолёте в «разведку». Счастье, что возмущенная таким
разгильдяйством и хамством труженица-восьмёр­ка (в нашем просторечии «пчёлка») гордо от-­
казалась запускаться. Недолго покопавшись в пилотских тумблерах и рычагах, одна воз­-
любленная пара уснула с крепко зажатыми штурвалами в руках. Они, когда их выдернули

из кабины, пытались убедить ревнителей по­рядка и нравственности, что надо срочно сле­тать на озеро и наглушить рыбы к утреннему пиву...

«Педагог» мрачно краснел, слушая в дико хохочущем кругу мужиков рассказ про соб­ственные «приключения». Но конферанс не унимался:

— В итоге все планы и сроки пребыва­ния труппы в части были совершенно сорва-­
ны. Ту самую даму вообще потеряли. Потом оказалось, что она тайком осталась у одно­
го из присутствующих здесь командиров и пять раз, насмерть влюбленная, выходила за
него замуж. Он отделался от нее только тогда, когда к нам с «Чайки» привез ее на «бэтээре» связанной. Из Кабула названивали и приказывали: если немедленно не вернёте артистов в центр, всех виновников уволим и отправим в Союз. Оба гарнизона, и «Скоба», и «Чайка», только радостно орали: виноваты все как один, но Кабулу не верим! Если «угроза» правдива, то немедленно, вы-­
летаем домой!

— Да ладно закатываться, — смущенный виновник общего веселья качал головой, урезо-
нивая слушателей и рассказчика. Мужики ладонями стирают со щёк обиль­ную слезу.

— Глупо, но есть что вспомнить. А уж новосибирцам и тем паче.

— А как с рукопашкой?.. — немного унявшись, спрашивают новенькие.

— Рукопашка?.. — Местные замолкают в поисках наиболее убедительного ответа, даже
темнеют лицами от напряжения. Дело — серь­ёзнее некуда.

Это самое тяжелое, мужики. Самое-самое. У всех, абсолютно у всех это бывает по-разно­му, по-своему. Есть только одна общая рекомендация. «Духи» сильны, когда среди них смерт­ники или их много. Один на один они, как правило, трусы. Но в любом случае, как бы ни сложился рукопашный бой, убивать или добивать их надо ударом ножа только в голову. Тогда есть
полная гарантия уничтожения противника. Причём нож надо всадить именно в затылок или в висок, ибо лобная кость настолько крепка, что в пылу боя нож только соскользнет и раздерёт кожу. Рукоятку ножа надо тщательно обмотать парашютной стропой, чтобы во время схватки
рука, потеющая от напряжения, не соскользнула с нее в самый ответственный момент. Если закувыркаетесь с «духом» в обнимку, то постарайтесь засунуть пальцы в глазницы или что есть силы сжать и рвануть мужские причиндалы. Без них, раздавленных или оторванных от внезап­ной дикой боли, «дух» выключается мгновенно. Проверено. Не наносите удар ножом единожды, бейте три-четыре раза с проворотом, особен­но в животе. И последнее. Не сдавайтесь в плен. Всё равно убьют, может быть, на сутки позже. Только смерть будет злее, а её наступление «духи» затянут себе в усладу. Предателей ник­то не ценит. Предавший однажды продажен навсегда. Ну, вот и всё, — затянулся вновь па­пиросой ставший уже бывшим начальник шта­ба. — Теоретически всё.

Народ поугрюмел, каждый разбежался мыс­ленно по родным уголкам России. О Всевыш­ний Блаже, спаси души наша!

С уезжавшими домой бойцами простились по-русски канистрой авиационного спирта. Тог­да этого добра в легендарной, уже давшей ро­дине Героя Советского Союза, вертолетной эс­кадрилье, к счастью, еще хватало.

К первому боевому вылету Виктор готовил­ся тщательнее, чем к решающей встрече с лю- бимой женщиной. Основательно подогнанное боевое снаряжение весило прилично - всего около тридцати килограммов. Оно включало: толково размещенные на себе автомат, тысячу патронов к нему, десять гранат, питание, рацию, теплый и легкий спальный мешок «пакистан­ку», нож. В такой полной выкладке, если что, Виктор был готов к самостоятельной «работе» на несколько суток.

Перед его группой поставили задачу: еже­дневно по три вылета на поиск и уничтоже­ние банд в режиме свободной охоты. Каждый вылет по два — два с половиной часа с интер­валами между ними полтора-два часа. За вре­мя отдыха надо было успеть перекусить, по­курить, сбегать за угол, дозаправить борт и «освежить» боекомплект. Первый вылет завт­ра в шесть тридцать утра. А сегодня — после­дний день отдыха. Написаны письма, а также специальные открытки, где каждый собствен­норучно указал, куда доставить тело в случае гибели.

Теперь в баню. Две радости в Афгане: пись­мо из дома и баня. Баня — это своеобразный ритуал.

— Тем более такой баньки, как у нас, — рассказывали по дороге в неё новые Викто­ровы сослуживцы Андрей и Гена, все из од­ной поисковой группы, — нет ни на одной точке.

Гордость за свой очаг — тоже хорошее чувство. И представитель каждого отряда или гарнизона лучше своей бани, естественно, не видел нигде.

На «Скобе» баня была построена ещё в де­вятнадцатом веке английскими военными, кото­рые имели здесь базу. Есть слушок, что где-то в районе базы именно под баней британская ко­ролевская гвардия сделала тайник-погребок, из которого забыли забрать около тысячи бутылок виски.

— Знаешь, Витя, и мы, и до нас восемь лет — все искали этот клад. Но ни одной бу­тылки пока не нашли. Додумались даже одну собаку натаскать на запах виски. Закончилось тем, что собака спилась, а бутылок нет. Но Представители ХАДа — афганской контрраз­ведки — утверждают, что тайник всё-таки су­ществует. Эту информацию они добыли из анг­лийского посольства в Кабуле. В итоге — надежда жива.

Как бы там ни было — с виски или без не­го - естественно переделанная внутри на рус­ский манер баня воистину была замечатель­ной. Выползли ребята из нее часа через четыре, лица у всех — полная луна. Проходящая мимо воинственная группа решительно топала в сторону отдельной роты аэродромно-техническо-го обезпечения.

— Куда путь держишь, народ? — велеречи­во спросил Гена ведущего.

— Ген, ты, видно, крепко перепарился, се­годня же четверг — «день начпрода», — в тон ему ответил старший.

Начпрод или начальник продовольственной службы на любой войне есть самая критикуе­мая и оправдывающаяся фигура. Редкий из них мог избежать каждодневного вопроса на веч­ную желудочно-кишечную тему о продуктовой недостаточности. Не избежал его и здешний начпрод. Им в звании старшего лейтенанта был, как ни странно, плюгавенький, но уди­вительно вороватый и бесталанный мальчи­шечка. «Питающиеся» не знали, с какими оценками этот поварёнок окончил военное продовольственное училище, но то, что он по­пал на войну за растрату в одиннадцать тысяч рублей (и это в ценах восемьдесят седьмого года!) и прочие подобные шалости, знали все. Удачно подвернувшаяся война дала ему шанс избежать суда военного трибунала. Видимо, кто-то помог «сверху».

Учтя ситуацию, личный состав летной эскадрильи решил каждый четверг сделать «днём начальника продовольственной служ­бы». Это значило, что каждую неделю в этот день с шестнадцати ноль-ноль до шестнадца­ти тридцати без лишних объяснений по очереди била морду начпроду назначаемая специаль­но созданным «полковым советом» группа из числа командиров вертолётов. Иных способов воспитания начпрода и поддержания должно­го порядка в столовой, как ни старались, про­сто не нашли.

— Что, так плохо кормят на самом деле? — спросил Виктор Гену, и ... лучше бы не спра-­
шивал.

— А ты знаешь, что такое рисовый суп по-газнийски? Это — горсть риса на ведро
воды, — Геннадий стал распаляться. — Поживёшь месяц — больше узнаешь, — рявкнул
он. — Мало того что не работает ни один холодильник и разворовывается тушёнка, от ко-
торой местные выглядят жирнее, чем мы. Вче­ра наш парень, молодой лётчик, после полёта
потерял сознание. Бросились к нему, думали, в полёте шальная пуля зацепила, но всё оказалось
страшней и проще — осмотревший его врач оп­ределил физическое истощение от недоедания.

— А командиры? — удивился в свою очередь Виктор.

— Витек, вот сегодня, в эту минуту, данную тему лучше не трогать. А то подвернешься под
мою сильную горячую руку... Прости, шучу. Отвечаю: хорошо едят командиры, как и по-­
ложено столуются. Им походные жены всё устраивают.

— Ген, а мой дед, Герой Советского Союза, говорил... Только ты не ори, дослушай: «Если
подчинённые голодные в окопах по пояс в воде сутками кормят вшей, то и командир должен
жить с ними в одних условиях. Вот тогда он их поймет полностью. И котелок для пищи дол-­
жен подставлять последним...»

— Во! Умный ты парень, оказывается.—

— Да это не я, это мой дед, — ответил Виктор.

А шестеро членов «военно-полевого суда», всё более и более взвинчиваясь и крича: «Бей начпрода, чтоб голодных боялся!», — покати­ли в сторону его апартаментов.

— Так, полтора суток сносного питания обеспечено, — без тени иронии произнес кто-
то.

У любой войны одно лицо — во все време­на, во всех странах, у всех народов. И у каждо­го народа во время войны появляются свои ге­рои и свои предатели. А между ними есть и не герои, и не предатели, а некие людишки, юркнувшие щукой в ее мутные воды, как в благо­датный край. В данной ситуации щукой был начпрод, вот только на сей раз рыбаки оказа­лись большими профессионалами.

В контраст дневной жаре с гор потянуло вечерней сыростью.

— Ну, пора спать, — сказал Гена, — уже по­здно.

До первой встречи с войной оставалось шесть часов.