Народ, открытый на кончике пера

До 40-х годов XIX века о существовании цивилиза­ций Древней Месопотамии - Вавилонии и Асси­рии - было известно по скудным и многократно искажавшим реальность повествованиям Библии, а также из исторических рассказов Геродота и тен­денциозных всемирных историй средневековых сирийских и арабских книжников. Все эти источники неверно передавали даже имена месопотамских бо­гов и царей и не давали правильного представления ни о продолжительности истории этого региона, ни о культуре его древнейших обитателей. Что же ка­сается Шумера, то о его существовании никто даже не догадывался, поскольку ни о каком Шумере в Библии не говорилось. Изучение древней истории Месопотамии по-настоящему началось только в ре­зультате совместных усилий археологов и филоло­гов Западной Европы.

Первое известие о клинописи принес в Европу итальянский путешественник Пьетро делла Валла, срисовавший в 1621 году в развалинах Персеполя - столицы Древнего Ирана - несколько кли­нописных знаков и сравнивший их со следами птиц на мокром песке. Именно делла Валла сделал пер­вый вклад в дешифровку, предположив, что знаки нужно читать слева направо (а не наоборот, как в древних семитских книгах). Клинописью месопотамское письмо впервые назвал в 1700 году англи­чанин Томас Хайд. Французские и датские путеше­ственники XVII-XVIII веков привозили из Ирана множество клинообразных надписей. Среди них ока­зался текст, составленный на трех разных языках - трилингва. Датские филологи Мюнтер и К. Нибур определили, что первый регистр надписи составлен на персидском языке, причем каждый знак персид­ского вида клинописи обозначает отдельную букву. Сложнее дело обстояло с двумя другими частями, язык которых никто в то время определить не смог. Да и саму персидскую клинопись тоже еще толком не прочли - профессору Мюнтеру удалось устано­вить только два знака и определить падежные окон­чания слов.

Решающим шагом при дешифровке персидской клинописи стала небольшая работа скромного гёттингенского учителя греческого языка Георга Фрид­риха Гротефенда, который 4 сентября 1802 года сде­лал в Гёттингенском научном обществе доклад о прочтении царской надписи из Персеполя. Гротефенду удалось определить в тексте слово «царь», эпитет «великий», термины родства и верно прочи­тать имена упомянутых там царей - Ксеркса и Виштаспы. По итогам дешифровки Гротефенд полу­чил девять знаков, которые добавились к двум, ра­нее угаданным Мюнтером. Идя по следам первопроходцев, француз Э. Бюрнуф в 1836 году опреде­лил все остальные знаки древнеперсидского клино­писного алфавита. Дальше в работу включилось удивительное и чудесное племя английских диле­тантов.

Англия - страна гениальных дилетантов. В XVIII веке в своем имении сэр Генри Кавендиш от­крывает химический состав воздуха и воды, вычис­ляет массу Земли и приходит к основным законам электричества и магнетизма. В начале XIX века за­стенчивый юноша Чарльз Дарвин, путешествующий по Южной Америке, начинает размышлять об эво­люции биологического мира, и эти размышления приводят его к законам наследственности, изменчи­вости и естественного отбора. В это же самое вре­мя скучающий джентльмен сэр Вильям Генри Фокс Тэлбот (1800—1877), увлеченный всем и ничем, завсегдатай клубов и одновременно угрюмый за­творник, открывает основной закон фотографии, делает ряд открытий в спектроскопии, следит за ночным небом в телескоп и на досуге дешифрует клинописные тексты. Далеко от него, в степях и пустынях Ближнего Востока, майор армии Ее Ве­личества сэр Генри Раулинсон (1810—1895) на толстом тросе забирается на Бехистунскую скалу, чтобы скопировать надпись Дария I и затем про­честь ее. С помощью словаря Бюрнуфа он легко справляется с первой, древнеперсидской, частью над­писи. Вторая часть - слоговая клинопись - отождествляется им с письменностью древнейшего на­селения Ирана - эламитов. Третья часть трилингвы могла прочитываться и как набор слогов, и как нагромождение идеограмм. Интуиция подсказала Раулинсону (и одновременно сидевшему в Лондоне Тэлботу), что клинописью последнего регистра, ско­рее всего, записан текст на семитском языке. А ир­ландец Эдвард Хинкс (1792—1866) даже сопоста­вил местоимение первого лица единственного числа a-na-ku - «я» с похожим древнееврейским место­имением, после чего не осталось никаких сомнений в происхождении и родстве языка последнего реги­стра. Но о полном прочтении текста в то время нельзя было и помыслить - слишком мало надпи­сей этого вида было известно в Европе в 30-е годы XIX века.

В начале 40-х годов за дело берутся археологи. Француз Поль Ботта и англичанин Генри Лэйард раскопали на севере Ирака две столицы легендар­ной библейской Ассирии - Кальху и Ниневию. Самой замечательной находкой сезона 1849 года стала библиотека царя Ашшурбанапала из Нине­вии - более 20 тысяч табличек, написанных толь­ко тем, третьим, видом клинописи, который не да­вал покоя Раулинсону и Тэлботу при дешифровке персидской трилингвы. В составе библиотеки обна­ружились также древние словари - списки слов и знаков, каждая строчка которых делилась на три части: сперва шел один знак, затем через пробел несколько других, потом еще знаки. Что это озна­чает, пока было неясно. Ясно было другое: дешифровщики получили в свое распоряжение столь зна­чительное число семитских клинописных текстов, что вопрос об их окончательном прочтении был де­лом самого недалекого будущего. И наконец оно, это будущее, настало: Королевское общество по изучению Азии предложило четырем лучшим зна­токам клинописи испытать свои способности. Раулинсон, Тэлбот, Хинкс и работавший во Франции немецко-еврейский ученый Юлиус Опперт (1825— 1905) получили в запечатанных конвертах надпись ассирийского царя Тиглатпаласара I и должны были прочесть и перевести ее независимо друг от друга. Если во всех четырех присланных обществу рабо­тах дешифровка и перевод будут примерно одина­ковы, значит, можно говорить о начале новой нау­ки. Если нет - что ж... нужно работать дальше. Истинно английский лабораторный эксперимент!

Переводы сошлись, и день 17 марта 1857 года стал официальным днем рождения ассириологии - науки об истории, языках и культуре народов клинописной традиции. Но тогда, при рождении асси­риологии, речь шла только об умении прочесть клинописный текст на семитском языке. Этот язык впоследствии назовут ассиро-вавилонским или ак­кадским (по названию города, цари которого соста­вили первые надписи на этом языке). Он окажется очень похож на известные древнееврейский и араб­ский языки, и уже к 70-м годам появятся первые очерки его грамматики и небольшие словари. Од­ним словом, с семитскими клинообразными надпи­сями дело шло как нельзя лучше. Но обнаружились обстоятельства, омрачившие триумф дешифровщиков. Множество текстов из Ниневийской библиоте­ки, раскопанной Лэйардом, было составлено на двух языках. Уже Хинкс, Опперт и Раулинсон за­метили, что клинопись изначально не рассчитана на семитский язык: во-первых, знаки следуют слева направо; во-вторых, они во многих случаях читают­ся односложно; в-третьих, их названия не соответ­ствуют семитским именам изображаемых предме­тов. Тогда вспомнили о существовании клинопис­ных словарей с надписями трех видов, и оказалось, что каждое семитское слово в них комментирует слово, записанное той же клинописью, но на непо­нятном языке. Неужели клинопись изобрели не семиты? И если не семиты, то кто? Как назывался этот народ, когда он жил и почему о нем ни словом не упомянуто в Книге книг? К разрешению этой проблемы приступили лучшие филологические умы Франции и Германии. В результате сложилось две точки зрения.

В своем докладе, представленном Обществу ну­мизматики и археологии 17 января 1869 года в Па­риже, филолог Юлиус Опперт - один из тех, кто породил ассириологию в 1857-м - предположил, что народ - изобретатель клинописи должен на­зываться «шумеры». К такому выводу он пришел на основании некоторых эпитетов, которыми щедро на­граждали себя ассирийские цари. Они часто назы­вались «царями Шумера и Аккада». Опперт рассу­дил так: поскольку Аккад связан с семитским насе­лением Месопотамии (что в это время уже было ясно из множества надписей), то Шумер, скорее всего, место обитания несемитского населения, ко­торое и изобрело клинопись. Немного позже в словарях обнаружилось словосочетание «шумерский язык», имевшее синоним «язык прорицаний», из че­го ученые, поддерживавшие Опперта, сделали еще один вывод в пользу его гипотезы: шумерский язык играл для жителей Ассирии ту же роль, что грече­ский для римлян и латинский для средневековой Европы, следовательно, шумерская традиция долж­на быть намного древнее семитской.

Но существовала и иная точка зрения. Ее авто­ром являлся великий семитолог-лингвист и филолог Иосиф Галеви, репутация и акрибия которого были безупречны для всего научного мира. С 1874 года он пытался доказать, что письменность была изобре­тена семитами, а непонятный язык - не что иное, как тайнопись вавилонских и ассирийских жрецов. Галеви рассуждал следующим образом: первона­чальное письмо, состоявшее только из идеограмм, было предназначено исключительно для возбужде­ния памяти через зрение. Затем писцы стали, для удобства чтения, обозначать каждый знак особым именем, представлявшим собой сокращение семит­ского слова, обозначением которого была данная идеограмма. Из этих, большей частью односложных обозначений развилось слоговое письмо, но оно не могло сразу вытеснить прежнее, освященное рели­гией идеографическое письмо. Таким вот образом в клинописи существуют две разновидности письма: старое (идеографическое) и новое (слоговое), и оба эти письма семитские. Жрецы в своем кругу при­выкли читать идеографическое письмо, но произно­сить только его фонетические обозначения, оставив невысказанной сокровенную сущность образа. Несо­образность этой теории проявилась уже тогда, ко­гда в составе знаков несемитского письма стали кое-где прочитываться искаженные семитские сло­ва, - такое искажение могло дать только перене­сение слова в другой язык. В 1877 году француз­ский консул в Ираке Эрнест де Сарзек раскопал под холмом Телло в Южном Ираке развалины города, статуи и письмена которого были совершенно не­похожи на уже известные науке. Клинопись этого города была близка к рисунку, а статуи изображали бритоголовых безбородых людей среднего роста, с носами арменоидного типа, с довольно короткими конечностями, но зато с большими ушами и глазами. Это была победа гипотезы Опперта: де Сарзек обнаружил шумерский город Лагаш! С того време­ни раскопки на юге Ирака пошли быстрыми темпа­ми: экспедиция Пенсильванского университета в 1899 году открыла священный центр шумеров город Ниппур, английская экспедиция Леонарда Вулли в 20-х годах следующего века обнаружила Ур… Рас­копки шумерских городов продолжаются и по сию пору.

В связи с дискуссиями о шумерах нельзя обой­ти вниманием стоящий особняком, но оттого не менее значительный труд филолога и нумизмата Франсуа Ленормана (1837-1883) «Аккадские этю­ды» (1873) - первую в мире попытку описания грамматики шумерского языка. Этот гениальный ученый, работавший во многих областях археологии и филологии, с самого начала не сомневался в том, что клинопись изобрел народ, говоривший на несе­митском языке. Он только не знал, как назвать этот язык, и в конце концов дал ему неверное (как ока­залось впоследствии) название «аккадский». Однако ошибка в терминологии ничуть не умаляет заслуг Ленормана перед шумерской лингвистикой и исто­рией: ведь именно Ленорманом была написана пер­вая в мире «История Древнего Востока».

С сомнениями Галеви покончила археология, но нельзя забывать, что шумерская цивилизация была открыта одним человеком и, как говорится, «на кон­чике пера», то есть совершенно так же, как в 1846 го­ду астроном Леверье вычислил вероятность суще­ствования за Ураном еще одной планеты (и это был Нептун). Опперт пришел к своему открытию под­держиваемый и вооруженный всеми доступными в то время человечеству знаниями о Древнем мире, но его шаг подобен шагу космонавта в лифт раке­ты: в момент восхождения он воплощает в себе си­лы и труд множества своих предшественников, но в полете он предоставлен возможностям лишь собст­венного тела и ума.

Наука о шумерах - шумерология - родилась во Франции, потому что здесь жили Опперт и Ленорман и еще потому, что именно в Лувр свозил де Сарзек все отвоеванные им у иракской земли на­ходки. В начале XX века в науку пришел еще один французский гений - Франсуа Тюро-Данжэн (1872- 1944). В условиях, когда не было еще ни граммати­ки, ни словаря шумерского языка, он прочел и пе­ревел надписи шумерских царей настолько точно, что это издание 1905 года до сих пор является на­стольной книгой всех шумерологов. Тюро-Данжэн с детства был практически лишен слуха, и, вероятно, это трагическое обстоятельство парадоксальным обра­зом способствовало его концентрации на постав­ленных перед самим собой задачах (вспомним из ана­логичных примеров хотя бы Циолковского). Тюро-Данжэн получил прекрасное домашнее образование и затем поступил на должность хранителя древне­восточного отдела Лувра. За 30 лет активной рабо­ты в науке он овладел всеми видами клинописи, так что был в состоянии прочесть документ любой эпохи и любого жанра - от самых первых прото-письменных рисунков до гетерографического пись­ма последних дней Селевкидской эры, от хозяйст­венно-учетной таблички до астрологического предсказания. После его смерти столь обширными шумерологическими познаниями не обладал уже никто.

Взращенная во Франции шумерология оконча­тельно оформила свое существование на кафедрах немецких университетов. Первую авторитетную грамматику шумерского языка написал в 1923 году Арно Пебель (1882-1957). Особо важный вклад в раз­витие этой науки внес Адам Фалькенштейн (1907- 1966) - выдающийся историк и великий лингвист, воспитавший целое поколение не менее известных знатоков шумерского языка и истории (Д. О. Эдцард, Й. Крехер, К. Вильке). Многие немцы эмиг­рировали в 30-е годы в США, где их стараниями были взращены такие знатоки шумерской истории, литературоведы и религиеведы, как Сэмюел Ной Крамер (1897-1990) и Торкильд Якобсен (1904- 1993). В Голландии, Дании и Ватикане прошла на­сыщенная творческая жизнь еще одного ученика Фалькенштейна - великого филолога, культуроло­га и богослова Яна Ван Дейка (1915-1996). Шко­лы шумерологии успешно развиваются в настоящее время в Израиле, Италии и Турции, где живут и работают ученики немецких и американских про­фессоров.

В Россию глиняные таблички с шумерской кли­нописью попали в числе палеографических рарите­тов, периодически покупавшихся для личной кол­лекции предпринимателем и меценатом Н. П. Лиха­чевым (1862-1936). Этот знаток восточных и ви­зантийских манускриптов был к тому же одарен редким чутьем на клинописные подлинники, легко отличал их от подделок и умел приобрести уникальный экземпляр практически за бесценок - в нагрузку к какому-нибудь малозначительному сред­невековому документу. Именно собрание Лихачева стало основой самостоятельных работ всех россий­ских ассириологов и шумерологов. Первые в Рос­сии дешифровки и издания шумерских хозяйственных текстов из города Лагаша осуществлены в на­чале XX столетия М. В. Никольским (1848-1917). Шумерологией успешно занимался в 10-20-х годах XX века В. К. Шилейко (1891-1930), издавший ко­пии нескольких десятков надписей из лихачевской коллекции Эрмитажа и выдвинувший ряд подтвер­дившихся впоследствии хронологических гипотез. На протяжении 60 лет историей и языком шумеров занимался И. М. Дьяконов (1915-1999), создавший в Петербурге большую ассириологическую школу. Ему принадлежит теория государственного и общественного устройства Шумера, он также является автором одного из лучших очерков бытовой жизни шумеров. Ученица Дьяконова В. К. Афанасьева посвятила жизнь изучению памятников шумерского словесного творчества, ею сформулирована методо­логия перевода этих памятников и разобраны неко­торые формулы мировоззренческого характера. Протошумерскую историю Южного Двуречья мы знаем по работам А. А. Ваймана - одного из крупнейших в мире специалистов по дешифровке древних пись­менностей. Ему же принадлежит одно из лучших исследований по истории шумеро-вавилонской ма­тематики. Первую шумерскую грамматику на рус­ском языке написала И. Т. Канева - единственный в России шумеролог-лингвист. Различные вопросы, касающиеся культового календаря, ритуалов и идео­логии Шумера, рассмотрены в статьях и моногра­фии автора настоящего издания.

Открытие шумерской цивилизации было для гу­манитарных наук тем же, чем явилась теория эво­люции для наук естественных: креационистские рассуждения об истинности священной библейской ис­тории были опровергнуты одновременно с нескольких позиций⁴. Шумер оказался для человечества проб­ным камнем: его существование испытывало на вер­ность истине и на готовность отказаться от средне­вековых представлений о мире. С расшифровкой древнейших шумерских письмен человечество всту­пало в новый, никем не предуказанный мир правди­вого знания о природе и основах своего культурно­го развития.