Хозяйство и экономика

Все пространство между Тигром и Евфратом делится с севера на юг на несколько природных районов. В пределах сухой субтропической зоны расположена Верхняя Месопотамия. На севере Верхней Месопотамии простирается холмистая местность, ку­да влажные ветры со Средиземного моря приносят достаточно обильные зимние дожди для ранних по­севов. Несколько далее к югу лежит второй рай­он — сухие степи, но и здесь вдоль речных долин, у источников, можно сеять хлеб, почти или совсем не пользуясь искусственным орошением, а в степи достаточно растительности для прокорма стад. Да­лее к югу, за границей сухой тропической зоны, начинается третий район Месопотамии — гипсовая пустыня с ничтожным количеством годовых осад­ков. Она тянется по обе стороны Евфрата на рас­стояние около 200 километров. За полосой гипсо­вой пустыни, южнее широты нынешнего Багдада, начинается четвертый район — нанесенная реками (аллювиальная) низменность Нижней Месопотамии (которую также называют Двуречьем или Южным Двуречьем). Здесь Тигр и Евфрат резко сближают­ся, а в древности они текли почти параллельно друг другу, на близком расстоянии. Здесь мы вступаем в область потенциально очень плодородных почв, но плодоносить они могли только при систематическом орошении речными водами, иначе нещадно палящее солнце превращало их в пустыню уже в нескольких шагах от реки.

В низовьях Тигра и Евфрата из иссушенного ила создавалась плоская низменность. Гладкая по­верхность равнины была причиной того, что Евфрат и его рукава, а в самых низовьях и Тигр при своих разливах часто меняли направление, затопляя огром­ные пространства и оставляя другие места без воды. Наводнение начинается в Двуречье весной (март-апрель), когда в горах Армении тает снег и обильно идут дожди. Первым разливается Тигр, на две не­дели позже — Евфрат. Нормальный земледельче­ский цикл работ возможен здесь лишь в том слу­чае, если воды своевременно будут отведены в ка­налы и бассейны, где они могут сохраняться для по­ливки хлебов после осеннего посева. Однако Тигр на значительном протяжении течет в высоких бере­гах, что требует для отвода воды водоподъемных устройств, которых в шумерское время, конечно, не было. Вследствие этого, а также ввиду большой ско­рости течения долгое время воды Тигра для ороше­ния полей не использовались, и первые поселения, а затем и города выросли вдоль Евфрата, его рука­вов и искусственных каналов, а также за Тигром, в долине Диялы.

Встает вопрос: почему цивилизация Древней Месопотамии возникла не на севере, где местность холмиста, идут дожди, много источников и почва не требует искусственного орошения, а на юге, где по­стоянно требуется максимум усилий для того, чтобы плодородная земля не превратилась в выжженную пустыню? Ответ, как нам представляется, лежит в русле теории английского культуролога А. Тойнби. Он выдвинул гипотезу, согласно которой первобыт­ное общество переходит к цивилизации только в том случае, если оно не боится ответить на вызов неблагоприятных условий окружающей среды. От­вечая на вызов, коллектив накапливает самый раз­нообразный опыт по овладению внешними силами среды, тем самым совершенствуя свои навыки, знания, усиливая религиозное чувство и т. д. Общест­во, побоявшееся ответить на вызов среды, застыва­ет в своем развитии, и ему не суждено перейти на стадию полноценной цивилизации. Чем суровее вы­зов, тем сильнее и мудрее должен быть ответ. Поэтому там, где среда изначально благоприятствует коллективу (как на севере Месопотамии), цивили­зация или вообще не развивается, или развивается значительно медленнее, чем в месте предельно же­сткого вызова. Именно на юге Месопотамии проти­востояние природы и коллектива достигло такого накала, что люди были лишены выбора. Им остава­лось или уйти из этих мест (а уходить не хотелось из-за высоких урожаев), или приспособить их под себя.

Из самых ранних пиктографических текстов, дошедших из храма в городе Уруке и дешифрован­ных А. А. Вайманом, мы узнаем о содержании древ­нейшего шумерского хозяйства. Нам помогают сами знаки письма, которые в то время еще ничем не от­личались от рисунков. В большом количестве встре­чаются изображения ячменя, полбы, пшеницы, овец и овечьей шерсти, финиковой пальмы, коров, ослов, коз, свиней, собак, разного рода рыб, газелей, оле­ней, туров и львов. Понятно, что растения культи­вировались, а из животных одних разводили, а на других охотились. Из предметов быта особенно час­ты изображения сосудов для молока, пива, благо­воний и для сыпучих тел. Были также специальные сосуды для жертвенных возлияний. Рисуночное письмо сохранило для нас изображения металличе­ских орудий и горна, прялок, лопат и мотыг с дере­вянными рукоятями, плуга, саней для перетаскива­ния груза по заболоченным местам, четырехколес­ных повозок, канатов, рулонов ткани, тростниковых ладей с высоко загнутыми носами, тростниковых загонов и хлевов для скота, тростниковых эмблем богов-предков и многого другого. Существуют в это раннее время и обозначение правителя, и знаки для жреческих должностей, и специальный знак для обозначения раба. Все эти ценнейшие свидетельст­ва письменности указывают, во-первых, на земледельческо-скотоводческий характер цивилизации с остаточными явлениями охоты; во-вторых, на суще­ствование в Уруке большого храмового хозяйства; в-третьих, на наличие в обществе социальной иерар­хии и отношений рабовладения. Данные археологи­ческих раскопок свидетельствуют о существовании на юге Двуречья ирригационной системы двух ви­дов: бассейнов для накопления вод весеннего па­водка и магистральных каналов большого протяже­ния с постоянными узлами плотин.

Поскольку все хозяйственные архивы раннего Шумера дошли до нас из храмов, в науке возникла и укрепилась мысль о том, что и сам шумерский город был городом-храмом и что вся земля в Шуме­ре принадлежала исключительно жречеству и хра­мам. На заре шумерологии эту мысль высказал не­мецко-итальянский исследователь А. Даймель, а во второй половине двадцатого столетия его поддержал А. Фалькенштейн. Однако из работ И. М. Дьяконо­ва стало ясно, что, помимо храмовой земли, в шу­мерских городах существовала еще земля общины, причем этой общинной земли было значительно больше. Дьяконов подсчитал численность городско­го населения и сравнил его с численностью храмо­вого персонала. Затем он точно так же сравнил общую площадь храмовых земель с общей площа­дью всей земли Южного Двуречья. Сравнения по­лучились не в пользу храма. Оказалось, что шумерская экономика знала два основных сектора: хозяй­ство общины (уру) и хозяйство храма (э). О вне-храмовой общинной земле, кроме числовых соот­ношений, говорят также и документы о купле-про­даже земли, совершенно проигнорированные сторон­никами Даймеля. Предшественников Дьяконова ввел в заблуждение тот факт, что хозяйственные тексты составлялись только в храме и упоминались в них, в основном, события, напрямую связанные с его делами. Община же собственных документов не ве­ла, поэтому ее и посчитали несуществующей. Кро­ме того, на выводах Даймеля могло сказаться и влияние его духовного сана — он был католиче­ским патером.

Картина шумерского землевладения лучше все­го вырисовывается из документов отчетности, до­шедших из города Лагаша. Согласно храмовым хозяйственным документам, существовало три катего­рии храмовой земли:

1. Земля жреческая (ашаг-нин-эна), которая возделывалась храмовыми сельскохозяйственными работниками, использовавшими скот и орудия, выдаваемые им храмом. За это они получали земель­ные наделы и натуральные выдачи.

2. Земля кормления (ашаг-кур), которая разда­валась в виде отдельных наделов должностным ли­цам храмовой администрации и различным ремеслен­никам, а также старостам групп сельскохозяйствен­ных работников. В эту же категорию стали входить и поля, выдававшиеся лично правителю города как должностному лицу.

3. Земля возделывания (ашаг-нам-уру-лаль), которая выдавалась из храмового земельного фонда также отдельными наделами, но не за службу или работу, а за долю в урожае. Брали ее храмовые служащие и работники в дополнение к своему служеб­ному наделу или пайку, а также родичи правителя, члены персонала других храмов и, может быть, во­обще любой свободный гражданин города, имевший силы и время для обработки дополнительного земельного надела.

Представители общинной знати (в том числе и жрецы) наделов на земле храма или вообще не имели, или располагали лишь небольшими надела­ми, преимущественно на земле возделывания. Из документов купли-продажи мы знаем, что эти лица, как и родичи правителя, имели большие земельные владения, получаемые непосредственно от общины, а не от храма.

О существовании внехрамовой земли сообщают самые различные типы документов, относимые нау­кой к договорам купли-продажи. Это и глиняные таблички с лапидарной констатацией основных ас­пектов сделки, и надписи на обелисках правителей, где сообщается о продаже царю больших земельных наделов и описывается сама процедура сделки. Для нас, несомненно, важны все эти свидетельства. Из них выясняется, что внехрамовой землей владела большесемейная община. Под этим термином под­разумевается коллектив, связанный общностью про­исхождения по отцовской линии, общностью хозяйственной жизни и земельного владения и вклю­чающий более чем одну семейно-брачную ячейку. Такой коллектив возглавлялся патриархом, который и организовывал процедуру передачи земли покупа­телю. Эта процедура состояла из следующих частей:

1. ритуал совершения сделки — вбивание колыш­ка в стену дома и возливание масла рядом с ним, передача покупателю жезла как символа продаваемой территории;

2. уплата покупателем цены земельного участка в ячмене и серебре;

3. приплата за покупку;

4. «подарки» родственникам продавца и малоиму­щим членам общины.

Процедура продажи общинной земли имела слож­ную психологическую природу. Дело в том, что лю­бая древняя община воспринимала свою землю как совершенное подобие своего коллективного тела. На этой земле стояли дома общинников, в этой зем­ле были похоронены их предки, эта земля не без помощи умерших предков кормила и поила народ. И поэтому отделение участка земли от общины вос­принималось как своеобразная инвалидность общи­ны, неполноценность ее тела. Следовательно, куп­ля-продажа общинной земли требовала материаль­ной и психологической компенсации со стороны по­купателя. Видами такой компенсации были припла­та сверх стоимости участка и особенно «подар­ки» — чаще всего обычное кормление общинников, но иногда и вещевые дары (например, одежда или ювелирные украшения). Однако возникает вопрос: почему в качестве компенсации нужно, в основном, кормить общинников, а не одаривать их драгоцен­ностями? Вероятно, потому, что будучи без земли, коллектив остается без пищи и без жизненной энер­гии, получаемой от пищи. Значит, кормление здесь нужно понимать не только как психологическую, но и как энергетическую компенсацию ущерба: поку­патель кормит род продавца на примерную сумму той жизненной силы, которой этот род лишается с потерей земли.

Таким образом, мы видим, что основу шумер­ской экономики составляло земледелие, земля дели­лась на две части — общинную и храмовую. Храмовая земля была священна и не продавалась, общин­ная содержалась большими патриархальными рода­ми и продавалась при соблюдении сложной проце­дуры материально-психологического характера. Шу­меры культивировали ячмень, полбу и пшеницу. Расчеты по купле-продаже вели в мерах ячменного зерна или в серебре (в виде серебряного лома по весу).

Скотоводство в Шумере было отгонным: скот содержался в загонах и хлевах и ежедневно выго­нялся на пастбище. Из текстов известны пастухи-козопасы, пастухи коровьих стад, но более всех из­вестны пастухи овец. Как уже говорилось ранее, слово сипа — «овечий пастух» стало эпитетом пра­вителя. Так именовали практически всех шумер­ских царей и некоторых богов. Пастухи, упоминае­мые в храмовых текстах, или состоят в штате, или наемники, или исполняют повинность.

Ремесло и торговля в Шумере развились очень рано. Древнейшие списки имен храмовых ремеслен­ников сохранили термины для обозначения профес­сий кузнеца, медника, плотника, ювелира, шорника, кожевенника, гончара, ткача. Все ремесленники бы­ли храмовыми работниками и получали за свой труд как натуральные выдачи, так и дополнитель­ные наделы земли. Однако на земле они работали редко и с течением времени утратили с общиной и земледелием всякую реальную связь. Известны из древнейших списков и торговые агенты, и корабельщики, перевозившие товары по Персидскому за­ливу для торговли в восточных странах, но они так­же работали на храм. К особой, привилегированной части ремесленников относились писцы, работавшие в школе, в храме или во дворце и получавшие за свой труд большие натуральные выдачи.

В общем и целом шумерскую экономику можно рассматривать как земледельческо-скотоводческую с подчиненным положением ремесла и торговли. В основе ее — натуральное хозяйство, кормившее толь­ко жителей города и его власть и лишь изредка по­ставлявшее свои продукты в соседние города и стра­ны. Обмен шел преимущественно в сторону импор­та: шумеры продавали излишки сельскохозяйствен­ных продуктов, ввозя в свою страну строительный лес и камень, драгоценные металлы и благовония.

Обрисованная в целом структура шумерской экономики в диахронном плане не претерпела су­щественных изменений. С развитием деспотической власти царей Аккада, упроченной монархами III ди­настии Ура, все больше земли оказывалось в руках ненасытных правителей, но никогда им не принад­лежала вся пригодная для обработки земля Шуме­ра. И хотя община к этому времени уже утратила свою политическую силу, все равно аккадский или шумерский царь должен был выкупать землю у нее, скрупулезно соблюдая описанную выше процедуру. Ремесленники с течением времени все больше и больше закрепощались царем и храмами, низво­дившими их едва ли не до положения рабов. То же происходило и с торговыми агентами, во всех своих действиях подотчетными царю. На их фоне работа писца неизменно рассматривалась как свободный и хорошо оплачиваемый труд.