Пространство и время 8 страница

В таком случае социальное познание заменяется вариантами «откровений», полученных в результате транса, экстаза или иррациональной интуиции. Такой путь познания постулируется не только религиозными деятелями, но и философами.

В Европе Нового времени нечто подобное было предложено Декартом (получение врожденных идей при помощи интуиции), а сегодня вошло в большую моду у нашего мистически настроенного обывателя благодаря непредсказуемости личной жизни в условиях глобального кризиса, постигшего Россию в результате всех «перестроек» и «реформ».

Объективный идеалист Гегель в своей «Философии истории» отмечает, что первоначально идея творящего мир сверхсознания возникла «в форме той религиозной истины, что мир не предоставлен случаю и внешним случайным причинам, но управляется провидением... божественное провидение является премудростью по своему бесконечному могуществу, осуществляющему его цель, т. е. абсолютную, разумную, конечную цель мира».[75]

Младший соотечественник Гегеля – Шопенгауэр представил оригинальную схему объективного идеализма, в которой мир управляется некой безличной, неразумной «мировой волей», действующей абсолютно спонтанно, что делает мир объективно иррациональным, а все процессы чисто случайными. На этом постулате Шопенгауэр основывает и все свои «новации» – антиисторизм, агностицизм и философский пессимизм – объективная иррациональность выступает основанием субъективного иррационализма. Здесь были заложены предпосылки того подхода, который отрицает всякий метод познания или постулирует равнозначность любого метода – от строго научного до гадания на кофейной гуще. Подобный плюрализм, как было показано выше, вошел в большую моду в ХХ веке и перешел в XXI век качестве одного из постулатов философского постмодернизма.

«Воля, – утверждает Шопенгауэр в работе «Мир как воля и представление», – как вещь в себе лежит вне сферы закона основа­ния во всех его видах, и она поэтому совершенно безосновна, хотя каждое из ее проявлений непременно подчинено закону основания. Далее, она свободна от всякой множественности, хотя проявления ее во времени и пространстве бесчисленны...»[76]

Любое явление природы или общества, по Шопенгауэру, – проявление этой Мировой воли: «…Всякая всеобщая изначальная сила природы в своем внутреннем существе есть не что иное, как объективация воли на более низкой ступени; мы называем каждую такую ступень вечной идеей в платоновском смысле. Закон же природы – это отношение идеи к форме ее проявления»[77].

Никакой принципиальной новизны в рассмотрении исторических и всех социальных процессов не внесли и объективно-идеалистические конструкции последователей Гегеля в XX веке. Различие между ними составляет лишь большая или меньшая удаленность от ортодоксальных религиозных догматов.

Утверждая, что связь между идеями заключает в себе отношение не причины и действия, а только отметки или значка и вещи означаемой, основатель субъективного идеализма Беркли предопределил негативное отношение ко всякому методу познания, к научному исследованию в целом, в том числе и социальному. Данный агностицизм есть важнейший отличительный признак и современного субъективного идеализма.

Субъективно-идеалистическое понимание общества имеет определенные основания. Бесспорным фактом является то, что все действия, поступки людей происходят при участии сознания. В начале существования человечества сознание было «вплетено» в практическую жизнь людей. Затем важным историческим фактом стало отделение умственного труда от физического. Выделение умственного труда в относительно самостоятельную область деятельности дает возможность для порождения своеобразной иллюзии, будто сознание, идеи не зависят от материальной жизни общества, развиваются совершенно самостоятельно. С отделением умственного труда от физического господствующие слои общества монополизировали умственный труд, физическим трудом занимаются народные массы. А господствующие классы руководят производством и обменом, берут в свои руки управление государством, определяют политику, право, идеологию и т. д.

Если, с точки зрения субъективно-идеалистической концепции, в основе общества лежат идеи, а новые идеи создают отдельные выдающиеся личности, то естественно, что именно выдающимся личностям нужно отвести решающую роль в истории. Исторический идеализм изображает деятельность масс как нечто несущественное, второстепенное, не имеющее значения для истории. А деятельность представителей господствующих классов: идеологов, законодателей, политиков, полководцев – изображается как историческая, как основа исторического процесса.

Идеалистическая концепция общества не дает возможности для создания объективной, адекватной картины исторического процесса. Вот один из примеров. Некоторые историки причину падения древней Римской империи видели в упадке нравов населения, особенно высших слоев, ввиду чего она, будто бы, потеряла былую силу и поэтому не смогла противостоять натиску «варваров». Возникает законный вопрос, действительно ли упадок нравов был причиной «утраты силы», а также вопрос о том, почему же произошел упадок нравов?

История Римской империи – не единственный пример, который мы видим в истории.

Заметим, что философское понимание общества не является простым описанием исторических фактов. Фактами занимается история, хотя, конечно, и история не сводится к простому описанию фактов. Философия ставит задачу изучения социальной действительности в целом, ее подсистем, их взаимосвязей, детерминантов, закономерностей исторического процесса.

Ослабление и падение Римской империи объясняется тем, что разлагался и шел к своей гибели рабовладельческий экономический строй. Факт, что для рабовладельцев того времени была характерна развращенность, но не это сыграло решающую роль в ослаблении Римской империи, а, в конечном счете, экономические причины. Аналогичным образом объясняется и ситуация в Англии и Франции накануне буржуазных революций. Сами изменения в идеях, духовную жизнь общества (так называемый менталитет) можно понять, лишь обратившись к материалистическому пониманию общества.

Методология немецкого социолога, историка, экономиста и юриста Макса Вебера (1864–1920) опирается на неокантианскую гносеологию, разграничение опытного знания и ценностей. В основе ее:

1) концепция «понимания», по которой социальное действие объясняется через истолкование индивидуальных мотивов;

2) теория идеальных типов – абстрактных и произвольных мысленных конструкций исторического процесса.

Вебер представил одну из первых антимарксистских социологических концепций ХХ века, которая надолго очаровала пробуржуазную интеллигенцию. В работе «Протестантская этика и дух капитализма» (1905) он заявляет: «...Среди квалифицированных рабочих современной крупной промышленности мало католиков… иначе говоря, занятые в ремесле католики проявляют больше склон­ности остаться ремесленниками, то есть относительно большее их число стано­вится мастерами внутри данного ремесла, тогда как протестанты в относительно большем количестве устремляются в промышленность, где они пополняют ряды квалифицированных рабочих и служащих предприятий. В этих случаях, несомненно, налицо следующее причинное отношение (выделено мной – В. О.): своеобразный склад психики, привитый воспитанием, в частности – тем направлением воспитания, которое было обусловлено религиозной атмосферой родины и семьи, определяет выбор профессии и дальнейшее направление профессиональной деятельности»[78].

Несмотря на то, что Вебер пытается оговорить важную роль экономических факторов истории, психологический детерминизм преобладает во всех его трактовках сущности социального. При рассмотрении проблем периодизации исторического процесса Вебер вводит представление о психологическом мотиве повиновения как об основании разбиения истории на этапы, сопоставимые с тремя типами господства – «легальным», «традиционным» и харизматическим».

Субъективно-идеалистические, постпозитивисткие взгляды Карла Поппера были рассмотрены выше. Была раскрыта суть взглядов Поппера на развтитие общества – сбъективно-идеалистический детерминизм. Напомним, что Поппер считал «локомотивом истории» научные окрытия. А так как они, по мнению Поппера, непредсказуемы, то история в каждом своем повороте имеет непредсказуемый характер, следовательно – случайна. Так, неправомерно отождествив субъективную непредсказуемость с отсутствием объективной закономерности, Поппер по существу смыкается с Ницше в субъективно-идеалистической концепции развития общества. Только у Ницше «двигателем» истории выступает воля сверхчеловека, выдающейся личности, а у Поппера – идея, рожденная выдающимся ученым.

Метафизический материализм в роли социальной методологии.
Географический детерминизм и цивилизационный подход

Материализм, вопреки распространенным представлениям, не представляет некую единую методологию познания общества и социальных отношений. В Европе Нового времени материализм во взглядах на историю развивался лишь одним из виднейших французских философов XVIII столетия – Шарлем Монтескье, который в книге «О духе законов» придал большое значение в формировании позитивного права и форм правления государства географическим факторам (особенно климату). Жаркий климат, считал он, порождает лень и страсти, убивает гражданские доблести и является причиной деспотического правления. Напротив, люди, проживающие в холодном климате, самой природой подталкиваются к решительной и инициативной деятельности. Такая позиция дала основание считать Монтескье одним из основоположников так называемой «географической школы» в социологии. Методом данной школы стал географический детерминизм(от лат. determino – определяю), социологическая концепция, пытающаяся объяснить явления общественной жизни особенностями природных условий и географическим положением страны или района. Географическая среда или ее отдельные элементы постулируются здесь как определяющая сила развития человеческого общества. Географический детерминизм вначале играл прогрессивную роль, хотя и содержал в себе в неразвитой форме некоторые реакционные идеи (в частности, признание неразвитости народов, живущих в разных климатических условиях, объяснение рабства, деспотизма и т. п. природными условиями).

В переходный период от феодализма к капитализму этот подход отражал борьбу поднимавшегося класса буржуазии против феодализма. В дальнейшем географический детерминизм стал использоваться для оправдания колониальной эксплуатации и захватнических войн, став, таким образом, методологической предпосылкой геополитики. Теоретики геополитики прибегают к широкому использованию понятий «жизненного пространства», «естественных границ», географического положения для оправдания милитаризма и захватнических войн. Наиболее яркое проявление нашла эта позиция во внешней политике США и их партнеров после Второй мировой войны и, в особенности, после развала СССР (война против Вьетнама, Югославии, Ирака и т. п.).

Другой разновидностью метафизического материализма во взглядах на общество выступает концепция «постиндустриального» или «информационного» общества. Эта концепция претендует на роль общесоциологической теории поступательного развития человечества, выступая с 70-х годов ХХ века и до наших дней главной теоретической альтернативой марксистскому учению об общественно-экономических формациях.

Наиболее видные ее представители – Д. Белл, Г. Кан, З. Бжезинский, О. Тоффлер (США), Ж. Ж. Серван-Шрейбер и А. Турен (Франция) – утверждают, что в зависимости от уровня техники и технологии производства (так называемый технологический детерминизм) в обществе последовательно преобладают «первичная» сфера экономической деятельности (сельское хозяйство), «вторичная» (промышленность), а ныне оно вступает в «третичную» сферу услуг, где ведущую роль приобретают наука и образование. Каждой из этих трех стадий присущи специфические формы социальной организации (церковь и армия – в аграрном обществе, корпорация – в индустриальном, университеты – в постиндустриальном), а также господствующая роль определенного сословия (священников и феодалов, бизнесменов, ученых и профессоров специалистов).

Конкретизированная в теориях «стадий экономиче­ского роста» (У. Ростоу), «постиндустриального обще­ства» (Д. Белл), «технотронного общества» (3. Бжезинский), «сверхиндустриальной цивилизации» (О. Тоффлер) и т. п., концепция «технологического детерминизма» сохраняет во всех этих модификациях свою основную методологию: метафизический (антидиалектический) детерминизм, доходящий до индетерминизма, плюрализма и субъективного идеализма.

Американский социолог Даниел Белл (р. 1919) активно выступает против исторического материализма как «монокаузальной» теории, т. е. против фундамен-тального положения марксизма, указывающего на противоречие между производительными силами и произ-водственными отношениями как на основную причину исторических изменений. Белл заменяет «монокаузаль-ность» «поликаузальностью», определяя в качестве рав-ноправных причин общественного развития субъек-тивные факторы. Так намечается путь к плюрализму, являющемуся, по мнению Белла, основой идеологии и политики «постиндустриального общества».

«Технологический детерминизм» – ядро новой буржуазной утопии, рисующей «золотой век» социального равенства и справедливости, высокого массового потребления, который будет достигнут за счет научно-технической революции, без всякой классовой борьбы, и упразднит последнюю. Описывая подобную «технологическую республику», американский социолог и государственный деятель Збигнев Бжезинский (р. 1928) представляет ее как утопический остров, на котором обычная диалектика развития приобрела столь акселерированный характер, что ни эволюция, ни революция больше не могут быть адекватными терминами ее описания.

Новая волна кризисов, захватившая буржуазный мир во второй половине 70-х годов ХХ в., заставила отказаться от многих утопических идей. Буржуазные социологи перешли к пессимистической футорологии, уто­пии уступают место антиутопиям, в которых техника, научно-техническая революция начинают играть уже отрицательные роли, считаются причиной чуть ли не всех трудностей и бед. Наиболее яркое воплощение эти идеи нашли в фильмах-антиутопиях, таких как «Терминатор», где электронный мозг объявил беспощадную войну своему создателю.

Однако выросший на американской почве «техноло­гический детерминизм» продолжает питать новые со­циальные концепции «спасения». В настоящее время редкий интеллигент России не пользуется терминами, составляющими аппарат теории «информационного общества».

Еще в 1974 г., выступая с «пророчеством» относительно развития «постиндустриального общества», Белл отметил, что если определяющим признаком индустриального общества служит использование машин для производства товаров, то «организующим началом постиндустриального общества являются научные знания»[79]. Так был сделан крен в сторону науки и научной информации как основы общественного развития.

Поддерживая эту мысль, американский социолог и публицист Эльвин Тоффлер (р. 1928) в изрядно нашумевшем труде «Третья волна» (1978) отмечает, что уже сегодня из 2 тысяч работников половина имеет дело не с предметами, а с информацией. Это дает возможность (с учетом отмечаемой Тоффлером «демассификации» средств информации) перехода к работе на дому. Тоффлер рисует картину опустевших заводов и фабрик – 90% работающих манипулируют с электронной техникой дома. «Первая волна» связана с натуральным хозяйством, работой «на дому», прогресс в которой привел людей к общественному труду. «Вторая волна» обобществила труд до предела, «третья» ведет к упразднению общественного труда и следующей за этим «демассификации» сознания.[80] Эти «исторические периоды» явно противопоставляются учению марксизма об общественно-экономических формациях. Революция в получе­нии и переработке информации является у Тоффлера основанием всех социальных изменений.

Создание «нового информационного общества» становится возможным благодаря появлению новых информационных средств (ЭВМ) – «компьютерной революции». Информация, заявляет социолог Дж. Бурстин (США), одинаково входит в дом богатых и бедных, белых и черных, молодых и старых. Новые информационные системы способствуют созданию качественно иной технологии производства, что ускоряет технический прогресс и приводит к конвергенции социальной системы, когда «все становится похожим на все».

С точки зрения О. Тоффлера, информационная техника вызовет «захватывающие дух социальные изменения» не только во всех структурах общественных отношений, в политике, но в семье, в каждом отдельном человеке, который будет производить не вещи или услуги, а информацию. Этим человек перейдет к труду, полностью соответствующему его качественному отличию от живой природы. Иначе говоря, техника произведет «тихую» социалистическую революцию!

Белл считает, что «информационное общество» вносит существенные коррективы в марксизм: «С сокращением рабочего времени и роли производственного рабочего (который в марксистской теории является источником стоимости) становится ясно, что знание и его приложения замещают труд в качестве источника «прибавочной стоимости» в национальном продукте. В этом смысле, так же как капитал и труд были основными переменными величинами индустриального общества, информация и знание – решающие переменные постиндустриального общества»[81]. В качестве доказательства этой мысли приводятся факты рентабельности вложений в науку.

Действительно ли тут названа принципиально новая основа получения прибавочной стоимости? Аргумента­ция Белла лишь подтверждает тот факт, что в эпоху НТР наука становится непосредственной производитель­ной силой общества. Однако Белл пытается интерпретировать его в том смысле, что материальная детерминация уступила место идеальной, что проявляется в решающем значении «кодифицированного теоретического знания для осуществления технологических инноваций, …превращении новой «интеллектуальной технологии» в ключевой инструмент системного анализа и теории принятия решений».

Действительно, возрастание роли субъективного фактора приводит к повышению значимости звена «идеальное → материальное» в общей цепи человеческой деятельности и познания «материальное → идеальное → материальное» («объективированное» идеальное). Опосредование научной мыслью ускоряет и делает более эффективным процесс детерминации материального материальным, осуществляемый в производстве материальных благ. Увеличение доли «идеализированных» моментов в производстве не отменяет материальную основу такой идеализации. Получение и использование ин­формации по-прежнему производится в труде.

Создание материальных ценностей при помощи информации предполагает, безусловно, деятельность по получению и переработке такой информации. Компьютеры ускоряют и качественно преобразуют эту деятельность, но не отменяют человека полностью. Интеллектуальная деятельность человека получает орудия, становящиеся все эффективнее (то же самое ранее происходило с орудиями физического труда), что находит отражение в интеллектуализации всей трудовой деятель­ности человека, повышении ее напряженности в этом аспекте.

Эксплуатировать, как показывает практика буржуазного мира, можно и интеллектуализированный труд. Распределение материальных и духовных благ по-прежнему, как и во времена К. Маркса, зависит от формы собственности на средства производства, включая и компьютерную технику. В связи с этим, несостоятельны попытки теоретиков «информационного общества» рассматривать компьютеры в качестве радикального средства демократизации.

Например, социолог Джозеф Мур (1903–1978) (США) пишет, что демократии нужны миллиарды рабочих часов. Их дадут электронные машины-роботы, которые могут работать 24 часа в день, 365 дней в году с минимальными затратами и очень скромным комфортом. Остается только выяснить, кому будут принадлежать эти «новые рабы». Если не всему обществу, то это не только не улучшит положения обездоленных, но и не расширит демократию, так как последняя связана с производственными отношениями, а не производительными силами, о чем «забывает» Мур. Если указанные «роботы» будут принадлежать отдельным классам и социальным группам, то никакой демократизации не произойдет при любом, сколь угодно высоком уровне компьютеризации и автоматизации производственных процессов. Последний лишь уве­личит могущество и произвол одних, бесправие и подчиненность других. В этом мы уже можем убедиться, не выезжая за пределы России.

Таким образом, концепция «информационного общества» не несет в себе ничего принципиально нового, опирается на основные идеи «технологического детерминизма». Единство философской и классовой сущности этих теорий проявляется прежде всего в сходстве предлагаемых ими путей улучшения социальной действительности – реформизме, абсолютизирующем производительные силы как единственное основание, причину исторических изменений, плюралистическом подходе, отрицающем исторический детерминизм, необходимость коренного преобразования производственных отношений для качественного изменения всех социальных отношений.

Эта концепция фактически пытается увековечить антагонистические общественные отношения, ибо в информационном обществе сохраняются социальная неоднородность, неравенство и отчуждение личности, деление на правящую технократическую элиту и управляемые массы населения, частная собственность и политические конфликты.

Рассмотрение концепции «информационного общества» показало, что использование метафизического (антидиалектического) подхода к социальным процессам, отрывающего и абсолютизирующего в качестве единственного детерминанта развития общества одну из сторон противоположного, логически ведет к субъективно-идеалистической трактовке всех социальных взаимодействий.

2. Диалектический материализм как методология познания
глобальных процессов развития общества.
Общественно-экономические формации

Совмещение диалектики и материализма кажется невозможным тем мыслителям (например, Н. А. Бердяеву и некоторым современным критикам марксизма), которые отождествляют материализм с его метафизическим вариантом, абсолютизирующим материальное как единственную причину всякого развития. Однако было бы ошибкой полагать, что детерминация процесса развития исчерпывается причинной детерминацией. Такой взгляд неминуемо приводит к идее лапласовского детерминизма, отождествляющей причинно-следственное отношение с одно-однозначной связью состояний развивающейся системы и абсолютизирующей на этой основе необходимость в развитии мира. Выдающиеся немецкие мыслители, разработавшие принципиально новую философию, послужившую им методологическим основанием для создания диалектико-материалистического учения об обществе и человеке, Карл Маркс и Фридрих Энгельс, неоднократно разъясняли в своих работах, что с необходимостью такого рода мы не выходим за пределы теологического взгляда на мир.

В то же время именно в таком подходе, особенно к социальному развитию, пытались обвинить классиков марксизма еще при жизни. Отвечая авторам, сводящим социальное учение Маркса к узкому «экономизму», выводящему все социальные процессы и даже формы общественного сознания из экономических отношений, Ф. Энгельс писал: «Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом, в конечном счете, является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто бы единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничто не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение – это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественную форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты – государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения, и т. п., правовые формы и даже отражение этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм»[82]. Здесь Энгельс прямо указывает на мощное обратное воздействие надстроечных явлений на базис.

В домарксистской схеме общественного бытия предусматривалась детерминация общественных процессов, идущая от индивида к обществу. Само общество рассматривалось как сумма индивидов. К такому взгляду склоняются и многие современные буржуазные концепции социологии и философии истории. Известное определение К. Маркса – «...сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений» – показывает доминирование обратного процесса: общественное детерминирует личное.

К. Маркс указал на противоречие между производительными си­лами и производственными отношениями как на главную причину исторических изменений, и, прежде всего, социальных революций: «В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени paзвития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественно-научной точностью констатируемый переворот в экономиче­ских условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче – от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что сам он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые, более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления»[83].

Это открытие К. Маркса определило не только материалистический, но и диалектический взгляд на человеческую историю, для которой была таким образом выяснена основа развития и преемственности, связи отдельных ее этапов. Вскрытие причины исторического развития явилось одновременно основанием для становления нового мировоззрения, более материалистического, чем все прежние. Одновременно были заложены основы диалектико-материалистического понимания сущности человека и всех социальных взаимодействий.

Марксом и Энгельсом не только была выяснена причина – двигательная сила социальных изменений, – но и подробно проанализированы конкретные, меняющиеся для каждой отдельной страны условия раскрытия основного противоречия, функциональные связи с однотипными, параллельно протекающими процессами, уточнены формы таких процессов. На этой основе оказалось возможным решить издавна мучивший философов вопрос о соотношении необходимости и случайности в человеческом поведении, о свободе воли. Решение данного вопроса непосредственно связано с выяснением специфики детерминации общественного развития.

В истории человеческого общества ничто не происходит без активного действия человека, сознающего, что он делает, без опосредования объективной необходимости общественного развития субъективным фактором. Действие субъективного фактора и составляет основную специфичность детерминации социальных явлений. Однако данное положение требует разъяснений, поскольку интерпретация субъективного фактора может быть самой различной, доходить до субъективно-идеалистических трактовок истории. Разъяснения должны касаться, прежде всего, детерминистского статуса субъективного фактора. Является ли он каким-то особым типом детерминации, присущим социальным взаимодействиям? Кто выступает носителем субъективного фактора в историческом процессе – отдельная личность или класс, социальная группа?