Российская политическая культура.

1. Соотнесение российской политической культуры с существующими вариантами типологии наталкивается на серьезные трудности. Исследователи отмечают нелинейность и запутанность российских реалий, которые не укладываются в общепринятые типологизации и классификации, обнаруживают много такого, что не поддается объяснению традиционными, не раз опробованными и оправдавшими себя на практике методами и средствами. Прежде всего, они указывают на противоречивость как русского национального характера, так и политической культуры. Одни связывают это с особенностями природно-климатических условий, способствующих появлению в русском национальном характере "тенденций к неумеренности", а в политическом поведении, с одной стороны, стремления быть независимым вплоть до анархии, с другой - необходимости подчиняться власти (Д.Пибоди). Другие видят истоки противоречивости в таких исторических факторах, как низкий уровень жизни и принудительный характер труда (Г.Дикман). Отечественные политологи говорят о гетерогенности, антиномичности, многослойности национальной политической культуры.

Большинство ученых обнаруживают в российской истории устойчивые базовые характеристики политического устройства, в основе которого лежали авторитаризм, персонализм, вождизм. Исторические особенности обусловили также появление таких черт национальной политической культуры, как этатизм, вытекающий из доминирующей роли государства по отношению к обществу, патернализм и клиентелизм, "выключенность" широких масс из повседневного политического процесса, правовой нигилизм как "низов", так и "верхов". Особенности российской политической культуры традиционно связывают и с длительным господством коллективных форм жизни, незначительной политической ролью механизмов самоуправления и самоорганизации общества.

Российской политической культуре на протяжении веков были свойственны также противоречия между официальной политической культурой, поддерживаемой и насаждаемой институтами государства, и политическими ценностями основной массы населения, перманентное отсутствие базового консенсуса (вероятно, за исключением некоторой части советского периода). Г.Дилигенский считает, что глубинные национальные психические структуры, особенности национального характера вряд ли имеют прямое отношение к демократизму или авторитаризму. Как сама демократия является продуктом истории, так и демократизм в психологии и поведении носит исторический характер.

Советская политическая культура имела как привнесенные, так и архетипические черты (например, коллективизм). Недоверие к государству в массовом политическом сознании сочеталось с восприятием гражданами государства как патерналистской силы. Персонификация власти, вождизм, сакрализация людей, причастных к власти, гражданско-политический инфантилизм - все эти черты политической культуры имели глубокие исторические корни. К привнесенным в советское время чертам следует отнести смещение временной ориентации в будущее, мессианство, новые формы правового нигилизма, усиление морально-психологической ригидности и одновременно конформизма. Советская политическая культура может быть охарактеризована как смешанная, интегрированная, с высокой степенью консенсуса и стабильности. Однако в ней был заключен огромный потенциал конфликтности. Политическую культуру советского общества западные политологи называли культурой веры (в идеологическом понимании этого слова). Одновременно с этим пластом существовал и другой, вера и неверие соседствовали и переплетались в сознании и поведении, утверждалось двоемыслие.

Коррозия веры в конечном счете стала одним из важнейших факторов перестройки. Политическая культура социалистических государств иногда характеризовалась на Западе как целевая культура (goal culture), что означало стремление элиты ориентировать массы на достижение определенных политических целей и относительно широкое распространение в массовом сознании подобных ориентаций. В этом смысле перестройка была попыткой "переключить" целеполагающую деятельность общества с "построения коммунизма" на "построение демократии и рыночной экономики". Однако массовым сознанием такая ориентация была воспринята не как перестройка социализма, а как строительство капитализма. Данные социологических опросов показали широко распространенное неприятие тезиса официальной пропаганды о социалистической природе перестройки. Экономические трудности, этнополитические конфликты, подрыв культуры веры, выдвижение на политическую авансцену новых акторов, изменение идеологических ценностей - все это способствовало глубокой трансформации политической культуры России.

Социально-психологические сдвиги в перестроечную эпоху носили ярко выраженный ситуационный характер, они проявились в изменении политических ориентаций и стереотипов, многие компоненты массового политического сознания второй половины 1980-х гг. существовали на уровне политических настроений и были вытеснены иными настроениями и представлениями, остальные - приобрели характер стереотипов, хотя распространившихся не во всем обществе. Это привело к усилению фрагментированности общества и политической культуры. Россия на протяжении трех последних столетий характеризуется постоянным конфликтом субкультур - западнической и почвеннической, радикальной и патриархально-консервативной, анархической и этатистской, а в современных условиях - демократической и коммунопатриотической (некоторые исследователи выделяют и маргинальный тип политической культуры).

На российской политической культуре сказались факторы конкретно-исторические - прежде всего развитие страны в условиях политической деспотии; ситуационный - влияние экономического кризиса на политическую ориентацию людей в сторону авторитаризма; практического опыта - непоследовательность и формальность российской демократии.

Крайне негативное влияние на такие важнейшие компоненты политической культуры, как доверие к власти, отношение к государственным и политическим институтам, оказывает снижение уровня жизни, иногда - постепенное, иногда - лавинообразное, как в начале 1991 г. и после 17 августа 1998 г. В западных странах с 1981 по 1990 г. удовлетворенность материальным положением семьи существенно не изменилась, оставшись на уровне 77.6 (Нидерланды) - 50 % (Испания); менее половины жителей удовлетворены своим материальным положением во Франции (42 %) и Португалии (42.8 %). В бывших социалистических странах этот показатель составляет от 24.3 % в Польше до 42.1 - в Восточной Германии. В России же в 1990 г. удовлетворенные материальным положением составляли 7.5 %, а в 1996 г. - 10 (в Москве показатель выше в 2-3 раза).

Российские граждане продолжают считать ответственным за улучшение жизни государство: по опросам общественного мнения в середине 1990 х гг. 64 % городского и 86 % сельского населения было уверено, что государство должно гарантировать каждому работу и хорошее жилье, а также обеспечить минимальный доход. В то же время на поведенческом уровне люди демонстрировали недоверие к усилиям государства в этом направлении, что выразилось, например, в садово-огороднической эпидемии. Обозреватели и сатирики уже неоднократно обыгрывали тот факт, что для россиян посадка или уборка картофеля - важнее любого политического кризиса; кстати, опросы ВЦИОМ показали, что как в 1991 г., так и в 1998 г. 50 % респондентов питались картофелем, выращенным на собственном огороде.

Низкий уровень жизни, низкая степень удовлетворенности жильем, работой, доходами при отсутствии сбалансированной политической системы создают основу для низкого уровня политического доверия парламенту и правительству. Однако, если говорить о межличностном доверии, то 60 % россиян уверены, что "большинству людей можно доверять" по сравнению с 21.4 % португальцев, 22.8 % французов, 43.6 % англичан, 51.5 % американцев, 53.1 % канадцев . Самый низкий уровень межличностного доверия был зафиксирован в бывших социалистических странах Центральной и Восточной Европы. Традиционно высокие показатели межличностного доверия интерпретируются политологами как косвенное свидетельство высокой степени поддержки ценностей демократии в обществе. Российский парадокс обусловлен во многом взглядами людей старшего возраста, людей, проживающих в небольших городах или сельской местности. Но даже уровень доверия 20-25 летних горожан - 39 % - близок к уровню развитых демократических стран. Это еще одно доказательство сложности явления политической культуры и недопустимости упрощенных ее характеристик.

Политическая культура передается от поколения к поколению в процессе социализации. Смена старых типов политической культуры новыми происходит постепенно, путем поэтапного вытеснения одних смешанных систем ориентации другими. В научном плане некорректно говорить о высокой или низкой политической культуре. Как правило, имеется в виду высокий или низкий уровень демократизма, политической активности граждан и т.п., поэтому в политических науках употребляются понятия "активная" и "пассивная" политическая культура, в соответствии со значением уровня ориентации индивидов на самих себя как акторов. "Неготовность России к демократии можно признать реальной, если рассматривать ее как феномен культурный, конкретно-исторический и ситуационный, - пишет Г.Дилигенский, - Но было бы ошибочным видеть в ней некую внеисторическую психологическую константу, коренящуюся в природных особенностях русского духа". По его мнению, различным политическим субкультурам современной России свойственно неприятие бюрократического авторитаризма и коррумпированности властей.

"Сравнительный анализ политических культур показывает, что в эволюции политических культур постсоветской России, европейских посткоммунистических и западных обществ имеются как черты конвергенции, так и дивергенции", - отмечают авторы сравнительного исследования современных политических культур. Существование, несмотря на все модернизационные процессы, особой российской цивилизации определяет и специфику политической культуры (или культур) российского общества. Линейно-детерминистские описания культуры вообще и политической культуры в частности в аналитическом плане оказываются непродуктивными и неэффективными. Их место в современных социальных науках занял принцип "продуктивности разнообразия" и неиерархичности культур. В сравнительной политологии существует представление о том, что разные культуры способны добиваться сходных результатов разными путями и методами.

Россия исторически формировалась как страна регионов. Примерно в тот же период, когда в Европе появился регионализм как течение общественной мысли, в России возникло движение областничества. В современной России представлен широкий спектр уровней экономического развития, можно говорить о России многообразия, России "многих скоростей" (термин К.Гаджиева).

Субкультуры суть мини-культуры, самостоятельные, автономные образования. Вертикальные субкультуры различаются по социальным и демографическим характеристикам, а горизонтальные - по религиозным, этническим, региональным признакам. Региональная субкультура оказывается подсистемой региональной культуры и региональной политики. Е.Морозова отмечает, что глубокая расчлененность и неоднородность российского геопространства обусловливает существование региональных общностей, являющихся активными субъектами политики. Территориальная общность обладает региональным сознанием, в основе которого лежит региональная идентификация (уральцы, сибиряки, волжане, поморы, казаки и т.п.), региональными интересами и ценностями, в частности, экологической доминантой, общим историческим и политическим опытом, этноконфессиональными особенностями, наличием региональных "агентов" формирования политической культуры (в том числе политических организаций), своеобразием природных условий. "Обстановка природы являлась колыбелью, мастерской, смертным ложем народа",- писал И.Ильин.

Исторически русская колонизация сопровождалась социальной ассимиляцией. "Российские регионы демонстрируют высокую степень устойчивости своих политических ориентаций",- пишет Е.Морозова. Она отмечает, что существует несколько типов классификации регионов, однако, по ее мнению, невозможно систематизировать то, что еще недостаточно изучено. Пока составлены лишь весьма приблизительные "портреты" политических субкультур. Эти субкультуры соответствуют суперрегионам. Так, Центральное Черноземье оценивается как "красный пояс" с присущим ему левым радикализмом. Причины этого - более поздняя урбанизация и индустриализация, преобладание лиц пожилого возраста, жителей малых городов, что формирует специфический тип консерватизма, свойствами которого являются ориентация на ценности традиционной культуры, такие как коллективизм, честный труд, бессеребреничество, целомудрие. Соответственно среди жителей этого региона распространена ориентация на политические силы, декларирующие эти ценности.

Политическую культуру Центрального Черноземья отличают толерантность, терпеливость, неприятие несправедливостей, что сформировало лояльно-демократический электорат, который, однако, в последнее время постепенно размывается. Высокая электоральная активность и сильная политическая конкуренция обусловливают то, что Черноземье - один из самых "партийных" регионов России: большинство думских депутатов от этого региона представляют партии.

Север - пока еще остается стабильной зоной лояльно-демократических ориентаций с высокой политической активностью жителей. Сибирь в силу наличия таких исторических факторов, как активная крестьянская община, миграционные волны, постоянные контакты с инородцами, характеризуется терпимостью и спокойным отношением к любой вере. Сибиряки идентифицируют себя с территорией, предпочитают считать себя иными, чем жители Центральной России. Необходимым "пропуском" на выборах для любого кандидата в этом регионе служит проявление территориальной аутентичности. В то же время юг Сибири демонстрирует нонконформизм и увеличение радикально-традиционалистского электората, а восток - высокий уровень тревожности.

Региональный сепаратизм Дальнего Востока подпитывается осознанием собственного богатства, географической удаленностью от центра, относительно недавней колонизацией и непродолжительным опытом самостоятельной государственности. В массовом сознании распространены патерналистские настроения, пессимизм и негативизм, нетерпимость к "новым русским", большая склонность к силовым методам отстаивания своих интересов. Приморцев отличает нонконформистское, протестное поведение, направленное против власти, как прошлой, так и нынешней, склонность к политическому экспериментаторству, авантюризму.

Юг России характеризуется развитостью регионального самосознания. Е.Морозова отмечает как черты региональной политической культуры Юга инаковость, южнороссийскую идентичность, преобладание локальной лояльности над национальной, традиционализм, государственническую ориентацию, глубокое уважение к интересам и правилам сообщества, понимание справедливости с точки зрения уравнительности. Основные ценности - порядок, социальная защита, целостность России. В регионе наблюдается слабая выраженность партийных ориентаций.

Урал по политической ориентации традиционно, исторически - левый, в настоящее время - все еще реформаторски настроенный. Наблюдаются различия внутри региона. Так, Екатеринбург, воспринимающий себя как центр Урала, характеризуется политической активностью жителей, сильными партийными ориентациями, ярко выраженным регионализмом в поведении и сознании. Пермская область же отличается большей умеренностью, преобладанием конвенциональных форм поведения над неконвенциональными, склонностью к центризму, отсутствием претензий на мессианство, более спокойной самоидентификацией.

Современная политическая культура России носит фрагментарный характер, политическая идентификация по региональным основаниям превалирует над идеографической. Во всех региональных культурах обнаруживаются такие черты, как установка на отстраненность от власти, высокая степень персонификации политики, признание особой роли вождизма, определенный правовой нигилизм. Применительно к России демократия неотъемлема от обеспечения разным культурным традициям доступа к центрам власти и учета многообразия культур, признания равенства способов жизнедеятельности.