Примечания. 1)Несмотря на нередкие ссылки на опубликованный вариант этой работы,[37] подлинное значение ее и сегодня

1)Несмотря на нередкие ссылки на опубликованный вариант этой работы,[37] подлинное значение ее и сегодня, спустя более полувека после публикации, ученым сообществом далеко не освоено.

Возможно, изучение этого текста, хотя и гораздо более полного, но также частичного, о чем можно судить по Плану Книги 1967 года, поможет его пониманию.[38] Ведь данная работа – не больше, не меньше, как фундамент настоящих наук о языке и содержит первые в истории человечества собственно научные знания о нем.

2)«Происхождение» этого текста.

В 1991м году он был предоставлен мне "на две недели". Сотня отдельных листков, напечатанных на плотной и тонкой полупрозрачной глянцевой бумаге. Прочитав эту едва различимую машинопись, и буквально опьянев от ясности, дабы сохранить у себя экземпляр, я переписал его от руки. А через 3 года (в 1994-м) уже появилась возможность набрать «рукопись» на компьютере.

3) Мною,Евтушенко С.Ю., привнесены в текст

а) названия (но не разбивка) параграфов,

б) подзаголовки внутри них

(то есть, собственно, оглавление) и

в) шесть схем:

– "Понятие атрибутивного знака" (Схема 1, стр. 20);

– "Жизнь системы номинативного знания" (Схема 2, стр. 46);

– 4 схемы механизмов восстановления равновесия (стр. 52-53).

Внесение своих схем в текст великой работы предполагает известную наглость, но это сделано не ради саморекламы, а потому, что, несмотря на внутреннюю ясность и предельную дидактическую строгость, текст довольно сложен, содержит немало совершенно новых понятий и представлений, и без наглядной схематизации порою довольно трудно удерживать эту конструкцию в мысли. Схемы облегчают эту задачу. Кроме того, как показывает опыт, с их помощью по прошествии некоторого времени поистине чудесное и удивительное содержание этой книги можно быстро восстановить в своей памяти.

Однако если кто-либо найдет ошибки или соображения, по которым что-то, или даже всё, необходимо удалить, очень прошу сообщить по почте s-u-y@ya.ru или по скайпу s-tani-slav

Июль 2012 года

[1] Этот текст во второй своей части представляет точную копию опубликованного в докладах АПН РСФСР. Первая же часть включает все то, что вошло в эту публикацию 1959-60 года, плюс значительно более развернутые пояснения по всем пунктам: приведенная здесь первая часть "Номинативное знание" по сравнению с опубликованным больше в 15 раз. Время написания этого расширенного варианта первой части неизвестно, а "Введение" ко всей работе и "План книги" (что в Приложении), датированы 1967 годом. (прим. С.Е.)

[2] Напомним, что мы с самого начала абстрагировались от всех вопросов, связанных с генезисом номинативного знания. Чтобы разобраться в них, нужно исследование с принципиально иным планом, нежели намеченный нами. Методологическое обоснование возможности такой абстракции дано в подразделении "2:" этого раздела работы.

[3] Работы по истории языка дают на этот счет немало интересных примеров. Так можно было бы предположить, что первыми в языковом мышлении должны были появиться слова-понятия для тех цветов, которые наиболее распространены в природе: для голубого и зеленого. Однако, человек начинает называть цвета особыми словами только тогда, когда эти цвета получают определенное значение в трудовой практике коллектива. Известно, что скотоводство было одним из важных занятий населения на Кавказе. Скотоводство создает необходимость различать масти животных, и вот оказывается, что у некоторых народов слова-названия для мастей животных появляются раньше, чем названия для других цветов и видов окраски. Так, например, в адыгейском языке первичные односложные слова-корни обозначают названия именно масти животных. Слово "фы" обозначает "светлый", "масть со светлыми подпалинами, пятнами", "чьо" – "рыжий", "красноватый", "тхьо" – "буланый", "ихьо" – "светло-серый", "голубовато-серый". Названия цветов вообще образуются лишь вторичным путем от названия мастей с помощью словообразовательного суффикса "жьы". Понятие "голубой цвет" образуется еще более сложным образом: "шхуанітэ". Потребность в обозначении цветов вообще, очевидно, появляется у адыгейцев (как и у других народов) только вместе с появлением первой техники окрашивания, [Н.Яковлев. Грамматика адыгейского литературного языка. 1941].

[4] М.Я. Гальперин и Н.Ф. Талызина, "Формирование первоначальных геометрических понятий на основе организованного действия учащихся". ВПД957, III, стр. 94.

[5] В.И. Зыкова. Оперирование понятиями при решении геометрических задач. Известия АПН РСФСР, [28], 1950 г., стр. 179-180.

[6] Постановку вопроса о функционарном и генетическом способах исследования сложного исторически развивающегося целого и о взаимоотношении этих способов (правда, в несколько иной связи) см.: В.А. Грушин. "Логические и исторические приемы исследования в "Капитале" К. Маркса" (ВФ 1955, N4), "Маркс и современные методы исследования" (ВФ 1958, N3), а так же в его диссертации "Приемы и способы воспроизведения в мышлении исторических процессов развития".

[7] Правда, Н.Х.Швачкин рассматривал не атрибутивные свойства предметов и, соответственно, не атрибутивные знания, а преимущественно так называемые "практически-функциональные" свойства и знания о них, но мы можем воспользоваться его опытами в качестве примера и косвенного доказательства, т.к. и атрибутивные знания и "практически-функциональ­ные" образуются и функционируют в основном одинаково и их различие не играет существенной роли в том плане, который мы сейчас рассматриваем.

[8] С этой точки зрения логики самого процесса исследования, мы вообще не можем говорить о функционировании или развитии какого-либо явления до тех пор, пока не начнём рассматривать его в системе. Действительно, если мы берём единичное знание, то в нём процессы функционирования и процессы развития не отделимы друг от друга. И то и другое есть в реальности единый процесс. Вернее было бы даже сказать, что в этих знаниях как таковых нет ни процессов функционирования, ни процессов развития. Смешно, например, говорить, что какое-либо конкретно данное единичное знание функционирует или развивается. Оно не развивается и не функционирует, оно просто есть, существует, осуществляется. Однако, в ходе исследования этих знаний мы выделяем в них две разные стороны – процессы функционирования и процессы развития, и каждая из этих сторон становится предметом особого рассмотрения. Но это значит, что от исследования отдельного знания мы переходим к исследованию системы знаний. Смешно говорить о функционировании или развитии какого-либо единичного знания. Оно не имеет ни того, ни другого, а система знания – и это кажется вполне естественным – и функционирует и развивается. Иначе это можно выразить так: говоря о процессах функционирования и процессах развития знаний, мы рассматриваем конкретно данные единичные знания каким-то особым образом, не как отдельные, а в особой связи, и эта связь, её специфика, образует специфику той или иной (функционарной или генетической) системы знаний, специфику того или иного предмета рассмотрения. См. §14, §15.

[9] Подробный перечень литературы, в которой разбирается вопрос о природе отрицательного суждения, можно найти в статье В. Виндельбанда "К учению об отрицательном суждении" в сб. "Прелюдии", СПБ. 1904. Сюда же можно добавить статью Лосского "Логическая и психологическая сторона утвердительных и отрицательных суждений" в книге "Основные вопросы гносеологии", 1919.

[10] Подходы к экспериментальному исследованию этой проблемы имеются у Л. С. Выготского (Мышление и речь. Гл. 5-я и 6-я. Избранные психологические исследования, 1956), и в какой-то мере у Швачкина (Экспериментальное изучение ранних обобщений ребёнка. Известия АНН РСФСР, вып. 54, 1954). Тщательное исследование механизмов выработки новых операций сравнения является в настоящее время одной из важнейших задач психологии и логики.

[11] Это подтверждается массой эмпирически установленных фактов из области онто- и филогенеза языкового мышления. (См., например, Л.С. Выготский "Мышление и речь". Гл. 5-я и 6-я. Избранные психологические исследования. М.,1956). Об этом же говорят почти все исследователи так называемой "первобытной" психологии и "первобытного" языка. Например, С.Д. Кацнельсон: "Каждое первобытное имя обозначает не одно, а несколько качеств данного предмета, вследствие чего и качественные значения сплетаются в целые пучки. Например, слово, обозначающее соляное озеро и корку соли на дне высыхающего соляного озера в качественном отношении может означать "белый-вязкий-густой" и т.п. "Историко-грамматические исследования" М.Л., 1949, стр. 265.

[12] Такой вариант создания знаков и, соответственно, образования знаний, может иметь место в том случае, когда открытое в предметах U, W, X... второе свойство A₁ одновременно открывается в предметах K, S.., которые, однако, не имеют первого свойства A, общего для предметов U, W, X, Y, Z ... . Тогда ни знак первого свойства (A), ни знак второго свойства (A₁) уже не могут стать обозначением этих двух свойств и, соответственно, обозначением класса предметов U, W, X... . Возникает новое название, обозначающее единство этих двух свойств, а другие названия остаются для обозначения каждого свойства в отдельности.

[13] Ясно, что этот процесс идёт особенно интенсивно в той области, где лежат основные практические интересы коллектива. Обилие названий для предметов, различия между которыми вызывает к себе практический интерес, сочетается с крайней бедностью языка в тех случаях, когда практические нужды непосредственно не требуют такой дифференциации.

Характеризуя язык бразильского племени бакаири, К. Штейн пишет: Количество понятий зависит прежде всего от особенностей интересов. С одной стороны, по сравнению с нашими языками наблюдалось обилие слов, служащих названиями животных и родства, с другой стороны бедность, которая вначале просто поражала: "уэво" означает и гром и молнию, "керо" – дождь, бурю, облако. Согласно данным Мюллера у туземцев Гавайи есть только одно слово для обозначения таких чувств, которые мы называем любовью, дружбой, уважением, признательностью, доброжелательством и т.д. Но эти же туземцы располагают многими словами для обозначения направлений ветра и его силы. Весьма бедный по своей лексике язык лапландцев имеет свыше тридцати названий для обозначения северного оленя – животного, играющего большую роль в их жизни. (См. Леви-Брюль. "Первобытное мышление", Л.О. Резников. "Проблемы образования понятия в свете истории языка". Философские записки, 2, 1946, стр. 179-237).

[14] Это определение так же не является окончательным, и в дальнейшем, в связи с анализом более сложных видов знания, нам придётся дать ещё одно, иное определение номинативного знания.

[15] Уже в одном этом выражении, на наш взгляд, заключена грубая ошибка. Так называемые "первобытные" народы и их мышление является не более первобытным, чем мы сами, и, соответственно, наше мышление. Эти народы развивались иначе, и, в частности, по другому пути пошла эволюция их языкового мышления. Но точно так же, как мы не можем сказать, что растения являются более первобытными, чем животные, на том основании, что способы приспособления к окружающей среде у тех и других различны, так и тут, мы не можем относить мышление этих народов к генетически более ранней ступени, чем наше, только на том основании, что оно другое. Сопоставляя языковое мышление этих народов и наше, мы должны объяснить их как результат особых путей развития, по-видимому, из одного общего основания. Чтобы реконструировать это общее основание, надо применить специальные приёмы и способы исследования. См. Б.А. Грушин. Диссертация, МГУ, 1957: "Приёмы и способы воспроизведения в мышлении исторических процессов развития".

[16] По-видимому, то обстоятельство, что в подобных системах знания каждый знак языка обозначал сравнительно узкую группу одинаковых по многим своим свойствам предметов, привёл исследователей к неправильному выводу о том, что понятие, или специфически мысленное знание в этих системах совпадает с чувственным образом этих предметов. О том, что это не так говорят не менее многочисленные примеры из этих же систем знания: в языке эскимосов разными словами обозначают моржа, находящегося на льдине у берега или на лежбище (то есть доступного охотнику) и моржа, находящегося далеко в море, (то есть не доступного). См. В. Бунак "Происхождение речи по данным антропологии", труды института этнографии. XVI, стр. 255.

[17] Л. Леви-Брюль "Первобытное мышление", стр. 112.

[18] "Язык и мышление в доклассовом обществе". Проблемы истории докапиталистических обществ, 1934, N 9 -10, стр. 39 -40.

[19] Н. Х. Швачкин. "Экспериментальное изучение ранних обобщений ребёнка". Известия АПН РСФСР, вып. 54, М. 1954, стр. 91 -95, см. так же §§ 3,9 нашей работы.

[20] Там же, стр. 95. (См. так же сноску 12).

[21] См. например, "Тезисы пражского лингвистического кружка". Хрестоматия по истории языкознания XIX-XX веков, составитель Звягинцев, М. 1956, стр. 432. По-видимому, уже из языкознания это различение пришло в психологию. (А.Р.Лурия: Травматическая афазия, М. 1947) и антропологию (В.В. Бунак: "Происхождение речи по данным антропологии", Труды института этнографии т. XVI).

[22] В.В. Бунак "Происхождение речи по данным антропологии".

[23] Собственно то переосмысление номинативно-комплексной формы, связанное с появлением синтагматической способности, о котором мы говорили в предыдущем параграфе, представляет собой ни что иное, как осознание этого преобразования функций.

[24] Обсуждаемый здесь вопрос, если ставить его в общем виде, есть проблема "целостности" органической системы, которую мы уже рассматривали (см. §6). Вопрос об абстракции, которую надо осуществить, анализируя обособляющийся элемент такой целостности, поставлен работами А.А. Зиновьева (Метод восхождения от абстрактного к конкретному на примере "Капитала" Маркса). Диссертация МГУ, 1954.

[25] О приёмах, необходимых для выявления объективных связей, смотри в работах А.А. Зиновьева: "Логическое строение знаний о связях".

[26] К ней приложимо всё то, что мы уже говорили относительно отрицательного номинативного знания, см. §1.

[27] Аристотель. Первая аналитика, кн. 2, гл.23.

[28] Довольно полный перечень литературы по проблемам индукции дан в книге Q.H. Wrigt "The logical problem of induction" Oxford, 1957.

[29] Поэтому мы и называем этот процесс мышления процессом "согласования", а затем переносим это название на все другие процессы мышления, посредством которых создаются общие формальные знания.

[30] Это обстоятельство создало целую литературу о вероятностном характере индукции (довольно полный перечень её см. в уже названной книге Райта). В следующем параграфе, специально посвящённом этому вопросу, мы покажем, что вероятностное рассмотрение знаний нисколько не снимает проблем, возникших на пути исследования их строения, и поэтому является попыткой подмены действительного предмета изучения.

[31] Рассматривая какие-либо предложения реального развитого языка в качестве примеров каких-либо языковых образований, полученных путём абстрактных рассуждений, мы всегда должны помнить, вплоть до завершения восхождения от абстрактного к конкретному (см. §§ 6,7), что ни одно из предложений, взятое как целое в его конкретности, заведомо не может соответствовать образованным в процессе восхождения абстрактным моделям: каждое из них имеет целый ряд других, ещё не учтённых на этой ступени восхождения сторон, а те стороны, которые специально отражены в моделях, чаще всего проявляются в этих примерах в особой, модифицированной форме, не похожей на их проявление в моделях. Поэтому всякий пример такого рода может быть только более или менее наглядной иллюстрацией, и анализируя его, мы должны отвлекаться от целого ряда сторон, которые в нём, безусловно, есть, но которые, в то же время, не соответствуют поясняемой модели. В данном случае, в частности, мы должны отвлечься от того безусловно существующего значения предложения "упала картина", высказанного по поводу шума в комнате, которое может быть выражено специальными предложениями: "шум вызван падением чего-то", или предложением "если шум, то что-то упало"; мы должны отвлечься от того значения абстракции, которое существует у слова "картина" в первом случае, и у слова "упала" – во втором, благодаря тому, что они входят во взаимосвязи номинации X—"картина" и X—"упала", а так же от функции знака сокращения, которую несёт на себе слово "картина" во втором предложении, и от целого ряда других побочных обстоятельств.

[32] Приведём ещё раз мнение Ф. Слотти: "... Первоначально было всего две основных категории, в которых человек упорядочивал данность окружающего мира: предметы (в широком смысле этого слова) и признаки; им должны были соответствовать два основных типа слов: это обозначения предметов и признаков... Были ли эти два основных типа слов первовремени – обозначения предметов и признаков – внешне узнаваемы, то есть были ли эти типы формально различены? Не подлежит никакому сомнению, что различение этих типов слов посредством звуковых средств (формант или суффиксов) не было необходимым; ибо, поскольку говорят не словами, а предложениями, то различение вполне может быть достигнуто за счёт места или за счёт тона (которые в такой же мере являются различениями формы) или тем и другим вместе. Что такое понимание дела не является фикцией, показывают факты из индогерманских языков... Одна и та же форма слова могла быть обозначением и предмета и обозначением признака; во флективный период из неё развились глагол, существительное, прилагательное".

[33] В средние века неопределённость абстрактного значения знака "металлы" привела к появлению уродливого по своему логическому смыслу понятия "полуметаллы". В XIX веке, в связи с расщеплением понятий "элемента" и "простого тела", знак "металлы" получил два различных абстрактных выделяющих значения, что привело к двойственности соответствующего понятия, сохраняющейся, к сожалению, до наших дней. См. статья "Металлы", БСЭ, 2 изд., т. 27.

[34] Яновская С.Я. "О так называемом определении через абстракцию", сб. "Философия и математика", М, 1936; Кутюра Л. "Философские принципы математики", СПБ, 1913, стр. 13 ...

[35] Aidukiewicz К. Three concepts of definition // Logique et Analyse. Vol. 1. 1958. N 3-4.

[36] Кутюра Л. "Философские принципы математики", стр. 34-35, 96-97. Aidukiewicz К. то же, стр. 119-124.

[37] ."О строении атрибутивного знания". Сообщения I-VI //Докл. АПН РСФСР. 1958. № 1,4; 1959. № 1,2,4; I960. № 6; в электронной символике 1958b.

[38] Данный текст отличается от опубликованного гораздо более развернутой (примерно в 15 раз по объёму) первой частью "Номинативное знание".

[SU1] Непонятно какое определение имеется в виду.

[SU2] Указать номер параграфа.