ВИКТОР ПЕЛЕВИН. «Небо редко бывает таким высоким, подумал он, щурясь

«Небо редко бывает таким высоким, подумал он, щурясь. - В ясные дни у него вообще нет высо­ты - - только синева. Нужны облака, чтобы оно стало высоким или низким. Вот так и человеческая душа — она не бывает высокой или низкой сама по себе, все зависит исключительно от намерений и мыслей, кото­рые ее заполняют в настоящий момент... Память, лич­ность — это все тоже как облака... Вот, например, я...»

Вдруг настроение Т. самым резким образом пере­менилось. Умиротворение исчезло, сменившись вне­запным испугом — Т. даже сделал несколько непроиз­вольных резких гребков.

«Я... Я?? Почему я ничего не помню? Контузило пулей? Стоп... Этот человек, Кнопф, сказал, что меня зовут граф Т. и я пробираюсь в Оптину Пустынь. А от­куда я ехал? Ага, он сказал — из Ясной Поляны, это усадьба, которую мы видели за окном... Но зачем я ехал из Ясной Поляны в эту Оптину Пустынь?»

Т. огляделся.

Из-под моста показался корабль. Он был странно­го вида — похож на большую баржу, но отчего-то с веслами, торчащими из люков в бортах. Весла слажен­но поднимались над рекой, замирали на миг и руши­лись назад в воду, производя тот самый плеск, кото­рый Т. слышал уже с минуту.

Чем ближе подплывал корабль, тем больше откры­валось необычных деталей. Его украшаю подобие но­совой фигуры — копия Венеры Милосской на доща­том постаменте (судя по нежной игре света, это был настоящий мрамор). На носу корабля, как на грече­ской триере, были намалеваны два бело-синих глаза, а над палубой возвышалась надстройка, удивительно похожая на небольшой одноэтажный дом из како­го-нибудь уездного городка. Однако, несмотря на все эти художества, было видно, что корабль — никакая не триера, а просто большая грузовая баржа.

Оказавшись возле борта, Т. поплыл под весельны­ми люками. За ними сидели хмурые мужики в подо-

бии греческих хитонов из серой сермяги. Никто из них лаже не посмотрел в сторону Т., плывшего совсем рядом.

«Землепашцы, — подумал Т., стараясь держаться ближе к борту. — Оторванные от естественной стихии, превращенные в рабов чужой прихоти... Впрочем, по­ставить землепашца у станка на городской фабрике — это ведь, в сущности, такое же точно издевательство...»

Последний в ряду люк оказался пустым — про­странство за ним было отделено от остальной части трюма перегородкой, за которой можно было спря­таться. Ухватившись за край дыры, Т. подтянулся и, стараясь не производить шума, влез внутрь. Кажется, его никто не заметил.

В трюме пахло мякиной и потом. Мужики, сидев­шие на приделанных к полу скамьях, слаженно ухали, раскачиваясь взад и вперед. В проходе стоял надсмотр­щик, одетый в такой же сермяжный хитон, что и на гребцах, только с серебряной пряжкой на плече. Он задавал ритм, ударяя в медный таз деревянной коло­тушкой в виде головы барана.

Дождавшись, когда он отвернется, Т. толкнул дверь с грубо нарисованным Аполлоном-лучником и вы­скользнул из трюма. За дверью была узкая деревянная лестница. Поднявшись по ней, Т. вышел на палубу.

Почти все ее пространство занимала надстройка, похожая на вытянутый одноэтажный дом. Собствен­но, это и был самый настоящий одноэтажный дом — с жестяной крышей и фальшивыми колоннами, отсы­ревшая штукатурка которых кое-где отвалилась, обна­жив сосновую дранку. В стенах, как и положено, были окна и двери.

Т. осторожно заглянул в окно. За плотными што­рами ничего не было видно.

Внезапно ближайшая дверь приоткрылась, и тихий мужской голос позвал:

— Ваше сиятельство! Быстрее сюда!