Как в той сцене из Титаника

— Как могло такое случиться, что Дэн ебя не пригласил? — спросила Элиз, макая в со­евый соус печеное яблоко.

Чтобы переждать снегопад, Элиз и Дженни запаслись китайской едой, печеньями «Орео» и видеокассетами с фильмами, о которых они слыхом не слыхивали, так как в «Блокбастере» до них уже все разобрали. Они сидели и смотре­ли обзор Недели моды по каналу «Метро» в гос­тиной огромной обветшалой квартиры Джен­ни в Верхнем Вест-Сайде. Просто поразительно! Когда оператор на показе «Лучше, чем голые» делал панорамный кадр зрителей, он на мгнове­ние навел камеру прямо на Дэна, который в тот самый момент бешено строчил что-то в своем ду­рацком блокноте.

— Только потому, что я его младшая сестра, —ответила Дженни, пораженная тем, что только что по телевизору в прямом эфире увидела бледное, обрамленное баками лицо своего брата. Она знала, что Дэн идет на это шоу, но даже не стала спрашивать, можно ли ей пойти вместе с ним. Он ведь был так поглощен мыслью о том, что он но­воявленный Ките, что даже забыл о ее существо­вании.

Камера переключилась на площадку Леза Ве­ста в Брайант-парке, где по подиуму с важным видом дефилировала Серена Ван-дер-Вудсен. На ней была обнажающая живот футболка с надпи­сью: «Я люблю Аарона», серая школьная юбка «Констанс Биллар», красная шерстяная накидка и туфли от Леза Беста. Она должна была являть собой сексуальную версию «Красной Шапочки» или что-то вроде того.

Естественно, никто и не собирался платить деньги за школьную форму.

— Эй, разве это не руководительница нашей группы? Серена Ван-дер-Вудсен? — показала Элиз.

Дженни засунула в рот печенье целиком и кив­нула, ее щеки оттопырились. Несомненно, это была Серена. Она выглядела, как никогда, пре­восходно.

— Быстро переключай капал! Я не могу есть и смотреть на такие ноги, — завизжала Элиз, запу­стив в телевизор бархатной подушкой, украшен­ной бисером.

Дженни засмеялась и выключила телеви­зор совсем. Она взяла свою кружку с надписью: «Я люблю Нью-Йорк», налила колы и осторож­но посмотрела на деликатесы, разложенные на старом пароходном сундуке,-который служил ко­фейным столиком. Квартира была настолько грязной, и она опасалась, что в любой момент из осы­пающейся на потолке штукатурки выпадет отвра­тительный таракан размером с рака и попадет прямо в ее кунжутную лапшу. Она заметила, что Элиз даже не притронулась к еде.

— Надеюсь, ты не из-за меня ничего не ешь? Дженни взяла пару палочек и стала накручи­вать ими лапшу в картонной коробке.

— Обещаю, я даже не взгляну на тебя. Элиз взяла пальцами свое печеное яблоко

и откусила половину.

— Оно прямо как из школьной столовой, — сказала она с набитым ртом. — Я не могу есть, когда все эти худышки смотрят на мой жир.

— Да ты не такая уж толстая, — ответила Дженни. От присутствия Элиз у нее разыгрался аппетит. Она чувствовала себя просто спичкой. Было настоящим облегчением узнать, что Элиз не страдает никакими недугами, связанными с пищева­рением, она просто не уверена в себе. Когда у тебя появляется новый друг, ты никогда не уве­рен, хорошо ли его знаешь.

— Это ты нарисовала? — спросила Элиз, указывая на написанный маслом портрет отца Дженни, который висел над каминной полкой. На Руфусе была надета футболка с треугольным мысом, к которой прилипли частички сигаретного пепла. Его жесткие седые волосы торчали в разные стороны, лицо поросло щетиной, а светло-карие глаза возбужденно блестели от только что выпитого кофе и частого употребления ЛСД в ше­стидесятые. Портрет был достаточно достоверен -Да.

Дженни накрутила на палочки еще лапши. С тех пор как в декабре она закончила серию портре­тов Нейта, она ничего не нарисовала. Дженни изобразила тогда своего друга в разных манерах художников, которых изучала: там были портре­ты Нейта а-ля Пикассо, Моне, Дали, Уорхолл и Поллок. Но когда Нейт разбил ей сердце, она со­жгла их в металлическом мусорном баке на 99-й Восточной улице. То был момент очищения: их любовь превратилась в пепел. Теперь, когда она вспоминала об этом, то думала, что лучше б уж сохранила пепел и что-нибудь им нарисовала: ав­топортрет или спокойный морской пейзаж. Но стоит ли говорить об этом теперь.

Элиз потянулась за очередным яблоком:

— А ты меня нарисуешь?

Дженни выглянула в грязное окно. Снег падал плотным слоем, будто кто-то рвал в небе пуховые подушки.

— Ну конечно, — сказала она, поднимаясь, что­бы достать краски. Все равно ей нечем было за­няться.

— Здорово!

Элиз бросила огрызок яблока в картонную ко­робку и расстегнула свои слишком тесные джин­сы «Севен». Затем сняла через голову водолазку «Гэп», а вместе с ней и бюстгальтер без застежек. Когда Дженни повернулась с куском полотна и палитрой масляных красок в руке, Элиз уже вы­тянулась на диване и предстала пред ней полно­стью обнаженной.

— Ты что? — заинтригованно спросила Дженни. Элиз откинулась на подушку, опираясь голо­вой о сцепленные пальцы рук.

— Я всегда хотела позировать обнаженной, — сказала она. — Помнишь, как в сцене из «Титани­ка»?

Дженни устроилась на полу, скрестив ноги, прямо напротив Элиз и смочила кисть.

— Как хочешь, — заметила она, неодобритель­но посмотрев на свой жаждущий чувственный

объект.

Похоже, ее новая подруга была не столь уж неуверенна в себе, как ей показалось вначале. И го­раздо более сумасшедшей.