Ухаживания под кайфом

— Мы можем попросить дворецкого раздеться и поиграть нам на пианино, — ска­зала Джорджи Нейту. — Он делает все, что я ему говорю.

Когда сеанс групповой терапии закончился и нестационарные больные разошлись по до­мам, снегопад был настолько сильным, что Нейт не мог поймать машину, чтобы доехать до вокзала. И тогда Джорджи предложила подвез­ти его. А когда они добрались до вокзала, вы­яснилось, что поезда прекратили ходить, и лю­безной Джорджи ничего другого не оставалось, как отвезти Нейта на своем черном «Рейндж-Ровере» к себе домой. Теперь они сидели на полу ее огромной роскошной спальни и курили траву, наблюдая за тем, как за окном все шел и шел снег. В четырехэтажном доме в Верхнем Ист-Сайде, в котором вырос Нейт, у них был и лифт, круглосуточный повар. Но в особняке Джорджи и было то, чего не было у них, — много-много места в доме и акры земли вокруг. Можно сказать, что поместье было городом, в котором у Джор-жи был свой собственный район, где она могла делать все, что хотела, в то время как ее старая английская няня лежала в постели и смотрела Би-би-си, а остальные слуги занимались каждый сво­ими делами. В ванной Джорджи даже была рим­ская скамеечка, на которой можно было поле­жать в ожидании того, как заполнится мра­морная джакузи шириной в три с половиной метра.

— Мы могли бы позаниматься сексом на сту­пеньках, было бы прикольно, — сказала Джорд­жи. Это сведет с ума всех слуг.

Нейт прислонился головой к изножью крова­ти с пологом на четырех столбиках, размеры ко­торой были поистине королевскими, и взял ко­сяк, который они курили по очереди.

— Давай сначала просто посмотрим, как идет снег.

Джорджи перевернулась на спину и положи­ла голову на ногу Нейта, на нем были темно-си­ние брюки с лейблом «Культура гуманизма».

— Блин, ты такой славный. Я не привыкла ту­соваться с такими, как ты.

— А какие у тебя друзья? — спросил Нейт, при­сосавшись к косячку. Марихуана была ничего и казалась еще лучше оттого, что некоторое вре­мя ему пришлось обходиться без нее.

— У меня больше нет друзей, — ответила Джор­джи. — Они все забили на меня, потому что у меня не все дома.

Нейт положил ей на голову руку и начал пе­ребирать ее волосы. У нее были роскошные, не­вероятно мягкие волосы.

— Я постоянно тусовался с этими тремя пар нями из своего класса, — сказал он, имея в виду Джереми, Энтони и Чарли. — Но несколько дней у меня не было возможности оттянуться, и я их не хотел видеть, понимаешь?

— Это то, что Джеки называет негативной дружбой. Позитивная — это, когда ты прикалы­ваешься с ними, создаешь что-то вместе с ними, например: печешь печенье, делаешь коллажи и лазаешь по горам.

— Я твой друг, — тихо предложил Нейт. Джорджи потерла головой о его ногу.

— Я знаю. — Под ее облегающей белой футбол­кой вверх-вниз дергались не такие уж маленькие груди. — Хочешь, испечем печенье?

Нейт приподнимал пальцами локоны ее волос и отпускал их, и прядь за прядью они падали к нему на колени. У Блэр тоже были длинные во­лосы, но не настолько гладкие и шелковистые, как у Джорджи. Прикольно, что все девчонки такие разные.

— Можно, я тебя поцелую? — спросил он, хотя вовсе не хотел, чтобы его просьба звучала так формально.

— Ладно, — прошептала Джорджи.

Нейт наклонился, провел губами по ее носу, подбородку и, наконец, губам. Она тут же отве­тила на его поцелуй, затем поднялась и легла, опершись на локти.

— Это то, что Джеки называет «способствовать пристрастию»: ты делаешь что-то, от чего ты чув­ствуешь себя хорошо только временно, вместо того чтобы «залечивать раны».

Нейт пожал плечами:

— Почему же это временно?

Он показал на световой люк, который был полностью засыпан снегом:

— Я никуда не тороплюсь.

Джорджи встала и удалилась в ванную. Нейт слышал, как открылась дверца шкафчика, как зазвенели пузырьки с таблетками, как побежала вода. Затем она вышла с зубной щеткой во рту, ее светло-карие глаза так светились, как будто на нее снизошло прозрение или, по крайней мере, посетила какая-то хорошая мысль.

— Там на чердаке есть старая коляска. Мы мо­жем пойти и посидеть в ней, — объявила она с полным ртом зубной пасты.

Она ушла в ванную, чтобы сплюнуть, и верну­лась назад, протягивая Нейту свою бледную руку:

— Ты идешь?

Нейт встал и взял ее за руку. Его тело возбуди­лось от травы и гладкой кожи Джорджи. Все, чего он по-настоящему хотел, это целовать ее еще и еще.

— Можно мне поспособствовать своей страс­ти? — спросил он, находясь под хорошим кайфом.

Джорджи приподняла свою узкую бровь и об­лизала губы:

— Я бы даже разрешила Тебе залечить мне раны.

Нейт криво улыбнулся, как часто улыбаются обкумаренные чуваки. Кто знал, что эта дурацкая болтовня на курсе реабилитации окажется таким отпадом.

Тела и ты

— У меня рука устала, — пожалова­лась Дженни Элиз, закончив с ее головой и шеей. — Дорисую остальное завтра.

— Дай посмотреть, — приподнимаясь, попро­сила Элиз. Ее грудь была такой маленькой, что Дженни невольно уставилась на нее. Они были похожи на те две маленькие картофелины, кото­рые вырастил ее отец, когда однажды летом они снимали дом в Пенсильвании. Маленькие, плот­ные и бежево-розовые.

— Здорово, — сказала Элиз, искоса взирая на холст. — Но почему лицо зеленое?

Дженни ненавидела, когда люди задавали ей вопросы о творчестве. Она не знала, почему она делала то, что делала. Ей просто так хотелось. А ее отец всегда говорил: «Художник не должен никому ничего объяснять».

— Потому что у меня было зеленое настрое­ние, — ответила она раздраженно.

— Зеленый — мой любимый-цвет, — радостно отозвалась Элиз.

Она натянула водолазку и трусы, оставив лиф­чик и джинсы на полу.

— Ух ты, у меня тоже такая есть! — взвизгнула Элиз, показывая на толстую книгу в мягком переплете, которая стояла на полке за телевизором. Она подошла к полке и достала книгу.

— Совсем новая. Ты никогда ее не читала? Дженни откусила печенье и прочитала назва­ние на корешке: «Это мое тело».

— Отец купил ее мне в прошлом году. Он, на­верное, думал, что если я прочитаю ее, то буду

знать о сексе все, и ему не придется мне ничего рассказывать. Может быть, и стоило ее полистать.

— Неужели ты никогда не смотрела ее? Кое-что в ней представлено очень даже наглядно.

Дженни об этом ничего не знала. Она сразу отправила книгу на полку за телевизор, где уже стояли и другие подаренные отцом книги, кото­рые она никогда не собиралась читать: «Дыша­щая комната, или Как жить буддисту творчес­ки», «Секретная семерка Мао: женщины в тени Мао», «Поиски дракона в себе, или В чем состо­ит твое искусство».

— Что ты имеешь в виду под словом «нагляд­но»? — заинтересовалась Дженни.

Элиз положила книгу на потертый кожаный диван и села, театрально закинув ногу на ногу.

— Я тебе покажу. — И открыла книгу. Дженни расположилась рядом, наклонившись поближе, чтобы было лучше видно.

Сначала Элиз открыла иллюстрацию, на ко­торой были изображены женщина на четвереньках и лежащий под ней мужчина. Книга была на­писана в семидесятые годы, с тех пор текст был обновлен, иллюстрации остались прежними. Мужчина был с волосами до плеч и бородой, еще и с бусами. Его член был у нее во рту. Девчонки разразились смехом.

«Ухты!»

—Я же тебе говорила, — сказала Элиз, доволь­ная тем, что именно она обнаружила такое.

— Как жаль, что я раньше этого не видела, — воскликнула Дженни, вырвала книгу у Элиз и про­листала вперед.

— Вот блин! — сказала она, раскрыв рот от удив­ления. На картине была та же пара, но в другой позиции. Член патлатого парня все еще находил­ся во рту у женщины, только на этот раз она ле­жала рядом с ним, а ее ноги обхватывали его го­лову так, что он мог делать то же самое и с ней. Дженни даже не знала этому названия.

— Я думала, это какая-нибудь занудная книга о всякой фигне, типа как следить за циклом. Но это настоящее пособие по сексу для женщин.

— Мне кажется, что-то подобное есть и для под­ростков, вот та правда скучная. Мать купила мне книгу по ошибке. Поняла это, когда начала чи­тать.

Девушки пристально разглядывали страни­цы, пока не дошли до раздела «Однополая лю­бовь».

— Это как мисс Крамб, — заметила Дженни, прочитав заголовок. Вступление было длинным и начиналось со слов: «Ваши чувства истинны, и их не нужно игнорировать...» Она слышала, как мимо дома с грохотом проехал снегоочиститель, и подняла глаза, чтобы увидеть сквозь грязное окно гостиной, что снег все еще падает.

— Хочешь попробовать? — спросила Элиз. Дженни вернулась к книге:

-Что?

— Поцеловаться, — почти шепотом ответила подруга.

«Ваши чувства истинны, и их не нужно игнори­ровать».

Да, но Дженни не испытывала никаких чувств к Элиз. Она ей нравилась, вот и все, но она не находила ее привлекательной. С другой стороны, целоваться с девушкой, в этом что-то было. Она никогда не делала этого раньше, и если бы ей не понравилось, она могла бы представить, что це­луется с тем высоким блондинчиком, которо­го встретила в «Бенделз».

Она закрыла книгу и положила руки на коле­ни. Ее лицо было совсем рядом с лицом Элиз.

— Ну, давай попробуем.

Это было всего лишь экспериментом, чем-то новым в такую скучную снежную ночь.

Элиз наклонилась вперед и обняла Дженни. Она закрыла глаза, и Дженни тоже. Элиз прижа­лась губами к стиснутому рту подруги. Это совсем не напоминало поцелуй — он был слишком сухим. Скорее похоже на легкое подталкивание или что-то типа того. Элиз откинула голову назад, и обе девушки от­крыли глаза.

— В книге говорится, что нужно расслабить­ся и наслаждаться, особенно когда это впервые. Она что, книгу наизусть выучила?

Дженни убрала назад свои волнистые кашта­новые волосы и глубоко выдохнула через нос. Она нервничала, не понимая почему, но ей было бы легче, если бы Элиз все же была в джинсах.

— Ты не наденешь свои джинсы? — спросила она. — Думаю, мне не удастся расслабиться, пока ты раздета.

Элиз вскочила и натянула джинсы.

— Ну что, так лучше? — спросила она и, не за­стегивая пуговицы, села на диван.

— Ладно. Давай попробуем еще раз, — взвол­нованно ответила Дженни. Она закрыла глаза и обняла ее за шею, не пытаясь казаться скром­ницей.

В конце концов она была художницей, а они позволяли себе много разных выходок.

Новый Китс встречает новую музу

Когда шоу «Лучше, чем голые» подо­шло к концу и свечи, выставленные вдоль подиу­ма, были убраны, на стенах, обитых черным бар­хатом, замелькали красные и синие стробоскопи­ческие огни. Диджей Сэсси зарядил французские хаус-ритмы, и клуб «Харрисон» превратился в евродискотеку семидесятых с полуобнажен­ными моделями, хлещущими шампанское «Кри­сталл» прямо из бутылок.

Дэн стоял в одиночестве у стойки бара и по­тягивал свой коктейль «Ред Булл» кто знает еще с чем. На вкус он напоминал аспирин для детей, и пил он его только потому, что бармен обещал добавить в него кофеин и какой-то таурин, они должны были помочь ему продержаться бодряч­ком всю ночь.

Вдруг он заметил невообразимо высокую жен­щину в ярко-красном пышном парике — должно быть, это был парик — с розовой неоновой по­мадой на губах и огромными солнцезащитными очками в оправе из панциря черепахи. Она сто­яла посередине переполненного зала и кричала, сложив руки рупором:

— Дэниел Хамфри! Дэниел Хамфри! Это была Расти Клейн.

Дэн запрокинул голову назад, часто моргая. Кофеин и еще какая-то фигня, подмешанная в коктейль, наконец-то добрались до его мозга. Он поставил бокал и, спотыкаясь, направился пря­мо к женщине. Сердце его билось быстрее рит­ма музыки.

— Я Дэн, — прохрипел он.

— Вы только посмотрите на него! Наш новый поэт! Тебя уже все обожают! Восхитительно!

Расти Клейн подняла свои огромные очки, нацепила их на волосы. Огромные золотые брас­леты, закрывающие ее костлявые запястья, за­гремели, когда она схватила Дэна и расцеловала в обе щеки. Ее духи пахли тягуче и кисло, как тунец.

— Я люблю тебя, дорогой, — промурлыкала она, крепко сжимая Дэна в объятиях.

Дэн отстранился от нее: он не привык к тому, чтобы его так тискали, особенно тот, с кем он только что познакомился. Он не ожидал, что Ра­сти Клейн окажется настолько ужасной. Ее бро­ви были выкрашены под цвет парика, и одета она была, как фехтовальщик: черная бархатная кур­тка с рукавами-бомбер и с лейблом «Лучше, чем голые», облегающая фигуру, и сочетающиеся с ней черные бархатные штаны, как у тореадо­ра; нитка черного жемчуга касалась ее бледной, костлявой груди. — Я пытался написать еще несколько стихот­ворений, — заикаясь, проговорил Дэн. — Ну вы знаете... для моей книги.

— Замечательно! — крикнула Расти Клейн, це­луя его снова и, возможно, размазывая ярко-ро­зовую помаду по всему его лицу. — Давай как-ни­будь пообедаем вместе.

— Вообще-то всю следующую неделю я в шко­ле, но после... Я заканчиваю в половине чет­вертого.

— В школе! — закричала Расти Клейн. — Ты просто крут! Тогда попьем где-нибудь чаю. Позво­ни мне в офис и скала! Бакли, моему ассистенту, чтобы он все уладил. Мать твою, блин!

Она схватила Дэна за руку своей похожей на клешню рукой. Ее ногти были длиной как мини­мум сантиметров семь и покрашены в оранжево-розовый цвет.

— Здесь есть кое-кто, с кем тебе просто необ­ходимо познакомиться.

Расти отпустила Дэна, чтобы обнять болез­ненного вида девушку с грустным вытянутым ли­цом и грязными светлыми волосами. На ее кост­лявом теле была только бледно-розовая полу­прозрачная комбинация, а ее гладкие волосы, до­стающие до талии, были непричесапы, так что казалось, будто она только что встала с постели.

— Мистерия Бзик, это Дэниел Хамфри. Дэни­ел, это Мистерия Бзик, — громко замурлыкала Расти. — Мистерия, ты помнишь то стихотворе­ние, которое я тебе давала прочитать? О котором ТЫ сказала... Мать твою, скажи теперь ему сама что ты тогда сказала. А теперь извините меня, мне надо пойти полизать задницу моему любимо­му дизайнеру, может, тогда он даст мне еще ка­ких-нибудь халявных тряпок. Люблю вас обоих. Чао!

Сказав это, она заковыляла в своих черных туфлях на двенадцатисантиметровых каблуках.

Мистерия моргала большими уставшими серыми глазами. Складывалось впечатление, что она всю ночь не спала и мыла полы, как Зо­лушка.

— Твое стихотворение спасло мне жизнь, — разоткровенничалась она. Голос у нее был низ­кий и хриплый.

Высокий узкий стакан с ярко-красным зельем был втиснут в ее бледную руку.

— Это кампари, — сказала она, заметив его взгляд. — Хочешь попробовать?

Дэн не пил ничего, не содержащего кофеина. Он отрицательно покачал головой и сунул под мышку свой черный блокнот. Затем прикурил «Кэмел» и сделал глубокую затяжку. Что могло быть лучше? Теперь, даже если бы он не нашел­ся, что ей сказать, у него было хоть какое-то за­нятие.

— Так ты тоже поэт? — спросил он.

Мистерия опустила палец в стакан и затем об­лизала его. От кампари уголки ее рта были крас­ного цвета, словно она только что съела вишне­вое мороженое.

— Я пишу стихи и короткие рассказы. А сей­час работаю над романом о кремации и преждевременной смерти. Расти говорит, что я очеред­ная Сильвия Плат, — ответила она. — А ты?

Дэн пригубил из своего бокала. Он не очень-то хорошо представлял, что она имела в виду под преждевременной смертью. Разве наступает ког-

нибудь время, когда пора умирать? Он подумал, что ему стоит написать об этом стихотворение.

I [о ему не хотелось красть материал Мистерии.

— Говорят, я новый Ките.

Мистерия снова опустила палец в бокал и об-лизнула его. — Какой твой любимый глагол? Дэн сделал еще одну затяжку и выпустил дым

в шумную толпу. Он не знал, почему так получи­лось: из-за того ли, что он находился в клубе, или из-за музыки, из-за кофеина с таурином, но, раз­говаривая о словах с девушкой по имени Мисте­рия, чью жизнь он спас, он чувствовал себя так бодро и так хорошо. Ему все это было просто по кайфу.

— «Умирать», наверное, — ответил он, допи-

вая коктейль и ставя пустой бокал на пол. — Гла­гол «умирать». Он знал, что это, должно быть, прозвучало так, будто он хотел произвести на нее впечатле­ние. Она все-таки писала книгу о преждевремен­ной смерти и кремации. Но это была сущая прав­да. Почти во всех его стихотворениях кто-нибудь умирал. Умирал от любви, от ярости, от скуки, от восторга; кто-нибудь засыпал и никогда не про­сыпался.

Мистерия улыбнулась:

— У меня тоже.

Ее серые глаза и худое, вытянутое лицо были удивительно красивыми, но его портили зубы, такие кривые и желтые, будто она никогда в жиз­ни не была у стоматолога.

Она схватила с подноса официанта еще один коктейль «Ред Булл» и отдала его Дэну.

— Расти говорит, что скоро поэты станут вос­требованы, как кинозвезды. Когда-нибудь мы оба будем разъезжать на собственных лимузинах, и у нас будут личные телохранители.

Она тяжело вздохнула:

— Как будто это облегчит нам жизнь.

Она подняла свой бокал и стукнула им по бо­калу Дэна.

— За поэзию, — решительно объявила она. Затем схватила его за затылок, притянула его

голову к себе и раздавила его губы в крепком по­целуе со вкусом кампари.

Дэн знал, что ему следовало бы оттолкнуть Мистерию, запротестовать, сказать, что у него есть девушка, которую он любит. Ему не должны были понравиться приставания странной, прак­тически раздетой девицы с желтыми зубами. Но ее губы были сладкими и одновременно кислыми, и ему хотелось понять, почему она была такой пе­чальной и такой уставшей. Он хотел открыть ее, так же как он открывал совершенные метафоры, когда писал стихи, а для этого он должен был продолжать целоваться с ней.

— А какое твое любимое существительное? — прошептал он ей в ухо, передохнув.

— «Секс», — ответила она и снова прильнула к его губам.

Дэн, усмехавшись, поцеловал ее снова. Может быть, все дело в таурине...