ЗАЧЕМ ИЗУЧАТЬ СРЕДНИЙ КЛАСС? 1 страница

Люди среднего класса

Г.Г. Дилигенский

©Институт Фонда "Общественное мнение", 2002

От автора

В последние годы опубликовано множество научных и публицистических работ, посвященных проблеме становления и путям развития российского среднего класса. Эта проблема справедливо считается одной из центральных для всего постсоветского развития страны: удельный вес среднего класса в социальной структуре, его роль в экономических, социальных и политических процессах во многом определяют результаты тех глубоких социальных перемен, которые переживает российское общество. Автор данной книги попытался взглянуть на процесс формирования среднего класса через призму судеб, мыслей, действий конкретных людей — россиян, которые или могут быть по объективным критериям отнесены к этому классу, или сами относят себя к средним слоям общества. Автор надеется, что этот “индивидуальный” подход может пролить дополнительный свет на сдвиги, происходящие в российском обществе.

Автор считает своим долгом выразить искреннюю благодарность организациям и лицам, c помощью которых книга увидела свет.

Благодаря гранту, предоставленному Фондом Джона и Кэтрин Маккартур (№ гранта 99-57304), проведены эмпирические исследования (серия углубленных интервью), которые легли в основу работы, при поддержке фонда организованы и необходимые научные командировки.

Публикацией книги автор обязан Фонду “Общественное мнение” и лично его руководителям А.А. Ослону и Е.С. Петренко. Фонд взял на себя все расходы и организационную работу по изданию.

Не могу не отметить также прекрасную работу сотрудников Фонда, обеспечивших подготовку эмпирической базы исследования.

Профессор Г.Г. Дилигенский

Ноябрь 2001 г.

Зачем изучать средний класс?

Введение

ЗАЧЕМ ИЗУЧАТЬ СРЕДНИЙ КЛАСС?

ФУНКЦИЯ ПОНЯТИЯ

В современной российской общественной мысли, социологии, публицистике средний класс — одно из самых популярных понятий. С каждым годом множится число посвященных его изучению исследовательских монографий, эссе, статей, не ослабевают споры о границах, численности, о самом факте его существования. Высказываются полярно противоположные точки зрения: одни авторы утверждают, что в России среднего класса нет вообще или что в лучшем случае имеются лишь его эмбрионы, другие — что он представляет собой вполне сложившееся социальное образование.

Чтобы разобраться в сущности этих споров, сопоставить достоинства и слабости различных концепций и подходов, нужно, на мой взгляд, прежде всего определить, к какой категории понятий относится само словосочетание “средний класс”. Ясно, что оно служит для обозначения большой, массовой социальной группы, однако такого рода групповые обозначения различаются по источникам своего происхождения и характеру своего отношения к реальности. Одни из них естественно рождаются из повседневного социального опыта, обозначают эмпирически легко различимые феномены и употребляются в общепринятом смысле. Другие понятия появляются в результате концептуально-теоретического, идеологического — или мифологического — осмысления действительности и представляют собой своего рода орудия познания или аналитические категории. Они служат не только для обозначения, но и для интерпретации явлений действительности, они специально придуманы (или выделены из наличного словаря), поэтому не столь однозначны, как понятия первого типа, разные люди могут вкладывать в них разное значение либо вообще не видеть в них никакого смысла. Причем это свойство полисемантичности присуще таким понятиям независимо от того, обозначают ли они что-то действительно существующее или являются чистым артефактом.

Так, понятие “рабочие” вызывает в сознании совершенно однозначный образ людей, занятых определенными видами труда, а первоначально совпадавшее с ним понятие “пролетариат” носит гораздо более абстрактный и теоретический характер, связано с определенной системой идеологических представлений и по-разному осмысляется в зависимости от отношения к этим представлениям и их толкования. То же применимо и к понятию “рабочий класс”, поскольку с определенного времени он стал под влиянием марксизма отождествляться с пролетариатом. В 60—70-е годы XX века в марксистской литературе шли ожесточенные споры о том, следует ли относить к рабочему классу капиталистических стран служащих и интеллигенцию.

Ко второму — аналитическому — типу категорий, несомненно, принадлежит понятие “средний класс”. Оно стало употребляться в единственном или множественном числе (“средние классы”) в Западной Европе с того времени, когда возникла когнитивная потребность в осмыслении группового членения общества, в котором становление капиталистических отношений разрушало традиционную сословную структуру. Радикальная критика капитализма отвечала на эту потребность разработкой биполярного образа общественной структуры, ее базовым принципом провозглашался антагонизм богатых и бедных, собственников и неимущих, властителей и подданных. Наиболее последовательное развитие этот подход получил в марксизме. Либеральная и либерально-демократическая мысль видела центральный принцип обществ модерна не в антагонизме, а в свободной и честной конкуренции, результаты которой определяют положение каждого индивида в обществе. Поскольку в капиталистическом обществе общим мерилом всех объектов человеческих притязаний являются деньги, мера успеха в конкуренции определяется не качественными и функциональными показателями, как при сословном строе (например, “дворянин”, “крестьянин”, “купец” и т.д.), но количественными — по шкале “больше—меньше”. Причем это количественное понимание социальных реалий отнюдь не сводится только к определению статусов по размерам богатства. Оно носит гораздо более глубокий характер, становится ведущим принципом познания общества. По определению классика немецкой социологии Г. Зиммеля, “познавательный идеал — это понимание мира как огромной математической задачи, понимание событий и качественных отличий вещей как системы чисел” [цит. по 38, с. 445] (очевидно, не только вещей, но и людей. — Г.Д.). Соответственно этому идеалу образ социальной структуры выстраивается в виде строго вертикального континуума, в котором отсутствуют какие-либо разрывы и каждая точка в принципе имеет числовое значение. Для удобства обращения с этой вертикалью она может быть разбита, как это делается в современной англо-саксонской социологии, на разделы (высший, средний, низший классы) и подразделы (высший средний, средний средний, низший средний и т.д.) или на десяти- (двенадцати-, двадцати- и т.д.) ступенчатую шкалу, используемую в социологических опросах для выяснения социальной самоидентификации респондентов.

Понятие “средний класс” порождено, однако, не только чисто познавательными потребностями и общим математизированным стилем мышления эпохи модерна, но и определенным идеологическим “заказом”. Его смысл не сводится к банальной констатации, что в обществе, где существует социальное неравенство, кроме “высших” и “низших” должно быть и некое срединное пространство, охватывающее ту или иную его часть. Категория среднего класса — это еще и символизация некоей идеологической альтернативы биполярному, антагонистическому образу общества, раздираемого противоречиями между богатыми и бедными, сильными и слабыми, победителями и проигравшими в межиндивидной конкуренции. Это также — этическая альтернатива бесчеловечности и бездуховности царства денег и расчета, гонке за барышом, подчиняющей себе человеческую жизнь и отношения между людьми. В социально-критической демократической культуре XIX века, например в творчестве Ч. Диккенса, простой, средний человек — клерк, фермер, лавочник, ремесленник — противопоставляется как высшему слою аристократов и крупных дельцов с его господством бездушных, функциональных отношений, разрушающих естественные семейные связи, дружбу, любовь, участие, так и низшему, где нищета порождает отчаяние, ненависть, грубость чувств, преступность. Этот средний человек не беден и не богат, он никого не угнетает и не испытывает угнетения. Он не стремится к богатству и власти. Скромный достаток позволяет ему сохранять личное достоинство, его жизнь комфортна и в материальном, и в моральном отношении, наполнена радостями, которые приносят семья и любовь. Средний класс становится таким образом агентом гармонизации общества и личности, его жизненная практика преодолевает тенденции к расколу, взаимному отчуждению, социальной борьбе, которые порождает капитализм, как и тенденцию к обесчеловечиванию личности, превращению ее в функциональную единицу капиталистического накопления.

Если в эпоху классического капитализма подобные представления о среднем классе — это в основном феномен культуры и социально-этический идеал, то капитализм ХХ века воплощает его в социально-политическую практику, в один из важнейших стратегических ориентиров общественной динамики. Научно-техническая революция, экономический рост и серии социальных реформ ведут к внушительному росту жизненного уровня и социальных прав массовых слоев населения, к ослаблению традиционных классовых конфликтов, создают основы для идеологии и практики “государства всеобщего благоденствия”. В этом новом гуманизированном капитализме средний класс становится центральной социальной фигурой, ведущие политические партии провозглашают себя защитницами его интересов, социальная структура развитых капиталистических стран приобретает очертания, позволяющие видеть в них “среднеклассовые” общества. Среднему классу приписывают роль решающей силы в стабилизации, интеграции и развитии общества, опоры и гаранта демократических и либеральных ценностей.

История ряда стран Западной Европы в ХХ веке показывает, что подобные представления, как и любая идеологема, не свободны от преувеличений и упрощений. Во-первых, сознание и поведение средних слоев обусловлено не их “срединным” положением как таковым, а влияющими на их экономический и социальный статус процессами и ситуациями в экономике и в обществе. Если это влияние негативно, стабилизирующая функция средних слоев и их приверженность демократическим ценностям подвергаются серьезным испытаниям. В межвоенный период мелкая буржуазия составляла основную социальную базу для фашистских режимов в Италии и Германии [89]. После второй мировой войны общий характер социально-экономического развития в целом содействовал укреплению и улучшению положения средних слоев, процессу социальной интеграции западных обществ, взаимосвязанному с расширением почвы, питавшей ментальность среднего класса. Однако и в этих условиях на положении отдельных групп средних слоев, особенно традиционных, мелкобуржуазных, сказывались издержки технико-экономических сдвигов и западноевропейской интеграции, а также усиление миграции из стран “третьего мира”. Это приводило к тому, что данные группы оказывали поддержку неонацистским и правоэкстремистским политическим течениям. Как справедливо отмечает американский исследователь Х. Балзер, “даже в индустриальных обществах члены средних слоев не являются автоматически ни состоятельными, ни приверженцами демократии” [73, p. 170]. В последние десятилетия ХХ века социальные сдвиги, связанные с глобализацией и информатизацией, создают, как констатируется в специальных исследованиях [86], новые угрозы для положения ряда средних слоев и их роли гаранта стабильности и существующего порядка.

Во-вторых, гетерогенность среднего класса делает проблематичным приписывание ему неких единых стандартов ментальности и поведения. Учитывая это, тот же Балзер считает более адекватным употребление ‘этого понятия во множественном числе (средние классы) [73]. При попытках исследовать типы группового сознания и психологию капиталистических обществ рассмотрение среднего класса как некоей единой общности оказывается практически невозможным, наиболее адекватный метод — выделение отдельных его слоев (служащих, интеллигенции, менеджеров, мелких предпринимателей).

При всех этих существенных оговорках средний класс (или классы) все же действительно является в современных демократиях решающей силой, гарантирующей стабильность существующих социальных и политических институтов. Ибо эти институты, несмотря на воздействие тех или иных деструктивных факторов в общем и целом защищают его интересы от угроз, которые могут представлять для них более сильные экономические группы или стихийные социально-экономические процессы. В каком-то смысле гетерогенность среднего класса является фактором его приверженности представительной демократии: большинство, на которое опирается такая демократия, может в условиях современного общества формироваться только из многих меньшинств и при условии учета интереса каждого из них, а именно из таких меньшинств и состоит средний класс.

СРЕДНИЙ КЛАСС В РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКЕ И СОЦИОЛОГИИ

В контексте нашей темы описанный выше идеологизированный образ западного среднего класса важен потому, что он стал одной из главных несущих основ идеологии российских либеральных реформ. Формирование среднего класса Е. Гайдар отнес к числу “уникальных проблем” российской модернизации, “которых, пожалуй, не было у других стран”, придавая ей столь же большое значение, сколь и утверждению легитимности частной собственности [12, c. 201]. Это убеждение разделяют в сущности все российские идейно-политические течения — не только либералы, но и многие их оппоненты, так или иначе признающие необходимость перехода к рыночной экономике. Причем если для теоретика и стратега либеральных реформ развитие среднего класса — прагматически необходимый компонент “западного” пути посткоммунистической эволюции России, то для либерального публичного дискурса этот класс стал идеологемой и одним из символов новой веры. В либеральных СМИ, в либерально ориентированном меньшинстве российского общества западный образ среднего класса был воспринят в своем наиболее идеализированном и упрощенном варианте.

“Человек середины” — тот стержень, на котором держится все”, “средний... означает опорный класс... Класс, который не может податься ни “влево”, ни “вправо”... Человек среднего класса определил свои потребности и не по минимуму, и не по максимуму, а по критерию необходимого и достаточного. Он не хочет быть Ротшильдом, Хантом, но и оставаться всю жизнь рабочим на буровой, наверное, тоже не хочет, как и подчиняться, ходить строем... Я ищу природу среднего класса в степени свободы” [4, c. 88, 89, 94]. Эти высказывания, взятые из одной социологической публикации, принадлежат россиянам, относящим себя к среднему классу. В них отчетливо звучит представление об этом классе как о социальном идеале, воплощающем ценности гармоничности и умеренности, свободы и личного достоинства, как о гаранте (“опоре”) здоровья общественного организма.

Общественно-психологическая атмосфера, сложившаяся вокруг идеологемы среднего класса, стимулировала исследовательскую работу по изучению сдвигов в социальной структуре постсоветского общества. Часть публикаций по этой проблематике несет на себе печать политических позиций авторов, их отношения к либеральным реформам: сторонники реформ стремились выявить процесс формирования в России нового среднего класса, видя в нем одно из важнейших последствий перехода к рынку; противники и критики отрицали реальность этого процесса, акцентируя процессы обнищания и социальной деградации массовых слоев населения, в том числе тех, которые ранее принадлежали к советскому “среднему классу”. Позиции критиков на какое-то время значительно усилил августовский финансовый кризис 1998 года, нанесший удар по относительно состоятельным слоям населения.

Лучшие, наиболее серьезные и фундаментальные исследования были свободны от подобной идеологической заданности. Их авторы стремились прежде всего разобраться в той новой социальной реальности, которая складывалась в стране на развалинах социализма. Решающее значение для изучения социальной структуры общества имело радикальное обогащение теоретической базы. В советское время большинство исследователей данной проблематики добровольно или вынужденно руководствовались марксистским классовым подходом. Применительно к отечественным реалиям это означало необходимость втискивать (как минимум — хотя бы формально) анализ в прокрустово ложе знаменитой официально утвержденной “трехчленки” — советское общество было обязано состоять из двух основных классов: рабочего класса, колхозного крестьянства и “прослойки” — интеллигенции. Лишь немногие ученые находили в себе смелость, рискуя нажить неприятности, проводить исследование с иных методологических позиций. Снятие идеологических табу сделало возможным изучение социальной структуры общества на базе теоретико-методологического багажа мировой науки. Высокий престиж в отечественных научных кругах приобретают западные концепции социальной стратификации, прежде всего плюралистический (многомерный) подход М. Вебера. В конкретных исследованиях советской и постсоветской социальных структур социологи опираются на знаменитую веберовскую стратификационную триаду (собственность, престиж, власть), стремясь понять, как соотносятся различные ее элементы в обеих этих структурах (работы Т.И. Заславской, Р.В. Рывкиной, В.В. Радаева и О.Н. Шкаратана, Е.Н. Старикова, В.И. Ильина, Е.Д. Игитханян, С.С. Балабанова, Н.Е. Тихоновой и других исследователей). Наряду с этим предпринимаются серьезные попытки привлечь к анализу социальной структуры общества культурные и социально-психологические критерии (работы Л.Г. Ионина, Н.И. Лапина, А.М. Демидова, С.С. Балабанова).

Не претендуя на обзор и анализ литературы по проблемам социальной структуры России, выделим лишь те положения и подходы, которые важны для определения нашей собственной методологической позиции и, следовательно, для задач данной работы.

Как представляется, одна из наиболее полных и аргументированных концепций социальной структуры российского общества разработана Т.И. Заславской. В предложенной автором модели иерархической социальной стратификации понятие “средний класс” не фигурирует, исследовательница использует более адекватное стратификационному подходу понятие слоя (страты). Заславская выделяет две страты, которые могут быть отождествлены со средним классом: верхний средний и средний слой. Оба эти слоя представляют меньшинство общества: по подсчетам автора, верхний средний слой составлял 1% дееспособного населения России в 1993 году и 1,4% в 1995м, средний слой возрос в тот же период с 22,9% до 28,3%. Выделение этих и остальных слоев проведено прежде всего по критериям “экономического потенциала”: отношения к собственности и уровня доходов, а также типов занятости (в частном и акционированном или государственном секторе). Учитываются также “управленческий потенциал”, т. е. прежде всего должностной статус и “социокультурный потенциал”: образование, квалификация, образ и качество жизни, косвенными эмпирическими показателями которых в исследовании Заславской выступает социальное настроение людей; принимается во внимание степень урбанизированности окружающей их социальной среды. К верхнему среднему слою исследовательница относит средних и крупных предпринимателей, к среднему — мелких предпринимателей, полупредпринимателей, менеджеров производственной сферы и управленцев непроизводственной (госаппарата), высшую интеллигенцию, рабочую элиту, кадровых военных. Ниже среднего слоя расположен “базовый слой” — массовая интеллигенция, полуинтеллигенция, работники торговли и сервиса, индустриальные рабочие, крестьяне — и нижний слой (неквалифицированные работники). Еще ниже — полукриминальное социальное дно. Выше верхнего среднего слоя — политическая и экономическая элита. Заславская не исследует специально две последние группы, поскольку о них отсутствуют социологические данные [23]. Позднее — в публикации 1998 года — Заславская дает несколько иные определения и цифры. Вместо верхнего среднего слоя здесь фигурирует просто верхний слой, насчитывающий 5—6% самодеятельного населения; удельный вес среднего слоя теперь определяется в 14—18% [25, c, 9].

Нетрудно заметить, что приведенные выводы Заславской основаны на сопоставлении количественных значений, отражающих различные аспекты объективного положения изучаемых слоев: наличие, размеры или отсутствие собственности, величина дохода, должностной статус, уровень квалификации, образование и т.д. На основании этих сопоставлений в полном соответствии с принципом вертикальной стратификации конструируется групповое членение общества, отражающее картину его дифференциации по выделяемым исследователем признакам. Интерес к такого рода иерархической дифференциации характерен для многих отечественных исследований социальной структуры: средний класс или средние слои в них — это группы, находящиеся на средних ступенях социальной лестницы. Внимание к удельному весу этих групп обусловлено тем, что он отражает глубину социальной дифференциации изучаемого общества и позволяет сравнивать его по этому критерию с другими обществами.

Некоторыеисходные принципы данного подхода выделяет американский исследователь российского среднего класса Х. Балзер. Он подчеркивает, что “средние классы” всегда являются таковыми применительно к конкретным условиям данной страны. Российский средний класс не обладает ни тем материальным достатком, ни той стабильностью положения, какие имел, например, американский средний класс в 1960—1980-х годах, но это не противоречит факту его существования и относительно быстрого роста в середине 1990-х годов. Ибо он выделяется не по каким-либо своим собственным особенностям, но по негативным критериям — к нему относят тех, кто ни богат, ни беден по материальным стандартам данной страны [73, p. 170].

Понятно, что такое направление исследований не затрагивает проблемы социальной и политической роли среднего класса, его качеств социального актора или субъекта, т. е. именно тех его характеристик, которые представляют наибольший интерес с точки зрения перспектив реформирования российского общества. Очевидно, именно поэтому Заславская дополняет чисто стратификационный подход анализом качеств среднего слоя как определенной социальной общности — уровня его сплоченности, его сознания, поведения. В связи с этим она отмечает гетерогенность среднего слоя, неустойчивость и мозаичность относящихся к нему групп, неконсистентность и нестабильность их статуса. Совокупность подобных групп, заключает исследовательница, в лучшем случае образует зародыш полноценного “среднего слоя”. Такая “полноценность” означала бы, по ее мнению, сознание общности своих интересов и способность бороться за них [22, c. 175]. В другой работе Т.И. Заславская и Р.Г. Громова констатируют, что “в своем нынешнем состоянии средний слой России вряд ли может выступать в роли социального стабилизатора общества и носителя общественного прогресса. Для этого ему недостает экономической независимости, высокого благосостояния и стимулирующих институциональных условий деловой и творческой деятельности” [25, c. 11, 12].

К сходному выводу приходит, затрагивая проблему социально-политической роли среднего класса, Х. Балзер. “Политическое развитие (России. — Г.Д.), — пишет он, — в большой мере зависит теперь от того, в какой мере средние классы используют существующие возможности, чтобы построить экономические и политические институты, которые помогут им пережить следующий кризис... Члены средних классов могут развить гражданские организации и механизмы коллективного действия, способные служить противовесом олигархии и опорой демократии”. Однако такую перспективу Балзер не считает единственно возможной. “По меньшей мере столь же вероятно, — продолжает он, — что их соблазнит искаженный образ латиноамериканских и азиатских моделей. Перед восточноазиатским кризисом конца 1997 г. я ожидал, что русские политики провозгласят “евразийские ценности”, ставящие стабильность и экономическое развитие выше демократии. Такая возможность остается весьма вероятной. Трагедия состоит в том, что в российских условиях те, кто тоскует по Пиночету, скорее всего оказываются ближе к Сухарто и Маркосу” [73, p. 183].

Последняя фраза звучит весьма актуально в условиях, когда после завершения “эпохи Ельцина” выбор между авторитарным “государственничеством”, навязываемым правящей бюрократией, и демократическим путем развития России стал острой проблемой политической жизни. Американский исследователь прав, полагая, что, учитывая особенности сложившегося в России синтеза власти и собственности, расстановки политических сил, выбор авторитарного сценария исключает либерализацию экономики и означает окончательное торжество бюрократического квазирынка, воспроизводящего экономический застой и кризис. Прав он и в том, что предотвращение подобного сценария зависит от активности общественных сил, отождествляемых со средним классом. Но это значит, что анализ возможностей и тенденций такой активности является одной из центральных проблем изучения среднего класса.

Преобладающий в отечественных исследованиях стратификационный подход мало релевантен данной проблеме. Не случайно в работах цитированных исследователей — русского и американского — мы встречаем один и тот же “перепад” между выводами о социально-экономической и общественно-политической реальности среднего класса (или слоя). В первом случае он выступает как достаточно четко выявляемая, большая (до четверти самодеятельного населения) и растущая социальная группа, во втором (у Заславской) как “неполноценный” и эмбриональный “квазислой”, как потенциальная пассивная база (у Балзера) усиления авторитаризма и закостенения существующих квазирыночных застойных экономических структур. Причем если первая реальность — “стратификационная”, социально-экономическая — воспроизводится социологами на основании тщательного анализа репрезентативных эмпирических данных, то вторая описывается скорее как эманация некоего общего более или менее интуитивного впечатления об общественно-политической жизни современной России. Адекватность этого впечатления весьма высока, однако вторая реальность среднего класса, заложенные в ней потенции и тенденции заслуживают, по меньшей мере, столь же конкретного и детального изучения, сколь и первая. Именно эта вторая — ментальная, психологическая и практически-поведенческая — реальность является основной темой данной работы.

Возвращаясь к работам Т.И. Заславской, важно отметить, что в них в общей форме выявлена одна из наиболее существенных особенностей в первую очередь практики, поведения среднего слоя российского общества. “Этот рыхлый несформировавшийся квазислой..., — пишет исследовательница, — обладает ценнейшим качеством — высоким инновационно-деятельностным потенциалом. Он принимает активное участие в реформах и успешно адаптируется к их результатам”. По мнению исследовательницы, “средний слой имеет культурный и деятельностный потенциал”, позволяющий ему развиваться в средний класс (в западном смысле слова) [22, с. 175; 25, с. 19]. Эти выводы представляются весьма важными, и они, как убедится читатель, служат одним из основных “отправных пунктов” концепции данной работы.

Определенным шагом вперед к пониманию деятельностных аспектов развития среднего класса, к изучению его реальной практики явились работы Е.М. Авраамовой. В них подчеркивается, что “критериальный подход”, распространенный при изучении существования и состава среднего класса, в российских условиях недостаточен. Ибо такие критерии, как уровень дохода и образования или должностной статус, “плохо действуют в условиях переходного общества, когда образование впрямую не определяет должностной статус, а статус автоматически не “конвертируется” в доход” [2]. Авраамова напоминает о таких “классических” (т. е., очевидно, присущих западному обществу) характеристиках среднего класса, как его функция экономического донора, платящего основную массу налогов, как его ведущая роль в процессе вертикальной мобильности (которая осуществляется в основном как внутри этого класса, так и путем “взаимообменов” между ним и другими частями социальной структуры). Однако решающим фактором формирования среднего класса и показателем принадлежности к нему в условиях переходного общества исследовательница считает уровень адаптации людей к новым условиям, который характеризуют “продуктивные модели социально-экономического поведения, адекватные сложившейся хозяйственной ситуации” [2].

Исходя из этого критерия и опираясь на многочисленные данные социологических опросов, Авраамова выделяет “потенциальное ядро среднего класса”, которое, по ее оценке, составляет 20% населения. Его характеризуют “адаптационные навыки, достаточно успешные стратегии социально-экономического поведения”. Они образуют “важные предпосылки становления среднего класса, однако у данной группы “отсутствуют стереотипы массового социокультурного поведения и устойчивая самоидентификация”, “значимые горизонтальные связи, ...отчетливое понимание экономических интересов”, “поддержка авторитетных общественных организаций”, что делает представителей данного слоя уязвимыми перед угрозой потери позиции, достигнутой в ходе адаптации”. Все это, заключает Авраамова, используя терминологию К. Маркса, не позволяет говорить о нем даже как о “классе в себе” и тем более как о “классе для себя”, “так как средние слои не имеют серьезных ресурсов влияния на макропроцессы в экономике и политике” [2, с. 25]. В целом работы Авраамовой продолжают линию изучения среднего класса с позиций тех “двух реальностей”, в которых выражается феноменология данной категории. Вместе с тем она существенно расширяет поле исследования второй, деятельностной реальности, артикулируя такие ее компоненты, как адаптация и адаптационные стратегии, вертикальная мобильность, социокультурное и политическое поведение, внутригрупповые связи. Характерно, что во всех рассмотренных исследованиях более или менее пессимистическая оценка второй реальности основана на ее сопоставлении с неким нормативным образом среднего класса, с представлением авторов о том, каким ему следует быть, какие он должен выполнять функции. Это представление в идейно-ценностном плане питается, очевидно, теми ожиданиями, которые связывались с развитием среднего класса в начале реформ, а в плане когнитивном — с идеализированным образом западного среднего класса или наследием марксистской теории классов.