ИДЕНТИЧНОСТЬ РОССИЙСКОГО СРЕДНЕГО КЛАССА 2 страница

Мелкий предприниматель в розничной торговле, высшее техническое образование, 29 лет, Москва. Самоидентификация: пятая ступенька “посередине где-то”. Основание — уровень жизни (500 долларов в месяц на члена семьи). Уровень образования, по мнению респондента, теперь потерял свое значение. Социально-профессиональная самоидентификация — предприниматель.

Научный работник-химик, доктор наук, заведующий отделом в академическом институте, 62 года, Москва. Разделяет “формальную” идентификацию по уровню дохода и “по другому ощущению”, под которым, очевидно, имеет в виду характер выполняемой работы и удовлетворенность ее содержанием. По первой градации (доход на члена семьи — 500—600 руб. в месяц) относит себя к “самой низшей” ступени, по второй — к одной из верхних — восьмой-девятой. Социально-профессиональная самоидентификация — “научная, или творческая, интеллигенция”.

Финансовый директор финансово-промышленного концерна, образование среднетехническое и незаконченное высшее, 28 лет, Нижний Новгород. Самоидентификация: пятая ступенька и средний класс, который респондент определяет так: “...белые воротнички, которые вынуждены работать, чтобы заработать себе деньги”.

Теплофизик, старший научный сотрудник академического института, высшее образование, 43 года, Москва. Самоидентификация — “где-то в середине”. Респондент определяет ее без особой уверенности, так как не знает точно, какими критериями следует руководствоваться: успеха, дохода или показателем положения человека в рамках “российской модели”. Сам же он предпочитает американскую модель успеха, который означает, по его мнению, профессиональные достижения, материальную обеспеченность и “возможность заниматься тем, чем хочешь”.

Теплофизик, старший научный сотрудник академического института, 53 года, Москва. Относит себя по “совокупному критерию” к шестой-седьмой ступеньке социальной лестницы (доход в семье 250 долларов в месяц на человека) и к научно-технической интеллигенции.

Женщина, заведующая отделом кадров в научно-исследовательском институте и внештатный агент туристической фирмы, образование высшее техническое, 46 лет, Нижний Новгород. Относит себя к третьей-четвертой ступени социальной лестницы по критерию “возможности приобретения того или иного товара” и к группе средних служащих, которую, по ее словам, отличает уровень жизни (“роскоши нет, но и нищеты тоже нет”) и культура поведения.

Женщина-врач, доктор наук, главный научный сотрудник, 60 лет, Москва. К определенной ступени социальной лестницы отнести себя не может, так как, по ее представлениям, эти ступени как-то связаны с “эгоистическими интересами к деньгам или власти”, а у нее таких интересов нет: она думает только о науке, о близких людях. Единственно возможная самоидентификация для нее профессиональная — медик, или медик-ученый.

Ремесленник-мебельщик, самозанятый, в настоящее время работает при церкви, образование высшее (по специальности — биофизик), 53 года, Москва. На иерархической шкале себя разместить не может: вопрос кажется ему и трудным, и не вполне понятным. Главная трудность в том, что к людям его круга “не совсем применимы” такие “градации”. В социально-профессиональном плане считает себя мелким ремесленником.

Студентка пятого курса английского факультета лингвистического университета и менеджер фирмы по программному обеспечению, 21 год, Нижний Новгород. Относит себя, исходя из положения родительской семьи и своего собственного, к седьмой ступени социальной иерархии. Это положение характеризует как “выше среднего”, как “материальное и социальное благополучие”.

Правозащитник, сотрудник общества “Мемориал”, в прошлом научный работник-геофизик, около 50 лет, Москва. Относит себя к средней — пятой — иерархической ступеньке, понимая иерархию не как лестницу материальных и социальных статусов, а как уровни “знаний и развития гуманитарного мышления” (на верхнюю ступень помещает академика Д.С. Лихачева и С.С. Аверинцева). На вопрос о социально-профессиональной принадлежности отвечает “правозащитник”, относя эту профессию по названному критерию к верхней половине социальной иерархии.

Цитируемые далее “самоидентификационные” суждения представителей деловой, административной и культурной элиты г. Тюмени отличаются по своей тематике от ответов “массовых” респондентов четырех городов европейской России. Как отмечалось выше, это отличие объясняется характером исследования тюменских социологов, объектом которого были “успешные городские профессионалы”, а целью — анализ “ценностей и правил игры” этой части среднего класса. Принадлежность участников интервью к этому классу, по-видимому, признавалась исследователями за исходную данность, и соответственно, им не предлагалось, в отличие от наших интервью, локализовать себя на какой-то ступеньке социальной иерархии. В ходе интервью, проводимых В.И. Бакштановским, стимулировались размышления их участников о том, есть ли у них “личная потребность в самоидентификации со средним классом, и если есть, то чем мотивирована эта потребность?” Им предлагалось выразить “свое отношение к распространенным суждениям о природе среднего класса, о роли материальных факторов в самоидентификации с ним, об ее мотивах, об образе “человека середины”, о духе буржуазности и других базовых ценностях [4, с. 9]. Таким образом, здесь перед нами не спонтанная социальная самоидентификация, как в предыдущей серии интервью, но аналитическая рефлексия о самих принципах такой идентификации. Это дает основание авторам исследования рассматривать опрошенных ими жителей Тюмени не как “респондентов”, а как “подлинных соавторов проекта” [4, с. 8].

Перейдем к краткому изложению их размышлений.

Судья областного арбитражного суда, в советское время городской прокурор, потом преподаватель высшей школы, 51 год. Отрицает саму правомерность понятия “средний класс”, считая его идеологической фикцией, придуманной либералами, чтобы “оправдать свои реформы, несправедливость разделения общества на бедных и богатых”. Для участника интервью вообще неприемлем принцип стратификации, основанный на уровне материального благосостояния (“повышение и понижение уровня дохода нашей семьи никак не отражается ни на моем мироощущении, ни на моем поведении”). Этому принципу он противопоставляет образ социальной структуры как своего рода иерархии социально-профессиональных ситуаций (“от преступника до Генерального секретаря Коммунистической партии”), где место каждого индивида фатально предопределено: “каждый живет в своем слое, на своем уровне, и это не результат его “свободного выбора”, а объективно отведенная ему биологическая ниша”.

Эта концепция социальной стратификации, напоминающая теорию Ломброзо, сочетается у тюменского юриста с готовностью принять морально-этическое измерение понятия “средний класс”, а его представителя — как избегающего крайностей “и в политике, и в достатке, и в образе жизни... достигшего стабильной позиции в обществе благодаря своему профессионализму, реализовавшего себя через профессионализм и потому достигшего известной жизненной независимости, автономности, не рвущегося “выше”, ибо это требует включения в “крысиные гонки” [4, с.14,15].

Женщина-педагог, основатель и директор (до июля 1999 года) Педагогического колледжа в г. Тюмени, около 65 лет. Признает “средний класс” своего рода вспомогательным, служебным понятием, пригодным лишь “для характеристики материального уровня жизни человека”, но не “духовной стороны” его жизни. Основной категорией самоидентификации для нее является понятие интеллигенции, которая “в духовном отношении выше условного “среднего класса”, хотя ее представители и “ориентированы на стандарты среднего класса — с точки зрения материального благополучия” [4, с. 32, 33].

Женщина-профессор, доктор философских наук, основатель и ректор Тюменского международного института экономики и права, заведующая кафедрой социального менеджмента Тюменского университета, 56-57 лет. Для участницы интервью средний класс — центральная самоидентификационная категория, в значительной мере совпадающая с понятием интеллигенции. Этот класс выделяется не по материальным (“дача, квартира, машина”), а по интеллектуальным и моральным критериям, по роли в обществе. “В моем понимании средний класс — это тот слой общества, представители которого задали, прежде всего себе вопрос: “если не мы, то кто?” ...Мы, средний класс, берем на себя конструктивную функцию... Обязательным критерием является соответствие определенным ценностям и нормам жизни, в том числе ценностям и нормам Дела. Дела, которым занимаются предприниматель, госслужащий, менеджер, дела, которым занимается интеллигент”. Тот же критерий использует тюменский профессор и для анализа социальной стратификации в целом. Так, высший класс для нее — это “люди высокого интеллекта, способные формулировать общественно значимые идеи, а также находить способы, средства и методы их реализации” [4, с. 36—38].

Геофизик, политик, до 1996 — бизнесмен, заместитель генерального директора Тюменнефтегеофизики, активист “Демократического выбора России”, с 1996 года председатель исполкома демократической коалиции “Западная Сибирь”, депутат городской Думы, 36 лет. Как либеральный политик придает понятию “средний класс” прежде всего решающее социально-политическое значение: “это наша политическая опора — никакого “Выбора России” не будет, не будет “Правого дела”, если в стране не сформируется средний класс”. Сам без колебаний идентифицирует себя со средним классом, основные признаки которого — материальная обеспеченность (означающая не богатство, но “нормальный” достаток), собственность, приверженность к либеральным ценностям и стремление к свободе, уважение к норме, “рациональность жизни” [4, с. 51—61].

Директор булочно-кондитерского комбината, в прошлом комсомольский работник, 50 лет. Самоидентификация с верхним слоем среднего класса — “потому что и на Западе, и в России генеральный менеджер — это достаточно высокооплачиваемый человек”. Материальный достаток — “дача, квартира, машина”, вообще наличие собственности, по мнению директора, — необходимое условие принадлежности к среднему классу, но к ним он добавляет и определенные нормативные черты психологии и образа жизни. К ним относится вложение средств в первую очередь в образование детей, а также поведенческая и интеллектуальная самостоятельность личности, жизненная стратегия, основанная на принципе “не верь, не бойся, не проси”. Участник интервью не отождествляет идентификацию со средним классом с положением “в середине”, если под серединой подразумевается большинство. Идеал для него — люди, способные к инновациям, на первых порах не принимаемым большинством, и поэтому вначале неизбежно оказывающиеся в меньшинстве. Но, в то же время, ему близка “середина”, понимаемая как устранение от крайностей, отказ от “стремления к сверхуспеху” и участия в “крысиных гонках” [4, с. 63—65].

Художник, преподаватель Тюменского колледжа искусств, 51 год. Затрудняется в идентификации себя со средним классом, как и вообще в самоотнесении к какой-то определенной “графе”. Эта трудность обусловлена, по его мысли, как общей нестабильностью жизни, так и индивидуализмом, свойственным творческим людям. Даже материального критерия недостаточно, по его мнению, для выделения среднего класса: “у тех, кто подходит под этот стандарт, могут быть такие проблемы, что они захотят отнести себя к классу “низшему”. “Для меня, — говорит художник, — естественнее относить себя к интеллигенции” [4, с. 67—69].

Журналист, издатель и редактор газеты, 61 год. Отождествляет себя одновременно с интеллигенцией и средним классом, природу которого, по его мнению, “характеризует сумма степеней свободы”. Интеллигент из среднего класса — это человек, обладающий материальным благосостоянием, “определенной гарантией”, но не утративший духовности, живущий интеллектуальными, творческими интересами. “Он стал человеком среднего класса потому, что успешно реализовал свой творческий потенциал”. Люди среднего класса умеют остановиться в своем стремлении к достатку, к богатству, они определяют свои потребности “по критерию необходимого и достаточного”. В то же время они индивидуалисты, не хотят “подчиняться, ходить строем” [4, с. 87—89, 95].

Директор машиностроительного завода, 62 года. Ранее не задумывался о возможности отнесения себя к среднему классу, а “если все же поставить перед собой этот вопрос, ... то легче всего применить к себе определенные показатели уровня жизни, например, “дача, квартира, машина”. Кроме того, могу позволить себе и покупать литературу, и отдыхать на курорте”. Полагает возможным отнести себя к среднему классу также по признаку профессионализма и потому, что “уважает нормы общества, ценит порядок” [4, с. 100, 101].

Врач, профессор, директор Кардиологического центра, 43 года. Никогда не задумывался над вопросом о своей принадлежности к среднему классу. “Кстати, и сам термин средний класс мне не очень нравится: средний, низший, высший — напоминает терминологию кастового разделения. Если уж надо принять какую-то классификацию, то мне ближе принадлежность к интеллигенции”. Средний класс, по мнению кардиолога, — “это больше экономическое понятие”, слишком узкое для самоидентификации людей, которые “творчески реализовали себя через профессию” [4, с. 113, 114].

Ректор Технического университета, 46 лет. Относит себя к среднему слою среднего класса. По определению ректора, “средний класс составляют люди, которые прежде всего решили для себя экономические проблемы, достигли определенных стандартов благополучия. И не только в денежной форме... Человек среднего класса достигает определенных высот в жизни и в деле благодаря своему профессионализму... Значимость ценности успеха для человека среднего класса трудно преувеличить” и, кроме того, человек среднего класса — существо общественное. Мы, средний класс, внимательно прислушиваемся к тому, что происходит в обществе и склонны поддерживать его стабильность во всех сферах жизни. Например, мы хотим одеваться не просто так, как бог послал, а соответствовать определенным нормам”. Развивая эту тему стиля жизни и потребления среднего класса, ректор утверждает, что, хотя он учитывает требования моды, ему чужда как неряшливость (“наплевательство”) маргиналов, так и престижное потребление (“высокомерие”) элиты. И в то же время образ жизни среднего класса не однороден, определяется профессией принадлежащих к нему людей: он разный у политика, чиновника, бизнесмена, профессора.

В целом для ректора средний класс — понятие не только социально-стратификационное, но и нормативно-этическое, обозначающее определенный тип мотивации, жизненной философии. Эпитет “средний” выражает в этом смысле такое состояние человека, в котором он, достигнув “определенных высот”, стремится к “более высоким вершинам”, руководствуется идеей, “которая звала бы к лучшей жизни” [4, с. 128, 129, 133, 141].

Глава администрации г. Тюмени, в прошлом начальник отделения железной дороги, 50 лет. Идентифицирует себя со средним классом, хотя и не без сомнений. Они обусловлены тем, что это понятие его несколько “раздражает”: оно может ориентировать на самоудовлетворенность и остановку в росте; “среднее”, по его словам, “как бы закрывает индивидуальное”. Кроме того, самоидентификации со средним классом препятствует должность мэра: она задает ролевые нормы, “границы поведения”, отличающиеся от типичных для “обычных” представителей этого класса. В то же время идентификация со средним классом кажется тюменскому мэру привлекательной, так как он отождествляет ее не только с уровнем дохода и с профессионализмом, но и с близкими ему ценностями и нормами. К их числу он относит отказ от максимализма и способность к компромиссу, сочувственное отношение, помощь “тем, кто ниже” — бедным, слабым. Понятие “средний класс” важно для мэра еще и потому, что оно легитимизирует отвергавшиеся в советское время “буржуазные”, “мещанские”, “обывательские” ценности. Мэр видит их смысл в стремлении к “рациональному обустройству жизни”, заботе о благополучии семьи, которые совсем не обязательно, по его мнению, ведут к утрате духовности [4, с. 142—158].

Врач, профессор, заведующий кафедрой Медицинской академии, до 1999 года — заведующий горздравом, 49 лет. Наиболее важным критерием принадлежности к среднему классу считает “успешную профессиональную самореализацию человека”. Профессионализм же, по мнению профессора, предполагает сочетание менеджерской и общественной деятельности, инновации “как в теории, так и во внедренческой практике, служение людям”. Вместе с тем “средний класс” — это люди социальной нормы..., люди, которые ориентированы на культуру “золотого сечения”. Норма — это оптимум между желаемым и возможным, между амбициями и трезвой самооценкой. И мне кажется, что люди среднего класса как раз и ориентированы на такой оптимум, их амбиции и их самокритика определяет их нишу как социальную середину”. Профессор “хотел бы”, чтобы его идентифицировали как человека среднего класса (“это престижно”), но в то же время ему “не очень хочется публично декларировать себя” в этом качестве. Основа этой амбивалентной позиции — отсутствие в российском обществе общих “правил игры” — правовых и моральных, на которые могли бы опереться люди, способные к успеху, которые могли бы обеспечить таким людям “моральный комфорт”. “Общество не задает стандарты достойной жизни, и от этого мы страдаем” [4, с. 159—162, 165—168].

Академик РАН, председатель президиума Тюменского научного центра (включающего три института), директор Института криосферы, 59 лет. Вопрос о самоидентификации со средним классом для него не актуален. Полагает, что “сегодня в России еще не сложился общепризнанный образ среднего класса. Слишком мало времени прошло, чтобы делить общество на новые классы. В большинстве своем мы еще живем старыми представлениями о структуре общества...” Относит себя (как и в советское время) к научной элите [4, с. 170, 171].

Журналист, председатель регионального комитета по телерадиовещанию, неполное высшее образование (два курса историко-филологического факультета), 53 года. О самоидентификации со средним классом: “хотя объективно меня можно причислить к среднему классу, сам себя я все же с ним не ассоциирую, мне кажется, что я не классифицируем. Как самодостаточная личность отношу себя к самому себе, а не к какому-либо классу... Как человек творческий, я исповедую богемные принципы жизни”. Склонен скорее идентифицировать себя как профессионала или в крайнем случае как “нестандартного человека среднего класса” [4, с. 182, 184].

Инженер, заместитель по информационным технологиям главного инженера института “Гипротюменьнефтегаз”, 47 лет. Уверенно относит себя к среднему классу. Основание: “в семье достаток, дочь учится в университете, сын — в аспирантуре, в нынешнее сложное время мы можем позволить себе немного больше, чем другие”. Признак человека среднего класса: он “много и качественно работает и потому рано или поздно к нему приходит успех”. Главный критерий самоидентификации со средним классом для него, однако, не материальный достаток как таковой, но уверенность в будущем, в гарантированности “нормальной жизни”. Высоко оценивает социальную роль “людей середины”. Средний — это же нормально. “Человек середины” — тот стержень, на котором держатся все” [4, с. 193—195].

Женщина-директор школы, 46 лет. “Если примериться к стандартным критериям “среднего класса”, могу отнести себя к типичным его членам — хотя бы потому, что имею и дачу, и машину, и квартиру”. То же — и по критерию образования детей: дочь закончила вуз и живет в США, сын учится в университете. Уверена “в своем профессионализме — опасность потерять пост меня не пугает”. В то же время самоидентификация со средним классом у нее интереса никогда не вызывала: “в советское время считала (да и сегодня тоже), что принадлежу к интеллигенции” [4, с. 201—203].

Заместитель губернатора по проблемам социальной политики, в прошлом секретарь обкома комсомола. “Если рассуждать с точки зрения наиболее распространенного понимания природы среднего класса, то я могу отнести себя к людям этого рода. Речь идет о таком критерии самооценки как уровень достатка... Зарплата позволяет мне обеспечивать семью”. Однако такого рода критерии кажутся заместителю губернатора недостаточными для самоидентификации, поскольку не отражают адекватно систему его ценностей и жизненных целей. Достижение материального достатка для него не самоцель — “мне неинтересно просто работать за зарплату, зарплата не дает счастья”. Положительный же смысл идентификации со средним классом видит в отождествлении данного понятия с таким качеством, как “основательность”, означающая “хорошее владение основами своего дела” и придающая человеку статус “хорошиста”, отличающая его как от серого троечника, так и от отличника — тем, “что не любит рвать подметки”, порхать по “верхушкам”. “Основательность” для него ключевое позитивное понятие, распространяющееся как на устройство собственной материальной жизни (которое прежде, по его словам, несправедливо клеймилось как “буржуазность”), так и на профессиональную деятельность [4, с. 216—218].

Профессор, специалист по государственному праву, проректор университета по учебной работе, 51 год. Не придает большого значения собственной социально-групповой принадлежности (“для меня это скорее этикеточка, ярлык — не более того”). Принадлежность к какой-то социальной категории не является, по его мнению, показателем свойств личности. “В каждом классе, прослойке, в каждой профессиональной группе есть и люди “серенькие”, и люди необычные, неординарные, самобытные, яркие, талантливые”. Тем не менее, считает возможным отнести себя к среднему классу как по материальным критериям, так и потому, что ставит перед собой более высокие цели, чем простое выживание, имеет широкий круг интересов, “интересную работу, которой я отдаю себя полностью” [4, с. 226, 227].

Директор Центра рационального недропользования Ханты-Мансийского автономного округа, геолог, доктор наук, 58 лет. Принципиально отказывается от какой бы то ни было социально-классовой самоидентификации: “никогда себя ни к каким классам не относил — например, в советские времена — к интеллигенции, считал это обычной жандармской системой учета граждан”. Признает для себя только идентификацию узкопрофессиональную (“мой “дом” — прогнозирование”), которую тесно связывает с общественным и созидательным содержанием своей профессиональной деятельности: “моя самоидентификация — прежде всего патриот, стремящийся созидать” [4, с. 233, 234].

Химик, доктор наук, бизнесмен (руководитель концерна), в прошлом декан химического факультета университета, 48 лет. Отказывается от самоидентификации со средним классом, так как считает, что в России этого класса нет. “В России наличие некоторых общепринятых признаков среднего класса не срабатывает из-за отсутствия условий стабильности бизнеса и жизни”. Считает себя профессионалом в сфере бизнеса [4, с. 253—255].

КОММЕНТАРИЙ И АНАЛИЗ: КРИТЕРИИ ИДЕНТИФИКАЦИИ

Представленные индивидуальные самоидентификации могут, как мы полагаем, быть классифицированы по двум основным критериям. Во-первых, по степени согласия человека с самим принципом социального самоопределения по вертикальной шкале, выраженным или численными показателями (номером занимаемого им “этажа”), или в понятиях “низший, средний, верхний”. Во-вторых, по признакам, которые он выбирает для такого самоопределения. Можно предположить также, что между этими двумя критериями существует некая взаимозависимость: готовность принять предложенный принцип самоидентификации так или иначе соотносится с избираемыми в рамках этого принципа конкретными характеристиками социального статуса.

Остановимся вначале на первом критерии. Приведенные выше данные ВЦИОМ и комментарий к ним Л.А. Хахулиной убедительно свидетельствуют о процессе освоения постсоветским общественным сознанием “стратификационного” принципа социальной структуры. Реальность этого процесса в то же время не означает, что образ построенного по вертикали общества был чужд советскому сознанию. Напротив, этот образ не мог не продуцироваться всей бюрократически организованной общественной системой “реального социализма”. Однако советская “вертикаль” значительно отличалась от той, в рамках которой позже стало возможным распространение понятий типа “средний класс”.

Во-первых, в соответствии с бюрократическими основами тоталитарно-авторитарного слоя эта “вертикаль” отражала лишь один аспект положения людей в обществе — их место в системе власти. Иными словами, образ социальной структуры был не многомерным — в том смысле, в каком он является в соответствии с веберовским и вообще современным пониманием стратификации, а одномерным, как одномерна, например, стратификация внутри воинского подразделения или государственного ведомства. И именно поэтому он выступал, во-вторых, не в виде некоего вертикального континуума, в котором находят свое место, в частности, средние слои (или средний класс), но, скорее, в виде дихотомии: начальство (“руководители”) плюс выдающиеся (точнее, официально признаваемые таковыми) деятели и “рядовые трудящиеся”.

Для этих последних, поскольку они составляли абсолютное большинство, “массу равных”, их положение на социетальной “вертикали” не было индивидуализированным и не могло служить поэтому решающим критерием индивидуальной самоидентификации. Гораздо большее значение имели идентификации по горизонтали — по принадлежности к большим социально-профессиональным группам (рабочие, служащие, колхозники, интеллигенция) или корпорациям (шахтеры, железнодорожники, военные, милиция, учителя, медики, ученые и т.д. и т.п.). Вертикальный принцип в ряде ситуаций тоже был важен, но не как социетальный, а как внутрикорпоративный (звания и должности в армии, научные степени и звания в высшем образовании и научных учреждениях, народные, заслуженные и просто артисты в театре и кино и т.д.).

Сам факт готовности возрастающего числа современных россиян относить себя к не имеющим профессиональной окраски ступеням именно социетальной, а не внутрикорпоративной иерархии, несомненно, отражает становление совершенно иного образа социальной структуры. Он также говорит об использовании различных критериев такого самоотнесения и о нередких колебаниях в их выборе, что свидетельствует, очевидно, о многомерности этого нового образа. Интересно, что некоторые респонденты пытаются переосмыслить в ключе этих новых стратификационных категорий свое положение в советское время, или сетуя на то, что они принадлежали к среднему классу, а теперь утратили прежний статус, или, напротив, утверждая, что сохранили прежнее “среднеклассовое” положение. Все это говорит о том, что новый способ социальной идентификации приобрел качество массового социального представления, питаемого как источниками информации, так и всем опытом жизни в постсоветских условиях. Вместе с тем, среди респондентов имеются значительные различия в уровне усвоения этого представления.

Подавляющее большинство как наших респондентов, так и участников тюменского исследования соглашаются с просьбой социологов определить свое место на вертикальной социальной шкале, однако смысл этой идентификации для них различен. Часть их воспринимает ее просто как характеристику своего объективного положения — главным образом, материального, т.е. уровня доходов и его стабильности, гарантированности, основывая представление о выбранной страте или “классе” на образе своей ситуации и определяемых ею жизненных возможностей. Другая часть респондентов “субъективирует” выбранную позицию, увязывая ее со своими личными ценностями, целями, жизненной стратегией. Некоторые совершают предлагаемый выбор как бы неохотно и с колебаниями, соглашаясь с реальностью вертикальной стратификации, но подчеркивая, что для них более адекватным является традиционное соотнесение с социально-профессиональной группой (интеллигенцией).

И, наконец, последняя группа респондентов в принципе отвергает самоотнесение к какой-либо страте и “классу”, или акцентируя собственную индивидуальную уникальность, несовместимую с таким соотнесением, или полагая себя принадлежащим только к микрогруппе (“кругу”) и затрудняясь в выборе “своей” макрообщности. Есть и такие, которые признают членение общества только по культурным, интеллектуальным и функциональным критериям — на просвещенную и просвещающую элиту и “массу”. Некоторые участники тюменского исследования отказались от идентификации со средним классом, ссылаясь или на “идеологичность”, надуманность этого понятия, или на отсутствие такого класса в России.

Насколько позволяют судить используемые нами данные, социальное представление о делении общества на вертикально расположенные страты активнее всего усваивают люди, обладающие сильной мотивацией успеха в рамках институциональных организаций — административных, производственных, деловых или научных и образовательных. Одни из них испытывают удовлетворенность достигнутыми “средними” позициями, рассматривая их как разумный предел собственной вертикальной мобильности и отказываясь от “крысиной гонки”, т.е. чрезмерного напряжения физических и психических ресурсов, которого потребовало бы стремление к более высоким позициям. Возможно, мы имеем здесь дело с типичным проявлением хабитуса по Бурдье, с подгонкой потребностей к возможностям; на их оценку влияет, в частности, неуверенность в собственных способностях добиться большего успеха, рационализируемая в форме апологии “среднего” положения (мы находим ее в ряде “рефлективных биографий” тюменских профессионалов). Другие такие респонденты, напротив, говорят о своем стремлении добиться еще большего успеха.

В обеих группах названное социальное представление развито (по терминологии С. Московиси) до уровня “укоренения”: движение по вертикальной статусной лестнице органически вошло в систему их мотивов и ценностей, а достигнутая “высота” (или та, которой человек надеется достигнуть в будущем) является психологически значимым показателем степени реализации данной мотивационной интенции.