Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


ЗАЧЕМ ИЗУЧАТЬ СРЕДНИЙ КЛАСС? 2 страница




В ходе полемики о среднем классе наметились и несколько иные методологические подходы. Так, в одной из дискуссий, организованной Российским независимым институтом социальных и национальных проблем (РНИСиНП, руководитель М.К. Горшков), А.Г. Здравомыслов фактически выступил против “нормативного” подхода к проблеме. “Существование среднего класса в настоящее время не вызывает каких-либо сомнений”, — утверждал оратор. По мнению Здравомыслова, весомым аргументом в пользу этого тезиса является уже существующий многочисленный “срединный слой”, а марксистское понимание класса не имеет отношения к проблеме; социальную неоднородность среднего класса, многообразие его ценностных и политических ориентаций следует признать, по мнению автора, нормальными явлениями. С точки зрения известного российского социолога, споры о большей или меньшей “полноценности” среднего класса не имеют большого смысла, акцент надо перенести на изучение происходящих в нем процессов [27, c. 34].

Многие противоречия в суждениях о среднем классе объясняются, по-видимому, отсутствием четко определенной методологической установки, ориентирующей цели исследования. Если, как отмечалось выше, это понятие представляет собой аналитическую, т. е. так или иначе сконструированную категорию, важно прежде всего решить, для анализа чего, какой именно проблемы, она используется. Ибо именно от содержания этой проблемы зависит смысл, который вкладывается в понятие среднего класса. Этот центральный методологический вопрос поставил и наметил его решение И.Е. Дискин. По его мнению, многие работы о среднем классе направляются целевой установкой: “чтобы было как у людей; на Западе есть, и у нас должно быть”, а подобный подход, считает социолог, малопродуктивен. Продуктивное же направление в исследовании среднего класса он видит в поиске такого социального субъекта (слоев, групп, некоего “виртуального класса”), который был бы способен обеспечить стабилизацию общества в процессе своих конфликтов с существующими общественными институтами, критикуя и выявляя их нестыковки и дисфункции. Этот поиск Дискин предлагает вести, опираясь на систему специальных верифицируемых социологических индикаторов-характеристик, которыми “должен был бы обладать социальный субъект, который при определенных условиях, в некотором диалоге с институциональной средой ...способен выстроить некоторую стабильную ситуацию”. К числу таких характеристик Дискин относит индивидуальный рациональный выбор жизненных стратегий “в соотношении с наличными и доступными социально-экономическими ресурсами”, а также “мотивационную напряженность, мотивированность на достижения и готовность переходить довольно высокие барьеры в использовании ресурсов” [20, c. 36—38]. Хотя автор этого не оговаривает, речь явно идет о субъекте такой стабилизации, которая происходит на основе развития рыночных отношений и институтов.

Существенный методологический вклад в изучение рассматриваемых проблем внесла монография Н.Е. Тихоновой, посвященная факторам социальной стратификации в России. В этой работе проблематика среднего класса специально не исследуется, но исходные теоретические позиции и исследовательская стратегия автора представляют несомненный интерес для выработки адекватного подхода к данной проблематике. Во-первых, Тихонова стремится строить эту стратегию в соотношении с основными парадигмами современной социологической теории. Сопоставляя два альтернативных подхода, один из которых “рассматривает индивидов как элементы социальной системы, детерминирующей их действия через место в системе в целом, а другой воспринимает их как “рациональных акторов”...”, автор исходит из гипотезы, что применительно к “условиям трансформирующегося общества подход с позиций актора является более перспективным”.

Во-вторых, проверяя и подтверждая в ходе исследования эту гипотезу, Тихонова приходит к выводам, весьма плодотворным как для понимания процесса социальной структуризации российского общества в целом, так и проблемы среднего класса. “В условиях рыночных реформ, — заключает исследовательница, — произошел не столько слом старой социальной структуры, сколько дополнение ее формирующейся ускоренными темпами вполне рыночной в своей основе новой социальной структурой, включающей не только “новых русских”, но и миллионы людей, работающих в негосударственном секторе экономики. “Перетоку” определенной части населения в частный сектор экономики и закреплению в нем способствовали прежде всего факторы личностного, социально-психологического характера. В числе основных среди них были тесно коррелированные с возрастными характеристиками инициативно-индивидуалистические или, напротив, пассивно-патерналистские установки, степень мобильности психики, а также ценностные ориентации, задававшие в совокупности возможности адаптации актора к новой модели развития общества”. И далее автор высказывает предположение о возможном сохранении “дифференцирующей и селектирующей роли социально-психологических факторов” при условии сохранения смешанного характера российской экономики.

Выводы Тихоновой имеют самое непосредственное отношение к пониманию содержания категории “средний класс” в условиях постсоветского российского общества и процессов его формирования. В то же время, на наш взгляд, в ее концепции можно обнаружить некоторые противоречия, обусловленные не вполне последовательным осуществлением столь четко сформулированных ею методологических принципов.

Во-первых, при внимательном чтении работы Тихоновой возникает вопрос: в каком именно процессе играют ключевую роль социально-психологические факторы — в распределении индивидов по различным “ячейкам” социальной структуры или в формировании самой этой структуры? В одном случае автор заявляет, что ее интересует роль этих факторов “в занятии определенной статусной позиции”, что предполагает имплицитное представление о существовании сложившейся и относительно устойчивой системы таких позиций. В другом же случае речь идет о “дифференцирующей роли” социально-психологических факторов, что наводит на мысль о далеко не завершившемся процессе дифференциации и структурирования общества, не о занятии, а о “сотворении” статусных позиций.

Во-вторых, несомненно, доказанная автором связь новых социально-структурных феноменов с частным сектором экономики выглядит в изложении Тихоновой чересчур жесткой. Получается, что за пределами этого сектора остаются лишь психологически иммобильные и безынициативные люди с “пассивно-патерналистскими” установками, не происходит значительных социально-структурных изменений. Наверняка, исследовательница не разделяет подобных выводов, однако ее формулировки могут создать подобное впечатление.

И наконец, в-третьих, основной концепции автора противоречит, на наш взгляд, ее вывод о маловероятности “дальнейших перспектив процесса модернизации общественной жизни России”, который она аргументирует исчерпанием “основного адаптационного ресурса населения” [56, с.11, 12, 124, 125]. Последнее соображение просто малопонятно. Как можно доказать, что исчерпан ресурс тех факторов трансформации социальной структуры, которые сама Тихонова считает основными: способность людей к инициативе, личностная психологическая мобильность, достижительные мотивации? Тем более, что эти факторы она связывает с возрастными характеристиками людей, что предполагает их воспроизводство в каждом новом поколении.

В особую группу исследований о среднем классе можно отнести те из них, в которых критерием для его выделения принимается не совокупность экономических, социальных и культурных характеристик различных слоев общества, но самоидентификация людей со средними слоями. Выделенный таким образом “субъективный средний класс” (по формулировке Л.А. Хахулиной) затем исследуется по всем параметрам его материального и профессионального положения, сознания (ценностные ориентации), экономического, социального и политического поведения. На таком подходе построено исследование ВЦИОМ, результаты которого опубликованы в статье Хахулиной [63], и обширный аналитический доклад, в сущности монографическое исследование РНИСиНП [54]. “Идентификационный” подход связан с непростыми методологическими проблемами — прежде всего с определением субъективных оснований социальной самоидентификации в России. Эти проблемы решаются в двух исследованиях неодинаково (подробнее об этом в следующей главе), однако оба они значительно обогащают эмпирическую базу изучения российского среднего класса. Так, Хахулина исследует представление населения о социальной стратификации российского общества, социальный состав субъективного среднего класса, уровень его доходов и имущественную обеспеченность, жилищные условия, сбережения, проведение отпусков, воздействие на него августовского кризиса 1998 года, отношение к экономической реформе и электоральные ориентации. В исследовании РНИСиНП эти вопросы исследованы еще более детально и кроме них — экономическое поведение и экономические ценности среднего класса, особенности его мировоззрения и политические ценности, социальная мобильность его представителей.

Один из наиболее интересных результатов обоих исследований состоит в том, что вырисовывающийся в них портрет субъективного среднего класса по своим качественным и количественным параметрам в основном совпадает с тем, который конструируется на основе анализа объективных данных [63, c. 28]. Таким образом, реальность среднего класса и определенность его характеристик подтверждают не только заключения исследователей стратификации — ее отражают также представления массового сознания.

Подчеркнем, однако, что речь идет только о том, что мы назвали выше “первой реальностью” среднего класса. Иными словами, о среднем классе, определяемом в сущности тавтологически: те, кто занимает или считает, что занимает, средние позиции на вертикально ориентированном социальном пространстве. Сложнее обстоит дело со “второй реальностью”, отражающей субъективные, деятельностные характеристики среднего класса, его внутреннее строение и роль в трансформационных процессах. С одной стороны, оба исследования субъективного среднего класса подтверждают то, что подчеркивалось в предыдущих отечественных работах: крайнюю гетерогенность этого слоя буквально по всем параметрам как объективным (например, уровень доходов, социально-профессиональный статус), так и субъективным: ценности, ориентации, модели экономического поведения и т.д. Иными словами, отсутствие признаков его реальности как объединяемой чем-то (кроме “среднего” положения и соответствующей самоидентификации) общности, или группы. С другой стороны, оба исследования неодинаково интерпретируют эти данные и оценивают “вторую реальность” среднего класса. Хахулина, фактически подтверждая мнение Заславской и ряда других социологов, видит в верхней и средней его части пока что “зародыш” будущего среднего класса, способный развиться в нечто зрелое лишь при определенных экономических и политических условиях [63, с. 33].

Исследователи РНИСиНП также приводят и подробно анализируют данные о многоплановой гетерогенности и фрагментированности российского среднего класса, при этом утверждая, что различия между средними слоями российского общества прослеживаются во всем — начиная от имущественного положения и кончая гражданской позицией и политическими ориентациями. Они, тем не менее, считают возможным определять его как “довольно устойчивую социальную совокупность”, как группу, “объективно заинтересованную в максимальной стабильности российского общества”. В числе особенностей среднего класса, подтверждающих эти тезисы, авторы называют высокий уровень адаптированности к рыночной экономике и “экономическую стратегию, в которой значительное место принадлежит предпринимательской деятельности и самозанятости”; свободу от патерналистских установок и склонность полагаться на собственную активность как условие жизненного успеха; ценности свободы и частной собственности; ориентацию на социальное рыночное хозяйство.

Приходится констатировать, что эти выводы не вполне подтверждаются данными исследования. Так, по ряду обозначенных позиций в лучшем случае лишь незначительное арифметическое большинство, но далеко не основная масса “среднего слоя среднего класса” (категория, в которую, по классификации исследователей, входит примерно 94% всего его состава) обладает названными особенностями. Лишь 55% являются сторонниками “общества индивидуальной свободы”; 55,3% считают, что каждый должен отвечать за свое благополучие (остальные приписывают эту роль государству); за экономическое устройство, основанное на плановом хозяйстве или государственной собственности с элементами рынка и частной собственности, выступает немногим меньше половины (42,4%); лишь 27% готовы для улучшения своего положения заняться предпринимательством или мелкой торговлей, а 37% — отнюдь не “рыночной” обработкой собственных огородов. Что касается заинтересованности среднего класса в стабильности, то не вполне понятно, о чем идет речь. Экономических или политических потрясений в России вообще не хочет никто, кроме маргинальных экстремистов. В то же время почти половина (48—49%) среднего класса считает, что “нынешняя власть должна быть заменена”, 55,4% — что “общество нуждается в существенных переменах”, 38,6% — фактически выступают за передел собственности (“конфискацию неправедно нажитых состояний”) [54, c. 82, 94, 128, 154, 187, 193, 229, 233, 234].

В целом создается впечатление, что попытки выяснить уровень зрелости российского среднего класса — остается ли он “зародышем” или сложился в устойчивую социальную группу — не являются особо конструктивным путем его изучения. Сторонники обеих точек зрения рисуют аналогичную картину эмпирической реальности этого класса, поэтому споры на данную тему похожи на известную дискуссию: наполовину полон или наполовину пуст стакан воды. Интерес рассматриваемых исследований субъективного среднего класса в другом. Во-первых, в них собран и подвергнут разностороннему анализу богатейший массив эмпирических социологических данных. Во-вторых, избранная в них стратегия исследования позволяет выявить, как изменения в социальной структуре российского общества отразились на массовом сознании, на социальной самоидентификации россиян. В частности, весьма важным применительно к этому представляется вывод Хахулиной, что “самоидентификация на стратификационной шкале становится все более привычной для российского населения” [63, с. 25]. В-третьих, первостепенное познавательное значение имеет выявленная в этих работах внутренняя дифференциация гипотетического среднего класса и выяснение как объективных, так и субъективных — психологических, поведенческих — особенностей различных его составляющих. Так, Хахулина приходит к выводу о неодинаковой роли в формировании среднего класса “людей с образованием, занятых наемным трудом”, и представителей малого и среднего бизнеса: именно первая группа, по ее мнению, способна в российских условиях внести основной вклад в этот процесс [63, с. 33].

В исследовании РНИСиНП в некотором противоречии с цитированными выше общими выводами выделяются и анализируются по различным признакам те группы среднего класса, которые являются в отличие от остальных носителями новых “среднеклассовых” тенденций в образе жизни, социальной мобильности, выборе между либеральным и патерналистским этосом. Так, по наблюдению исследователей, одной из характеристик “нового среднего класса” являются активные формы досуга, которые коррелируются не только с высокой материальной обеспеченностью, но и с высоким образовательным и квалификационным уровнем. В качестве “основных факторов принадлежности к среднему классу как к доходной группе” выделяются “наличие собственного бизнеса и (или) административная карьера, как правило, зависящие от образовательного уровня”. Здесь явно идет речь не обо всем среднем классе, выделенном авторами по критерию самоидентификации, а лишь о некоторой его части. Показательно, что лишь для “молодых, предпринимательских и высокообразованных когорт”, а не для среднего класса в целом характерна либеральная позиция в вопросах социально-трудовых отношений — перенос ответственности за их решение с государства на предпринимателей [54, c. .99, 111, 166].

Весьма четкую и дифференцированную картину формирования российского среднего класса дает исследование Бюро экономического анализа (БЭА). Авторы этой работы считают “малопродуктивными” попытки доказать или опровергнуть существование среднего класса в России. Отвергают они и представление о существовании где бы то ни было единого гомогенного среднего класса: речь может идти лишь о совокупности различных групп. Вместе с тем исследователи БЭА соглашаются с тезисом, что “собственно средний класс в том смысле, в котором он существует на Западе, в России пока не сформировался, а если и существует, то в очень ограниченных масштабах”.

Используя вторичный анализ эмпирических данных, собранных различными научными центрами, они выделяют пять признаков, или критериев идентичности среднего класса: 1) доходы, 2) владение недвижимым имуществом, 3) обладание движимым имуществом, 4) профессионально-квалификационный статус, 5) “демонстрация успешного экономического поведения в новых экономических условиях”. На основании этого многокритериального подхода БЭА вычленяет несколько групп населения — в соответствии с концентрацией признаков, определяющей уровень их развития в качестве потенциальных или реальных компонентов среднего класса. Группы, обладающие одним-двумя из названных признаков, авторы относят к “протоклассам”, тремя признаками — к “ядру среднего класса”, составляющему, по их подсчетам, 20—25% населения. Протосредние классы в своем подавляющем большинстве (80% семей) состоят из горожан, в богатых регионах они охватывают 37—40%, в средних и бедных регионах — 12—13% семей. Всеми пятью признаками среднего класса обладают, т. е. очевидно, приближаются по всем параметрам к западным средним классам, по данным БЭА, лишь 1—2,5% семей. Принципиально важное методологическое значение имеет тезис авторов, что “ тип социального действия рассматривается... в качестве основной группообразующей характеристики социальной структуры” [61, c. 39—42].

Подведем некоторые итоги нашему (повторим, далеко не полному) обзору российской научной литературы о среднем классе. Одним из таких итогов представляется предположение об исчерпанности дискуссии о наличии или отсутствии, границах и “подлинности” российского среднего класса. Не в том, разумеется, смысле, что вопросы о критериях выделения и количественных параметрах “срединной” части социального пространства вообще не заслуживают дальнейшего изучения. Напротив, эти вопросы весьма важны как для отслеживания динамики социальной структуры, так и для понимания уровня социально-экономической дифференциации и поляризации российского общества, так или иначе влияющих на характер общественных отношений, прежде всего на факторы, способствующие или препятствующие развитию социальных конфликтов. Названные дискуссии исчерпаны в том смысле, что поскольку наличие весомой “срединной” части сообщества более или менее доказано, дальнейшее оперирование категорией “средний класс”, что подразумевает целостное социальное образование (группу), теряет аналитическое значение. Ибо не менее убедительно доказано, что в качестве такой целостности он просто не существует и кроме “срединности” ему крайне трудно приписать какие-либо общие содержательные характеристики.

Аналитический смысл этой категории, по всей видимости, для многих исследователей заключался в возможности изучать социальную структуру российского общества, сопоставляя ее с западной моделью, основой которой является, как принято считать, средний класс. Однако такое осмысление проблемы представляется неадекватным по двум обстоятельствам. Во-первых, оно вольно или невольно побуждает приписывать западной модели определенность и консистентность, которые идеализируют ее, превращают в некую позитивную противоположность российскому негативу. По ряду параметров эта модель приобретает в результате черты артефакта. Это относится, например, к имплицитному представлению об относительной целостности, если не монолитности, западного среднего класса, о неизменности его стабилизирующей роли в институциональной системе. Между тем, в любом западном учебнике социологии констатируется гетерогенность этого класса, широко распространенным является разделение его на “старый” — предпринимательский средний класс — и новый слой наемных работников умственного труда. Понятно, что между американским или французским лавочником и университетским профессором сходства не намного больше, чем между представителями различных средних слоев в России. Как отмечалось выше, достаточно относительными и ситуативными являются на Западе как стабильность различных средних слоев, так и их стабилизирующая роль в социально-политической жизни. Получается, что российская действительность сопоставляется не столько с западными реалиями, сколько с их определенной идеологизированной интерпретацией, о которой говорилось в начале данного раздела.

Во-вторых, как справедливо отмечают некоторые отечественные авторы, представляется достаточно проблематичной сама возможность безоговорочного применения “западных” критериев стратификации к изучению современного российского общества. Теории иерархической стратификации возникли на почве общества с устоявшейся и относительно стабильной институциональной системой, с более или менее общепризнанными нормативными принципами, определяющими позиции индивидов в социальной иерархии. Представители функционалистской социологии, сыгравшие ведущую роль в разработке современной теории стратификации, видели в ней функционально необходимый компонент системы, “находящейся в равновесии”. Американские теоретики стратификации Т. Парсонс, К. Дэвис и У. Мур полагали, что социальная иерархия основывается на господствующих в обществе принципе меритотократии и ценностях достижения. Характерно, что критики функционализма одними из главных недостатков этих теорий полагали как ошибочные исходные представления о стабильности общества, так и недооцененность происходящих в нем изменений [50, c. 79, 80; 77]. В свете этого особенно сомнительной выглядит применимость данной теории и методологии к российскому обществу, которое представляет собой сегодня своего рода “царство нестабильности”. Отечественные специалисты по стратификации отмечают хаотичность и разнонаправленность социально-структурных процессов, сосуществование различных параллельных структур, возможность различных альтернативных сценариев их будущего развития [50, c. 38, 39].

Сказанное не отрицает ни значения веберианской и структур-функционалистской теоретической традиции для изучения социально-структурных процессов в России, ни необходимости сопоставления западных и российских реалий в данной сфере. Важно лишь избегать соблазна “втискивать” трансформирующуюся российскую действительность в относительно иммобильные теоретические модели западной социальной структуры, а в сравнениях придерживаться конкретно-исторического подхода, т. е. сравнивать отечественную действительность не с этими моделями, а с конкретными по месту и времени социальными феноменами и процессами.

Основное значение отечественных работ, посвященных проблеме состава и границ среднего класса, заключается, на наш взгляд, не в выявлении в российском обществе некоей особой группы, общности или слоя, которому можно присвоить это название. Наиболее существенный их результат состоит в определении того “поля” российского социума, на котором возникают принципиально новые конструктивные компоненты социальной структуры, порожденные процессами модернизации. Или, точнее, поля поиска этих компонентов, которому присваивается условное наименование “средний класс”. В этом плане работы по данной проблематике можно сравнить с геологическими исследованиями, выявляющими территории, на которых целесообразно искать золото или нефть. В сущности, поиск социально-структурных проявлений или последствий модернизации образует имплицитную или эксплицитную интенцию отечественных исследований среднего класса. При этом одни авторы формулируют эту интенцию в качестве стратегической цели таких исследований, другие выявляют и анализируют конкретные модернизационные тенденции в экономическом и социальном поведении различных групп и слоев российского общества.

Именно такой путь исследования — переход от выяснения очертаний “поля” к осмыслению и изучению его действительно плодородных “участков” — представляется наиболее перспективным. Однако для работы на этом направлении необходимо более ясно и конкретно определить адекватную ему теоретическую базу и способы исследования.

РОССИЙСКАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ: ПРОБЛЕМА СУБЪЕКТА

Гипотезу, из которой исходит настоящее исследование, кратко можно сформулировать следующим образом: часть российского общества, описываемая как средний класс, обладает способностью генерировать социальных субъектов модернизации. Проверка этой гипотезы невозможна без хотя бы самого общего предварительного теоретического осмысления особенностей проблемы модернизации в современной России, а также вопроса о субъекте модернизации, который является, по мнению многих исследователей, центральным пунктом этой проблемы.

Содержание самого понятия “модернизация” достаточно дискуссионно, и представители различных научных школ интерпретируют его по-разному. Одни исследователи рассматривают модернизацию как движение относительно отсталых стран Юга и Востока по пути, проложенному развитыми странами Запада или Севера, приближающее их к технико-экономическим и социально-политическим эталонам, заданным Западной Европой и Северной Америкой. Другие пытаются определить модернизацию вне связи с какими-либо эталонами, исходя прежде всего из потребностей, порождаемых всеобщим процессом изменения, присущим человеческому обществу. Мы не будем вникать в существо подобных споров. Для нашей цели достаточно исходить из существующего и в отечественной науке, и в общественном мнении представления о необходимости глубоких изменений во всех сферах российского общества — в экономике, социальных отношениях, политической практике.

Определенные политические течения и общественные слои хотели бы направить эти изменения вспять — по пути возврата к “реальному социализму” или даже к дореволюционной России, другие — хотя это мнение открыто не выражается и не аргументируется — предпочли бы “заморозить” нынешнюю ситуацию. В первом случае речь идет, скорее всего, об утопии, во втором — о нежелании (в силу определенных своекорыстных интересов) или бессилии выйти из глубокого структурного кризиса, который переживает российское общество. Подавляющее же большинство россиян заинтересовано в преодолении кризиса, и те, кто хотят изменений, чаще всего понимают их как ликвидацию многочисленных изъянов сложившихся экономических, социальных, политических отношений, требующую их обновления. В 1996-2000 годах (за исключением нескольких месяцев после августовского кризиса 1998 года) среди опрошенных социологами россиян число людей, считавших необходимым продолжение рыночных реформ, превышало число желающих их прекращения [11, c. 14]. Это относительное большинство, достигавшее трети или несколько более взрослого населения, в сущности выступало за модернизацию.

Сопоставление отечественных научных трудов, политических программ и публицистики, а также анализ общественного мнения показывают, что существует несколько более или менее общепризнанных в России целей реформирования. К их числу относятся: эффективная и растущая экономика, позволяющая повысить жизненный уровень населения, радикальное улучшение системы социальной защиты и социального обслуживания, восстановление порядка в государстве и в обществе, радикальное улучшение работы госаппарата и правоохранительных органов, искоренение коррупции. Хотя в обществе существуют различные мнения по поводу оптимального соотношения рынка и государственного регулирования, частной и государственной собственности, тем не менее, само развитие цивилизованного рынка — никем не оспариваемый ориентир реформ. Хотя понятие демократии в известной мере дискредитировано постсоветским опытом и у многих россиян нет ясного понимания его смысла, большинство хотело бы подчинить деятельность власти интересам и воле граждан.

Если цели модернизации более или менее самоочевидны и не вызывают особых дискуссий — во всяком случае среди тех, кто не сомневается в ее принципиальной необходимости, то их достижение, тем более в обозримом будущем, почти столь же единодушно признается крайне трудным, а то и вообще сомнительным. Эти общественные настроения совпадают и с размышлениями многих представителей российской и зарубежной научной мысли. Весьма характерна в этом отношении широко известная книга польского политолога А. Пшеворского, посвященная сопоставлению опыта политических и экономических реформ в Восточной Европе и Латинской Америке. Ее довольно пессимистические выводы тем более показательны, что они относятся в частности к странам, в которых условия проведения рыночных и демократических реформ значительно более благоприятны, а их первые итоги намного более успешны, чем в России.

“Реформа экономики, — пишет Пшеворский, — подобна прыжку в омут: она стимулирована отчаянием и надеждой, а не реальным расчетом... Стратегия реформ часто ...не учитывает в полной мере социальную цену, которая должна быть за нее заплачена... И даже если подобные реформы поначалу получают всеобщую поддержку, то по мере продвижения реформ вперед и ухудшения качества жизни их поддержка заметно уменьшается... Сталкиваясь с политическим противодействием, правительство скорее всего будет колебаться между технократическим стилем управления ...и уступками, необходимыми для сохранения какого-то согласия. Правительства отказываются от проведения каких-то важных реформ или откладывают их на неопределенный срок. И каждый раз первоначальная уверенность в успехе реформ тает. В конце концов колебания в действиях ...правительств становятся политически дестабилизирующими общество. Искушений авторитаризмом тогда уже не избежать” [47, c. 296, 297]. Книга Пшеворского была опубликована в 1992 году. В 2000-м она читается как сбывшийся прогноз событий девяностых годов в России.


Поделиться:

Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 57; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.006 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты