СОЗНАНИЕ И СОЦИАЛЬНОЕ ДЕЙСТВИЕ 3 страница

Петербургский врач — за “особый путь”; связывает это с особенностями российской истории и национальной психологии. После 70 лет коммунистического господства, считает она, “не можем мы так быстро стать как Америка ...мы можем стремиться, но как-то более щадящими методами... Мы не такие упертые, как американцы... немножко ленивы, наверное, жесткая карьеристская позиция не для нас”. И далее респондентка повторяет расхожие представления об особой душевности русских людей и о большей жесткости западного человека (“они не такие люди, как мы”).

Политические симпатии и антипатии респондентки вполне подчинены упомянутому выше приоритету эффективности. Она отрицательно воспринимает и коммунистов, и “Яблоко”. “Яблочники”, “сколько я себя помню, так ничего и не добились, Явлинский никогда не будет президентом”. У правых (респондентка ссылается на телеинтервью Хакамады) хорошие цели, но непонятно, как они могут добиться их осуществления. Симпатии респондентки на стороне Лужкова, поскольку он “хороший хозяйственник”. Симпатичен ей также Степашин, потому что “он решил бы вопрос с Чечней”. Респондентка вообще категорический противник военных действий в Чечне. и это определяет ее негативное отношение к Путину. “Я его не знаю, — говорит она о будущем президенте, — не понимаю, что это за человек”. То, что он говорит о Чечне, “ни в какие ворота не лезет... он не решит проблему с Чечней”.

Учительница-художница, 27 лет, Москва. Последовательная демократка и либерал, в чем, очевидно, сказывается влияние среды (семьи, дружеского круга). Антикоммунистка, жалеет, что компартию не запретили в 1991 году. Демократия для нее означает “свободу выбора в рамках закона, ...как в Америке”. Роль государства — обеспечить такие условия, “чтобы каждый мог что-то делать”. В остальном сфера управления государства — это “тюрьмы, суды” и частично образование. Оно должно — тоже как в Америке — помогать слабым, но не заставлять богатых делиться с бедными. Социальная справедливость, по мнению респондентки, должна состоять не в перераспределении доходов, но в создании равных возможностей для всех.

Молодая московская преподавательница очень интересуется политикой (“от этого зависит моя жизнь”), всегда участвует в выборах (“я живу в этой стране, хочу, чтобы в ней было лучше”), хотя к российской политической жизни относится без всякого пиетета. Политического лидера в России, считает она, нет — “ни хорошего, ни плохого”. Для нее, и, как она считает, для народа в целом политика — это цирк. Что касается политического выбора респондентки, он не целиком определяется ее идеологической ориентацией. По партийным спискам она голосует за ДВР, но на президентских выборах руководствуется более прагматическими соображениями. Симпатизирует Гайдару (“светлая личность”), Немцову, Шойгу, в какой-то мере Степашину, а также и Ельцину, считая его “порядочным человеком с минимальными демократическими устремлениями”. Активно не нравится ей Явлинский (“только говорит гадости”, не имеет собственной позиции). К Чубайсу отношение смешанное (умный, но есть “какая-то жуликоватость”). К Путину вначале относилась недоверчиво из-за его кагэбистского прошлого, но потом лучше, увидев в нем сильного человека, близкого к либералам. Голосование на президентских выборах за демократического кандидата (вроде Гайдара или Немцова) считает бесполезным, одно время готова была голосовать за Лужкова, поскольку он “что-то умеет делать”, его любит народ, и он — реальная альтернатива Зюганову. Потом, правда, раздумала из-за связи Лужкова с Примаковым, которого считает циником (ее отец в негативном свете описал ей внешнеполитические позиции Примакова в брежневские времена).

В отношении будущего России респондентка настроена скорее оптимистично, а главным препятствием для ее развития считает непрофессионализм власти (“мы ничего не умеем делать”, “у власти те же люди, что раньше”) и низкий уровень сознания народа (“народ заслуживает то правительство, которое имеет”).

Менеджер часового предприятия, 27 лет, Нижний Новгород. Политикой интересуется. Основные источники информации: НТВ, “Московский комсомолец”, “Аргументы и факты”, “Сегодня”. Результаты постсоветских преобразований, с одной стороны, оценивает положительно (“интереснее стало жить”, “каждый может себя реализовать”), но, с другой, сложившуюся систему власти и общую ситуацию в стране описывает в самых черных тонах. Власть коррумпирована: “люди хапают для себя, о народе они не думают. Пустили жизнь на самотек. Так и пошло: они занимаются своим делом, мы своим делом, так и живем пока”. Страна “на грани провала, ...практически банкроты... И в итоге жизнь все хуже и хуже становится, ...обнищание у народа началось”.

Выход респондент видит в смене власти. “Надо выбрать такого человека, который нужен на данный момент, может быть, не активного политика, а хорошего бизнесмена”, молодого, энергичного. В качестве возможных кандидатов респондент называет Брынцалова и Чубайса. На выборах намерен голосовать за “Отечество”, так как Лужков — “хороший хозяйственник”, многого добился в Москве.

Нижегородский менеджер — сторонник активного вмешательства государства в экономическую жизнь. Особенно значительной должна быть его роль в деле подъема промышленности, в том числе ВПК, в поддержке “лежащих предприятий” (в этом он согласен с Лужковым). Государство должно сохранять собственность на крупные предприятия (“если их продать, то никаких гарантий, что рабочие места будут там сохранены”). Необходима и государственная собственность на сельскохозяйственные земли, без этого, по мнению респондента, невозможно обеспечить страну продовольствием (“за счет ферм все равно не прожить, а на своем участке все опять же не вырастить”).

По политическим взглядам нижегородский часовщик — сторонник демократии, которую он понимает как свободу слова и “связь власти и жителя страны”. Он — за сокращение полномочий президента и повышение роли Думы в принятии решений.

Респондент считает невозможным установление в России общества западного типа: “мы россияне, у нас... недостаток культуры. Мы не немцы, у которых педантично все. Бесхозяйственность все равно останется какая-то... Что-то будет похожее (на Запад — Г.Д.), но у нас будет российское государство, непохожее на других”. В чем конкретно будут состоять особенности этого государства, респондент сказать затрудняется.

Теплофизик, сотрудник института Академии наук, 43 года, Москва. Политикой интересуется. Источники информации — НТВ, “Эхо Москвы”. Либерал-западник — не столько в идеологическом плане (на вопросы общетеоретического порядка о роли государства и тому подобные отвечать затрудняется), сколько по личным жизненным ценностям. “Как человек, близкий к компьютерным делам, — объясняет теплофизик, — я все-таки исповедую западные ценности”. Респондент много бывал за границей: в США, Европе, Израиле и склоняется к выбору американской модели в экономике и в сфере социального обеспечения. Хотя он и считает функцией государства “обеспечение социальной защиты”, худшим злом ему кажется любая зависимость от чиновничьего аппарата: “Я не буду тратить время, чтобы получить какие-то деньги, я лучше буду тратить время, чтобы их заработать” Не нравится ему и шведская модель “социального государства”, ибо она основана на непомерно высоких налогах. Мои ценности, говорит он, “не государственные”.

Респондент не строит никаких иллюзий в отношении российской экономической и политической действительности. “На всем, — характеризует он ее, — царит некий налет незавершенности”. С одной стороны, отсутствие свободы, обусловленное влиянием бюрократии, с другой — беспорядок, “отсутствие регулируемости”. В экономике — бардак, в политике — борьба кланов, “броуново движение”. Респондент считает, что Россия находится на “латиноамериканской фазе” и, очевидно, надеется, что рано или поздно она эту фазу изживет, сблизится с западными обществами. “Восточный” путь, — считает он, — это казарма”, а что такое свой, особый путь, вообще не понимает.

В политическом плане теплофизик считает себя правым, в свое время участвовал в выдвижении кандидатов в депутаты Мурашова. Однако его политический выбор определяется не столько идеологией или верностью каким-либо политикам и партиям, сколько критериями эффективности и профессионализма. О Зюганове он отзывается не враждебно, а пренебрежительно (“дедушка Зюганов — это дедушка Зюганов”), смеется над бессмысленностью и стереотипностью его выступлений. Не нравится ему и Волошин, а Думу он считает неэффективной. Зато эффективным ему кажется правительство Путина, главным образом из-за твердой линии в Чечне. Вполне возможно, что этот либерал несколько позже пополнил ряды путинского электората.

Мелкий предприниматель-коммерсант, 29 лет, Москва. Политикой интересуется (“от политики зависит моя будущая жизнь”), но на выборах голосует против всех (“я не могу проверить то, что они говорят, обещания не выполняются”). По мировоззрению также либерал-западник. Общество должно быть построено, по его мнению, на власти закона и принципе справедливости: “сколько заработал, столько и получай”. В то же время респондент — сторонник европейской модели социального обеспечения, включающей перераспределение доходов в пользу неимущих. Государство должно заниматься “пенсиями и обороной”, в остальном же “чем меньше видно государства, тем лучше” (респондент ссылается на пример Швейцарии).

Российскую действительность коммерсант оценивает в основном в мрачных тонах. Государство отделено от общества, судебная система не работает, в экономической политике нет четкой линии, “не знаем, чего хотим”, каждая власть тянет одеяло на себя. Эту ситуацию респондент оценивает с позиций исторического фатализма: она, по его мнению, неизбежный результат хода истории, сегодня в ней ничего изменить нельзя. Но этот фатализм оптимистичен: респондент верит в будущее России, которое обеспечивают ее природные и человеческие ресурсы. Оптимальный путь ее развития, по его мнению, капитализм, но не “не облагороженный”, как теперь, а близкий к западному. У Запада надо учиться, брать лучшее, но не просто пытаться бездумно копировать. Важно сформировать в русском обществе достоинство человеческой личности, сделать жизнь человека достойной. В то же время респонденту, по происхождению сельскому жителю, хотелось бы сохранить своеобразие русского характера: доброту, задушевность в отношениях между людьми (“на Западе нет таких задушевных отношений, вообще отношений между людьми нет, все знают свои права, и все”).

Женщина-менеджер продуктового магазина, 34 года, Санкт-Петербург. Все, что происходит в политической жизни, воспринимает крайне негативно: “...никакого государства не наблюдается, управляющей руки не видно”, в политике господствует коррупция и борьба криминальных группировок, президенту пора на пенсию. В сложившейся ситуации респондентка винит не только политиков: “Мы все виноваты из-за своей пассивности”. По политическим взглядам она — сторонница демократии, которую определяет формулой “максимум прав, максимум обязанностей”, считает необходимой “отчетность политиков”.

Главная функция государства, по мнению респондентки, — забота о людях, обеспечение “здравоохранения, нормальной еды, нормальной учебы”. Оптимальная модель — шведская. Считает себя близкой к левым. Но к “действительно левым, а не с правым уклоном”. Однако шкалу “левые-правые” респондентка понимает иначе, чем это принято в российском политическом языке. “Не ЛДПР и не Зюганов — это точно”, — говорит она о своих политических предпочтениях, симпатизирует же Кириенко, Немцову, Явлинскому, т.е. левые для нее — это демократы. В целом петербургская торговая служащая чувствует себя политически предельно дезориентированной, беспомощной в политическом выборе. Она уверена, что нужно “сменить людей”, но не знает, за кого голосовать на выборах.

Заведующая отделом медицинского научно-исследовательского Института, 60 лет, Москва. Считает себя “политизированной до ужаса” и, в то же время, политически плохо информированной: по газетам разобраться в происходящем невозможно, в них преобладают обличения, всяческая грязь. Умеренный либерал: считает, что от государственного регулирования надо было отказываться постепенно, что Россия в настоящее время не готова к демократии. В образовании и здравоохранении, по мнению респондентки, должны сосуществовать государственный и частный сектора, социальное обеспечение должно частично опираться на государственное финансирование России, считает она, стоит ориентироваться на Запад, но перенимать западный опыт без спешки, создавая для этого соответствующую базу.

Сделать политический выбор респондентка явно затрудняется. Ибо не видит среди политиков “умных людей, радеющих о государстве”. На президентских выборах голосовала за Ельцина, на парламентских — за “Яблоко”, но потом разочаровалась в этом движении. Чубайсу перестала верить после приватизации. Гайдар ей нравится, хотя она и считает, что он поторопился со своими реформами. На парламентских выборах собиралась было голосовать за “Отечество”, но после того, как ей активно не понравилось “популистское” выступление Лужкова по телевидению, раздумала. Теперь склоняется к голосованию за СПС, но окончательно еще не решила.

Научный работник-эколог, 29 лет, Санкт-Петербург. Сторонник развития рыночной экономики при сохранении решающей роли государства в сфере социального обеспечения, бесплатного образования (в том числе высшего), а также при снижении налогов для стимулирования экономического роста. В собственности государства должны оставаться только стратегические объекты (например, космодромы), оно не должно субсидировать “лежащие предприятия”. За основу российской трансформации надо брать западный опыт, но не копировать его, так как это все равно не получится из-за особенностей российского менталитета. Правда, респондент полагает, что его своеобразие невелико и сводится в основном к терпению, готовности работать за малую зарплату. Западноевропейский опыт, считает респондент, ближе России, чем североамериканский.

Респондент интересуется политикой, но уровень информации его не удовлетворяет, что он связывает с отсутствием независимых СМИ. Недостатками российской политики считает дефицит в этой сфере честных людей, непредставительность выборных органов, некомпетентность и безнаказанность высших лиц. Политически респондент локализует себя “чуть правее центра”, но из политиков никого не любит Хуже всех считает коммунистов и Жириновского. К правым (Гайдару, Чубайсу, Кириенко, Немцову) относится тоже отрицательно, хотя и считает, что либеральные реформаторы в свое время сыграли положительную роль (“в тот период лучше было сделать что-то, чем ничего не делать”). Ближе других ему ОВР (но не Лужков и Примаков лично), “Яблоко” (Явлинский “внушает уважение”, хотя и “бывает неадекватен”), Путин. Респонденту нравится петербургский губернатор Яковлев (он “занимается делом”, улучшил положение в городе). Путин, по его мнению, хорошо действует в Чечне, но неясно, какой будет его экономическая и внутренняя политика. По-видимому, в момент интервью эколог не исключал для себя голосование за Путина на президентских выборах.

Респондент считает, что основы российского кризиса были заложены в советское время, а в отношении будущего страны настроен оптимистично (“ситуация переломится, мы еще будем великой страной”).

Финансовый директор финансово-промышленного комплекса, 28 лет, Нижний Новгород. Отношение и интерес к политике у этого молодого преуспевающего менеджера — сугубо прагматическое: “насколько она (политика) касается меня лично”. Постсоветские реформы и современную политическую ситуацию, систему власти оценивает крайне негативно. “Я не считаю, — говорит он, — что был произведен ряд каких-то последовательных действий по преобразованиям. На самом деле то, что происходило, — это...метания. Да — мы хотим жить как все; да — мы хотим зарабатывать деньги, а курса никакого, а реформ никаких. Руководство занимается собой ...заботится о себе. А не о стране... Наш государственный аппарат работает сам на себя”.

Респондент считает себя “умеренным либералом”, но никому из российских политиков и политических течений не симпатизирует. Эту позицию он сам объясняет тем, что хочет сохранить самостоятельность суждений. В то же время ему “импонируют взгляды некоторых политических лидеров, того же Жириновского”, “я его чувства в чем-то разделяю, хотя далеко не во всем”. Какие именно чувства лидера ЛДПР разделяет респондент, возможно, видно из того, что он мечтает о восстановлении России в статусе сверхдержавы. Правда, не путем раздувания военной мощи, а на основе подъема экономики.

Выход страны из экономического и политического кризиса нижегородский менеджер видит прежде всего в “приходе к власти сильного лидера”, “связанного не только с аппаратом, но связанного со страной. И это будет либо силовик, чего бы очень не хотелось”, либо представитель финансовой олигархии. Но такой, которая “работает для национальной экономики”. Респондент предпочел бы “идти через демократию”, но такую, которую “должны представлять олигархические группы”, т.е., очевидно, олигархическое правление крупного капитала при сохранении демократических институтов и свобод. Авторитарный путь осуществится в случае прихода к власти “силовика”, но и в том, и в другом случае “будет лучше, чем сейчас. Вопрос в том, как мы сами это (авторитарные порядки — Г.Д.) перенесем”. Т.е. авторитаризм был бы для него дискомфортен, но он допускает возможность авторитарного пути по прагматическим соображениям.

Либерализм респондента проявляется, главным образом, в экономической сфере. Он против государственной собственности на предприятия, непосредственного вмешательства государства в управление экономикой. И за активную роль государства в сфере социальной защиты: “Обеспечение тех, кто находится в низших слоях общества, — это святая обязанность государства”.

Будучи “экономическим либералом”, нижегородский менеджер отнюдь не является западником. По его мнению, Россия неизбежно пойдет своим путем, в котором воплотятся русский “размах”, широта души. Респондент верит, что, поскольку “русский долго запрягает, но быстро ездит”, Россия сможет осуществить свое собственное “экономическое чудо”, подобно Японии или Южной Корее, выйти, как они, “на высочайший уровень технологии”.

Заведующая отделом кадров научно-исследовательского института, по совместительству агент туристической фирмы и самозанятый торговый посредник, 46 лет, Нижний Новгород. Настроена резко враждебно по отношению к существующей власти, живущей по принципу вседозволенности и обворовывающей народ, к рыночным и демократическим реформам. В постсоветской России ее больше всего возмущает падение морали: “...стали критерии материальные для всех, а не моральные. Люди перешагивают через других, зверства, убийства. Кто-то ничего не имеет, а кто-то слишком”.

Респондентка называет себя консерватором. В идейно-политическом плане ей близки коммунисты (“они устраивают меня больше, чем другие”), “Духовное наследие”, “Трудовая Россия”. Она осуждает приватизацию крупных предприятий, отказ от централизованного планирования и государственного руководства экономикой. Путь к подъему национального производства видит в запрете импорта. Социальное обеспечение, считает респондентка, должно быть таким, как в советское время. Наиболее важный приоритет России — “не попасть в зависимость от Америки”, экономическую, моральную, психологическую”. В общем, страну “нужно вернуть хотя бы в те рамки 80-х годов, пусть говорят, что это застой и прочее, все равно была целостная Россия, СССР... При коммунистах был все-таки порядок. Люди привыкли жить в каких-то рамках определенных и не вылезать никуда”.

Столь же однозначен и политический идеал респондентки. Власть должна, по ее мнению, быть авторитарной, для русского народа лучше такой режим, чем демократия. Демократия, которую она понимает как “свободу слова, действия, поступков, ...все испортила”. Регионы должны подчиняться центру, национальные республики, особенно мусульманские, надо “держать в рамках”.

Весьма, казалось бы, жесткий и целостный государственно-социалистический и великодержавно-националистический консерватизм респондентки разбавляется, однако, неожиданными рыночно-реформаторскими примесями. Так, поддерживая КПРФ и Ампилова, она в то же время симпатизирует Явлинскому (“он тоже умный политик, хотя нечетко свою линию ведет”). Нам нужен, говорит она далее, молодой реформатор, кто-то должен изменить все, повернуть на 100%. А среди задач государства она называет...поддержку предпринимательства!

В этой странной смеси, очевидно, проявляется двойственное положение респондентки: одной ногой она стоит в традиционном государственном секторе, а другой — в частном, где-то между “старым” и “новым” средним классом (напомним, что она не только подрабатывает на рынке туристических и коммерческих услуг, но и собирается основать собственное малое предприятие). И образ жизни ее тоже не традиционный, завкадрами была с дочерью в Турции, два раза ездила в Арабские Эмираты. Но дело не только в этом. Ностальгируя по социализму (“мы зря начали строить капитализм, не достроив социализм”), респондентка, как выясняется, вовсе не является принципиальным противником капитализма. Просто, считает она, Россия до капитализма не доросла: “Общий уровень цивилизации у нас ниже, чем на Западе... у нас так много необразованных районов, забитых... русский человек мыслит по-другому... Сейчас мы можем только на страны третьего мира равняться... Лучше давайте поживем скромнее... Мы как бы перепрегнули, мы могли к этому (западному уровню — Г.Д.) подойти”.

Получается, что “социалистическая” ностальгия служащей из Нижнего Новгорода связана с комплексом национальной неполноценности, с принципом “по одежке протягивай ножки”. Равнение на “третий мир” — это своего рода социетальный хабитус, занижение цивилизационных притязаний, воспитанное в русском сознании вековой отсталостью, мало обнадеживающим опытом “догоняющего развития”. Не в этом ли социально-психологическая природа выбора “особого пути”, столь распространенного в российском социуме?

* * *

Данные наших интервью в целом подтверждают ту общую картину общественно-политических представлений и взглядов людей среднего класса, которую рисуют репрезентативные социологические опросы. В то же время они наводят на некоторые размышления по поводу психологической природы и структуры этих взглядов и представлений, их “качества” и последовательности, уровня их гомогенности и гетерогенности. Здесь следует еще раз напомнить, что наши респонденты принадлежат к наиболее адаптированной практически — и особенно психологически — части среднего класса (“оптимистам”) и уже поэтому отличаются по своим общественно-политическим позициям от остальной, неадаптированной его части. В то же время они обнаруживают определенную типологическую общность этих позиций в рамках данной, наиболее адаптированной группы. Эта общность (хотя, как мы только что видели, не абсолютная) выражается, прежде всего, в позитивном восприятии определенного аспекта перемен, происходящих в стране после крушения государственного социализма. Этот аспект — переход от общества, жестко и принудительно регламентирующего жизнедеятельность своих членов, к обществу более свободному, в принципе открывшему человеку возможности самостоятельного выбора и самоопределения в разных сферах его жизни.

У большинства наших респондентов индивидуальная самостоятельность и самореализация принадлежат к числу важнейших личных ценностей, а систему аспираций характеризует стремление к росту — будь то рост материального статуса, творческий профессиональный успех или постоянное обновление форм жизненной активности. Проецируясь на социетальный уровень, эти ценности осмысливаются или переживаются эмоционально как ценность свободы. Как мы видели, в одних случаях эта ценность, вписываясь в структуру интериоризированной человеком либеральной субкульутры, закладывается в основу его политических позиций, порождая подчас конформное отношение к социетальной действительности. В других случаях человек вообще отрицает вербально реальность каких-либо позитивных преобразований, но, в сущности, выражает свое приятие их и своей жизненной практикой, и спонтанным политическим выбором. При всем разнообразии своих политических симпатий и предпочтений наши респонденты, как правило, отвергают политические силы — прежде всего коммунистов, часто “либерал-демократов” Жириновского, идентифицируемых с угрозой свободе.

Либеральный этос большинства наших респондентов далеко не исчерпывается значением для них свободы как принципа индивидуальной жизни и институционального устройства общества. Еще один характерный признак данного этоса — неприятие национализма в тех его конкретных проявлениях, которые характерны для России конца ХХ века. В ходе интервью респондентов спрашивали, как они относятся к антисемитским высказываниям генерала Макашова, бывшим в то время на слуху; у всех они вызывали осуждение в разных формах: от крайнего возмущения до выражения пренебрежительного отношения к генералу (“Макашов — это анекдот”). Ответы на вопрос по поводу “лиц кавказской национальности” были менее единодушными: если большинство респондентов заявляли, что им безразлична национальность людей, с которыми они общаются, то часть их продемонстрировала своего рода бытовой национализм — раздражение из-за господства азербайджанцев и других “кавказцев” на рынках или в связи с деятельностью этнических мафий. Правда, и такие респонденты обычно спешили оговориться, поясняя, что эти настроения у них возникают лишь спорадически и что нельзя судить об этносе по его отдельным представителям. И осуждали какие-либо административные меры против “инородцев”, вроде высылки кавказцев из российских городов.

Вот как звучит, например, одно из наиболее “националистических” высказываний, принадлежащее нижегородскому рабочему. Отвечая на вопрос: “Согласны ли Вы с лозунгом “Россия для русских”?”, он говорит: “С одной стороны, да, но не знаю, как (т.е. в какой степени. — Г.Д.) жестко ставить этот вопрос. Вот если преступных элементов убрать, это да, своих хватает. А людей гонять не к чему... В целом их (кавказцев. — Г.Д.) я не люблю. Лучше еврей, чем армянин. Хотя у них тоже разные люди есть. Так что даже трудно сказать, националист я или нет”.

Довольно единодушными были и суждения респондентов по вопросу о приоритетах внешней политики России. Чувство ущемленной национальной гордости, сожаление об утраченном статусе России на мировой арене (или о плачевном положении российской науки, промышленности, засилье импортной продукции и т.п.), надежда на его восстановление в будущем — все эти мотивы присутствовали во многих интервью, однако никто из наших собеседников не видит пути к такому восстановлению в конфронтационной политике отстаивания геополитических интересов России, прокламируемой национал-“патриотическими” течениями. Правда, один из респондентов полагает необходимым, в первую очередь, восстановление “статуса державы”, но и он видит в этом не самоцель, а путь к расширению российского экспорта при условии, что у нас “хорошая продукция будет”. Чаще же геополитические приоритеты и великодержавные амбиции жестко отвергаются, и на первое место ставятся интересы внутреннего, прежде всего экономического развития страны. “Когда мне говорят, что у России есть некие интересы на Балканах или еще где, — говорит московский ученый, — я этого не понимаю... Я понимаю, что всякое государство имеет какие-то связи с другими государствами... Наверное, выделять какие-то особые интересы можно было в свое время при наличии колониальной системы. Можно было говорить, что у Британии есть интересы в Индии, а сейчас, при деколонизации, я не понимаю, что такое геополитические интересы”. А, по словам нижегородского менеджера, “пока мы не обратим взгляд внутрь себя, мы не сможем стать равноценным партнером на внешнем рынке, о чем нам все...дают понять. И глупо сейчас угрожать боеголовками, если у нас, того и гляди, бомба может внутри взорваться”.

В целом либеральными — во всяком случае, на уровне нормативных, вербально выражаемых установок — являются и позиции респондентов по отношению к роли закона в жизни общества. Их высказывания по этому поводу звучат как конвенциональные расхожие истины и повторяются в весьма сходных выражениях во многих интервью: законы надо соблюдать, я человек законопослушный, платить налоги — дело святое и т.д. и т.п. В то же время многие участники интервью — в особенности те, кто так или иначе связан со сферой бизнеса, — признают невозможность реального выполнения этих норм в сегодняшних российских условиях. Ее объясняют или качеством законов (их противоречивостью, существующими в них пробелами и т.д.), или тем, что законы практически не работают из-за их несоблюдения теми, кто должен контролировать их исполнение: властными структурами, правоохранительными органами, из-за произвола и коррумпированности чиновников.

Этими пунктами общность общественно-политических позиций людей среднего класса, представленных в наших интервью, пожалуй, в основном исчерпывается. Правда, большую их часть объединяет еще общий демократический идеал, но в их сознании он представлен скорее как негатив отвергаемой ими авторитарной диктатуры, чем как конкретный образ демократического политического устройства. Разные респонденты акцентируют различные аспекты демократии: одни — выборность органов власти, другие — власть закона, третьи — демократические свободы, достоинство, права и обязанности личности, некоторые говорят о подчиненности власти обществу. Этот разнобой, по-видимому, не сводится к различиям в нюансах, за которыми стоит пусть не до конца осознанная, не формулируемая отчетливо, имплицитная, но все же имеющая некий единый смысл идеальная модель политического устройства. Если бы это было так, респонденты сходным образом определяли бы отношение такой модели к реальной российской политической действительности. Этого, однако, не происходит: часть наших собеседников полагает, что российский политический строй является вполне демократическим, другие категорически это отрицают или даже сомневаются в возможности приближения России к демократическому устройству в обозримом будущем. Некоторые сводят проблему демократизации к корректировке действующей Конституции: расширению полномочий парламента и сужению прерогатив президента.