Голодный город. Рукопись не сохранилась.

Впервые -- ОЗ, 1870, No 1, стр. 1-16 (вып. в свет 16 января).

Рукопись не сохранилась.

В отличие от предшествующих глав, основанных большей частью на переосмыслении Салтыковым каких-либо исторических событий, глава "Голодный город" почти лишена в произведении заметного "исторического" колорита, знакомя с одним из результатов длительного пребывания Глупова под властью княжеских "наследников". Вместе с тем рассказ о голодном городе имеет прямое отношение как к историческому прошлому периодически голодавшей России, так и к русской действительности конца 60-х годов, точнее -- к 1868 году, оставшемуся в памяти современников "под мрачным наименованием "голодного года " (см. стр. 541-542).

Целовальник -- продавец вина в кабаке или питейном доме.

Игра в носки -- незамысловатая ("лакейская", по словам В. И. Даля) карточная игра, в которой проигравшего бьют картами по носу.

Новая сия Иезавель... навела на наш город сухость. -- Иезавель -- в Библии жена израильского царя Ахава, язычница, которая "подущала" его "делать неугодное перед очами господа" и служить Ваалу. Разгневанный бог Израиля насылает на страну засуху и голод. Ахав умирает, а Иезавель выбрасывают в окно и останки ее отдают на растерзание псам (3 и 4 "Книги царств").

С самого вешнего Николы... вплоть до Ильина дня -- с 9 мая по 20 июля (ст. ст.).

Откупщик -- в России XIX века частное лицо, которому государство, за денежный взнос, предоставляло право взыскивать налоги или монопольное ведение торговли (вином и пр.) и имевшее поэтому возможность быстрого и верного "обогащения". Для верхов провинциального чиновничества откупщик был своего рода "открытым карманом", из которого оно часто черпало средства как для себя лично, так и для всякого рода общественных "мероприятии" и "увеселений".

...опять выбрали ходока. -- После этих слов в журнальном тексте произведения следовало:

Что должен был предпринять этот новый ходок? Какой услуги могло ожидать от него общество? -- никто на эти вопросы ответить не мог. Невзгода до такой степени всех обессилила, что одно только слово отчетливо представлялось испуганному воображению: смерть! Чтобы избавиться от этого слова, чтобы не ощущать на себе его угнетающего действия, человек способен на многое. Он мечется во все стороны, обманывает себя, предпринимает тысячи бесполезных действий. В конце концов он приходит к тому, что начинает жаловаться и проклинать. Если б в эту минуту могло сойти в его душу спокойствие, он, конечно, понял бы, что и жалобы, и проклятия, и стоны -- все бесполезно. Но в том-то и дело, что ему совсем не до спокойного созерцания, что он знать не хочет ни уроков прошлого, ни неудач, которые готовит будущее. Он кричит совсем не для того, чтобы оповестить миру о своей горести, а для того, что крик назрел, и надобно, чтоб он так или иначе освободил грудь. "Караул!" -- восклицает индивидуум, застигнутый врасплох грабителями среди безлюдной площади. Ужели этот индивидуум не знает, что крик его бесполезен, что никто его не услышит, никто не придет к нему на помощь? Увы! Он ничего в эту минуту не знает! за минуту, конечно, он знал все это, но в настоящее критическое мгновение весь процесс его умственной деятельности внезапно извратился, перевернулся вверх дном. Он ничего не видит, кроме миража, в котором, как в фокусе, скопились все приемы и представления самой обыденной рутины. Он кричит "караул" потому, что все так кричат, потому что в уме его мелькнуло какое-то смутное воспоминание, связанное с этим криком. Очень может статься, что для него несравненно было бы выгоднее пустить в ход кулаки, то есть, во всяком случае, продать свою жизнь возможно дорогой ценой, но он не только ничего не предпринимает, но даже не обороняется, а только кричит и мечется в бессильной тоске...

...а только потоптались на месте, чтобы засвидетельствовать. -- После этих слов в тексте "Отеч. записок" и издания 1870 года следовало:

и точно, посмотрел бригадир, видит: граждане хорошие, зажиточные, в бунтах не участвуют, терпеть в состоянии.

-- Мы, братцы, ничего! -- между тем гуторили "отпадшие", покуда бригадир с Аленкой, сидя на крылечке, щелкали зубами орехи, -- чтобы мы супротив общества шли -- да это упаси боже! Мы только бунтовать не согласны -- это так!

Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся за них вплотную. -- "Корни и нити" -- ироническое обозначение "распутываемых" полицией скрытых "подпольных связей" отдельных "неблагонадежных элементов", фразеологический штамп реакционной публицистики второй половины XIX столетия.