ДВЕ ГЛАВНЫЕ МЕТАФОРЫ

К двухсотлетию Канта

Когда тот или иной автор,

упрекает философию в использовании метафор, он
попросту признается, что не понимает и философию
и метафору. Ни один из философов не избежал подо-
бных упреков*. Метафора—незаменимое орудие ра-
зума, форма научного мышления. Употребляя ее, уче-
ному случается сбиться и принять косвенное или мета-
форическое выражение собственной мысли за прямое.
Подобная путаница, конечно же, достойна порицания
и должна быть исправлена; но ведь такого рода погре-
шность может допустить при расчетах и физик. Не
следует же отсюда, будто математику надлежит из-
гнать из физики. Ошибка в применении метода не
довод против него самого. Поэзия изобретает метафо-
ры, наука их использует, не более. Но и не менее.

С боязнью метафор в науке происходит ровно то
же, что со «спором о словах». Чем неусидчивее ум, тем
охотнее он считает любую дискуссию всего лишь спо-
ром о словах. И, напротив, до чего же редки эти споры
на самом деле! Строго говоря, вести их способен лишь
тот, кто искушен в грамматике. Для других же слово
равно значению. И потому, обсуждая слова, труднее
всего не подменять их значениями. Или тем, что ста-
рая логика по традиции именовала понятиями. А по-
скольку понятие—это в свою очередь нацеленность

© Перевод Б. В. Дубина, 1991 г.

* Заметим, что Аристотель порицал Платона не с тем, чтобы подверг-
нуть его метафоры¹ критике, а, напротив, утверждая, что некоторые его
притязающие на строгость понятия, например «сопричастность», на самом
деле всего лишь метафоры.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

мысли на предмет, споры будто бы о словах—на
самом деле дискуссии о предметах. Разница между
двумя значениями или понятиями—иначе говоря,
предметами—бывает настолько мала, что для челове-
ка практического либо недалекого не представляет ни-
какого интереса. И тогда он обрушивается на собесед-
ника, обвиняя его в пустых словопрениях. Мало ли на
свете близоруких, готовых считать, будто все кошки
и впрямь серы! Но точно так же всегда отыщутся
люди, способные находить высшее наслаждение в ма-
лейших различиях между предметами; эти виртуозы
оттенков есть всюду, и в поисках любопытных идей
мы обращаемся именно к ним, спорщикам о словах.

Ровно так же неспособный или не приученный раз-
мышлять ум при чтении философского труда вряд ли
примет за простую метафору мысль, которая и в са-
мом деле всего лишь метафорична. То, что выражено
in modo obliquo, он поймет in modo recto, приписав
автору ошибку, которую в действительности привнес
сам. Ум философа должен, как никакой другой, без-
остановочно и гибко переходить от прямого смысла
к переносному, вместо того чтобы костенеть на каком-
то одном. Киркегор рассказывает о пожаре в цирке. Не
найдя, кого послать к публике с неприятным извести-
ем, директор отправляет на арену клоуна. Но, слыша
трагическую новость из клоунских уст, зрители дума-
ют, что с ними шутят, и не трогаются с места. Пожар
разгорается, и зрители гибнут—от недостаточной
пластичности ума.

Метафору в науке используют в двух разных случа-
ях. Во-первых, когда ученый открывает новое явление,
иначе говоря, создает новое понятие и подыскивает
ему имя. Поскольку новое слово окружающим ничего
не скажет, он вынужден прибегнуть к повседневному
словесному обиходу, где за каждым словом уже запи-
сано значение. Ради ясности он в конце концов избира-
ет слово, по смыслу так или иначе близкое к изоб-
ретенному понятию. Тем самым термин получает но-
вый смысловой оттенок, опираясь на прежние и не
отбрасывая их. Это и есть метафора. Когда психолог
вдруг открывает, что мысленные представления связы-
ваются между собой, он говорит, что они сообщаются,
то есть ведут себя словно люди. Точно так же и тот,

ДВЕ ГЛАВНЫЕ МЕТАФОРЫ

кто первым назвал объединение людей «обществом»,
придал новую смысловую краску слову «сообщник»,
прежде обозначавшему просто-напросто идущего сле-
дом, последователя, sequor. (Любопытно, что этот ис-
торический пример подтверждает идеи о происхожде-
нии общества, изложенные в моей книге «Испания
с перебитым хребтом».) Платон пришел к убеждению,
будто истинна не та изменчивая реальность, что от-
крыта глазу, а другая—непоколебимая, невидимая, но
предвосхищаемая в форме совершенства: несравненная
белизна, высшая справедливость. Для этих незримых,
но открытых разуму сущностей он нашел в обыденном
языке слово «идея», то есть образ, как бы говоря: ум
видит отчетливее глаза.

Строго говоря, следовало бы заменить и сам тер-
мин «метафора», чей привычный смысл может увести
в сторону. Ведь метафора—это перенесение имени. Но
тысячи случаев переноса не имеют ничего общего с ме-
тафорой. Вот лишь несколько избитых примеров.

Слово «монета» означает отчеканенный металли-
ческий предмет, опосредующий торговые операции.
Но первоначально оно значило «та, которая увещева-
ет, уведомляет и оповещает» и было прозвищем Юно-
ны. В Риме стоял храм Юноны Монеты, при котором
существовала и служба чеканки. Этот придаток отоб-
рал у Юноны имя, И теперь при слове «монета» никто
уже не вспомнит о надменной богине.

Слово «кандидат» означало человека в белых одеж-
дах. Когда гражданин Рима избирался на государст-
венную должность, он представал перед голосующими
в белом наряде. Теперь кандидат—это каждый, кого
избирают, вне зависимости от цвета платья. Больше
того, избирательные торжества нашего времени скло-
няются к черному костюму.

«Забастовать»—по-французски «se mettre en
greve»². Почему слово «greve» означает забастовку?
Сами говорящие этого не знают, да и не задаются
подобным вопросом. Для них слово напрямую от-
сылает к смыслу. «Greve» первоначально значило
«песчаный берег». Парижская ратуша была неподалеку
от реки. Перед ней простирался песчаный берег, greve,
по которому и ратушная площадь получила название
place de la Greve. Здесь собирались безработные,