ПЛОХО ПОЛУЧАЕТСЯ

Наверное, каждый из нас переживал хоть раз в жизни момент, когда не хочется идти в школу.

Вот надо, а не хочется! И вы мечтаете срочно заболеть ангиной, а ещё лучше — встать утром и услышать по радио объявление о сногсшибательном морозе, при котором отменяются школьные занятия… Если же не случается ни ангины, ни мороза, а в класс идти всё же приходится, вы чувствуе­те себя отвратительно — это даже нечего и распи­сывать.

У Лёни интерес к школе пропадал обычно в кон­це первой четверти, когда выяснялось, что учёба без­надёжно запущена. Он предполагал, что нынче бу­дет так же.

Но нынче все путалось.

Первая четверть ещё не кончилась, и с учёбой ничего страшного пока не было (текущие двойки Лёню никогда не пугали!), а вот в школу идти ему уже не хотелось! Отпадала всякая охота брать в ру­ки сумку с учебниками, едва он представлял себе ребят, которые с криком наседают на него — то не делаешь, другое не делаешь!

Конечно, верти не верти, а чертёж машины он не докончил, рейки не сделал, к Зайцеву не явился, а с Анькой вообще позор!

Ну, не захотел выслушивать от неё разные заме­чания, ладно. А палку-то всё-таки можно было и не кидать.

Поневоле начнёшь мечтать теперь об ангине или о морозе. Но ни того, ни другого нет, а стрелки бу­дильника неумолимо крутятся, и маленькая приближается к цифре 2.

Эх, что же делать? Хочешь не хочешь…

Лёня потянулся за сумкой.

В этот миг за дверью послышался хрипловатый голос Елены Максимовны:

— Товарищ Галкин, к тебе пришли!

«Кто бы это ещё?» — подумал Лёня, выходя из комнаты.

На лестничной площадке, засунув руки в карманы брюк, стоял и ухмылялся Андрюшка Лядов.

— Привет! Мать дома?

— Нет, а что?

Андрюшка прошёл в комнату, огляделся и, вытащив из кармана руку, растопырил над столом паль­цы. На клеёнку упала аккуратно свёрнутая неболь­шим квадратиком синенькая бумажка — двадцать пять рублей!

— Добавок! — ухмыльнулся опять Андрюшка.

Позавчера он сообщил, что Барин забрал свой чемоданчик и в благодарность за хранение дал пят­надцать рублей — купить нового голубя. При этом он сказал, что если денег не хватит, он добавит.

Значит, это и был щедрый «добавок» — чуть не в два раза больше самого «подарка».

— Куда же ты их? — поинтересовался Лёня

— Вещь куплю.

— Какую?

— А вот пошли выбирать! Лёня взглянул на будильник.

Что ж! Видно, сама «судьба» велит пропустить сегодня уроки: выбирать для Андрюшки вещь — то­же дело нешуточное!

И в ту минуту, когда где-то в высоком здании школы по всем этажам разнёсся призывный звонок на занятия, Лёня и Лядов, налегая грудью на барьерчик у магазинного прилавка, с живейшим ин­тересом изучали выставленные под стеклом порт­сигары.

Да! Андрюшка пожелал приобрести «посудину для табачных изделий». Он так и заявил, подражая теперь Барину даже в выборе выражений: «посудина для табачных изделий»!

Однако сделать покупку оказалось действительно не так просто. Бесчисленные портсигары — изящ­ные и блестящие, серебристые и с красноватым от­тенком, с хитроумными узорами и с разнообразными рисунками на крышках, красовались во всей своей привлекательности.

Лядов остановил свой выбор на «посудине» с дву­мя охотничьими собаками, застывшими в стремитель­ном беге. Но продавщица в синем халатике — молодая и кудрявая, как учёный Ньютон из учебника физики, — отказалась продать ребятам порт­сигар.

— Рано вам ещё!

Когда же Лядов сказал ей, что они покупают не себе, а дяде в подарок, кудрявая ехидно заявила, что от дорогих несовершеннолетних племянничков дядя с удовольствием примет какую-нибудь другую вещи­цу за эту цену, и предложила прибор для бритья: помазок и стаканчик с тарелочкой.

В другом магазине, наученные горьким опытом, они решили сразу задобрить пожилую продавщицу, коротко подстриженную, как учёный Торричелли. Они стали рассказывать ей, что хотят сделать подарок дядюшке, да не знают, какой именно. Растроганная этой побасенкой, про­давщица что-то посо­ветовала, но любящие племяннички вдруг вспомнили, что дя­дюшка мучается без портсигара, и продавщица-Торричелли вы­ложила перед ними целую гору, но ни один из них не понра­вился Андрюшке.

Так действовали они и в других мага­зинах, применяясь к характерам молодых и пожилых продав­щиц, пока, наконец, не нашли то, что нуж­но: золотистый, с вы­пуклым «Медным всад­ником».

Андрюшка напол­нил «посудину» папи­росами и «обновил» покупку, закурив.

Он угостил и Лё­ню. Но у Лёни дым полез в нос, в глаза, и в горле запершило. Закашлявшись, он бро­сил папиросу.

— Эх ты, птенец! — присвистнул Андрюш­ка, хотя сам курил то­же неумело, поминут­но захлебываясь ды­мом, больше «делал вид».

И вообще хорохо­рился:

— Не боюсь я учителки!

А чего её бояться? Она не пугало. Вот в глаза ей смотреть совестно — это верно!

На днях она привела к Андрюшкиному отцу спе­циального врача — лишь бы всё у них в семье на­ладилось. И обо всех она заботится. Завтра вот обя­зательно поинтересуется у Лёни: «Почему не был? Что-нибудь случилось?» А что он ответит? Будет жа­ловаться на ребят? Или начнёт выдумывать что-ни­будь несусветное?

Поневоле и завтра пропустишь школу. Уж лучше опять целый день болтаться где-нибудь по улицам, чем стоять перед учительницей да краснеть под её укоряющим взглядом!..

…Дверь с лестничной площадки домой никак не хотела отпираться.

Лёня с остервенением крутил ключом во все стороны, но замок, должно быть, всерьёз забасто­вал — пришло время снова подвинчивать шурупы.

Еле-еле удалось, наконец, проникнуть в коридор. Лёня хотел бесшумно прошмыгнуть к себе, но сделал лишь несколько шагов, как услышал, что из соседкиной комнаты кто-то вышел. Лёня оглянулся и остол­бенел: на пороге стояла учительница.

Вот влип так влип!

— Здравствуй.

— Здравствуйте.

— К тебе можно?

Пропуская учительницу в свою комнату, Лёня встал нарочно боком, загородив висевшую через пле­чо сумку и ухитрясь спихнуть её под вешалку.

Таисия Николаевна осмотрелась и кивнула на столик в углу, заваленный тетрадками, учеб­никами и сплетёнными из медной проволоки звёздочками.

— Здесь занимаешься?

— Здесь.

— А звёздочки зачем?

— Машину времени украшать.

— Машину? Говорят, ты и чертёж её взялся сде­лать?

Лёня подозрительно покосился на учительни­цу: будто она и не знает, что он затянул с чер­тежом!

— Мама у тебя с работы не всегда точно прихо­дит?— задала Таисия Николаевна новый вопрос.

— Не всегда.

— И сейчас, как видно, опаздывает?

— Опаздывает.

— А уроки ты зря пропустил. Мы сегодня склонение причастий повторяли. Оно тобой слабо усвоено. Да и вообще плохая манера — жить по настроению.

— Как это по настроению?

— А так: одно задумал — не кончил, за другое схватился.

«Тоже про пятое-десятое намекает», — подумал Лёня, но вслух сказал вызывающе:

— А если всё интересно!

— Интересно? — переспросила Таисия Николаев­на. — Не спорю. Только ответь мне: для кого ты всё это делаешь? Чертёж, рейки, звёздочки на машину времени?

— Как для кого? Для всех.

— А по-моему, нет! — возразила Таисия Никола­евна.— Судя по твоему поведению, ты только о себе заботишься. «Это мне интересно, а это неинтерес­но!» Но ведь есть ещё слово «надо!». Может, тебе и неинтересно кое-что делать, например помогать дома маме…

— Почему это?

— Да так мне кажется, — улыбнулась Таисия Николаевна и, сделав паузу, добавила: — Ведь если бы ты подумал, как ей трудно и работать, и по хо­зяйству управляться, и тебя на ноги поднимать, ты бы, конечно, не примирился с тем, что две женщины, можно сказать, единственного в квартире мужчину никак не допросятся замок починить.

Лёня вскинул голову:

— Вам про это старуха напела, да?

— Ой, как плохо, как неуважительно ты отзы­ваешься о таком человеке!

— Какой ещё человек?

— А ты бы выбрал время да узнал, —спокойно ответила Таисия Николаевна.—Живёшь рядом, а вни­мания к людям нет. Видно, тебя ничему не научил случай с Варварой Самсоновной… Вот и получается опять же — о себе только думаешь. Нельзя так, Лёня, нельзя. Да ты и сам хорошо это знаешь. Вот и с Гроховским раздружились…

— Про него вы сами говорили, что он не по-това­рищески поступил!

— Я и сейчас скажу, что он поспешил оборвать вашу дружбу. Но ведь пойми и ты: ему захотелось исправиться, и он действительно сейчас хорошо учит­ся. А ты так и плетёшься в хвосте. Что же тебе мешает стать другим? Желание есть, а добиться не можешь? Я, конечно, уверена, что ты тоже добьёшь­ся. Только относись к своим поступкам посерьёзнее. Уже не маленький. Тогда-то у тебя и станет всё хо­рошо— и в школе, и с друзьями, и дома…

«И в школе, и с друзьями, и дома!»

Эта фраза продолжала звучать у Лени в ушах и после того, как дверь за учительницей закрылась. Лёня слышал, как Таисия Николаевна поговорила ещё о чём-то в коридоре с Еленой Максимовной, по­том звякнул расхлябанный замок и хлопнула соседкина дверь — сделалось снова тихо.

А Лёня всё ещё стоял посередине комнаты на том месте, где оставила его Таисия Николаевна, и ду­мал. «Желание есть, а добиться не можешь…», «От­носись посерьёзнее, уже не маленький…»

— Что же ты в темноте? — раздался неожиданно голос матери.

Щёлкнул выключатель, вспыхнула лампочка. С трудом подняв на стол сетку-авоську, напол­ненную продуктами, мать устало опустилась на та­буретку.

Всегда аккуратно зачёсанные назад гладкие во­лосы матери сейчас растрепались. Из-под выцветшей голубой косынки выбилась тёмная прядь. Но мать не поправляла её, а сидела неподвижно, расслаблен­но вытянув перед собой натруженную руку.

Лёня отошёл к своему углу.

— Что нахохлился? Кто-нибудь был у нас? Учи­тельница?

— Учительница.

— Давно?

— Нет.

— Вот неудача! — подосадовала мать. — Дого­ворились с ней на половину восьмого, а начальник заседать решил. В школу позвонила — уже не за­стала. Зачем она приходила?

— Так, вообще.

— Натворил чего-нибудь?

— Ничего не натворил.

— Смотри у меня!

— Что смотреть-то?

— А вот показывай-ка дневник!

— Да ну…

— Давай, давай вытаскивай!

— На проверке у нас дневники.

— Давай сумку! Где сумка?

— Да говорят тебе…

Но мать уже увидела сумку под вешалкой, и на стол с шелестом полетели тетрадки, какие-то листки, учебники.

— Что же ты врёшь? — заговорила мать, потря­сая дневником в воздухе, и раскрыла его. — Ах, вот в чём дело! Опять преподносишь? И ещё смеешь го­ворить, что ничего не натворил? Да как с тобой ещё разговаривать, непутёвый ты человек, как?

Она приблизилась к Лёне, пронзая его острыми, злыми глазами, а он сидел, сгорбившись на кровати, не шевелился и только косился на порхающие перед его лицом белые страницы дневника.

— Ну, смотри у меня! — ещё раз предупредила мать, бросая дневник на тумбочку.

Он задел лежащие там проволочные звёздочки, и они одна за другой посыпались на пол.

— Вот, вот! — указывая пальцем на звёздочки, воскликнула мать. — Всяким барахлом занимаешься, глупости на уме, а дела побоку? Чтобы мне комнату больше не захламлять! А то сама повыкидываю все твои погремушки! Понял? Садись сию же минуту за уроки…

— Уроки нам утром велят…

— А ты сейчас садись, сейчас! При мне! Понял? Лёня уселся к столу, подтянул поближе тетради и учебники.

— Хороших слов не понимает. Просила по-доб­рому: выправляйся, сынок… А он! За каждым шагом твоим теперь следить буду.

— Меньше был, и то не следила!

— Вот и жалею! Разболтался, хуже некуда! Ты учи, учи!

Мать раскрыла какой-то учебник и ткнула его Лёне под нос.