РОДИТЕЛИ БЕСЕДУЮТ

Утром, готовясь к школе, Стасик сам не знал, чего ему больше хотелось: или чтоб Галкин совсем провалился, не выполнив необычайного пионерского поручения, или чтоб принёс в школу плохой чертёж, над которым бы все смеялись.

Однако вышло не так и не этак. Галкин чертёж принес, но никто не смеялся.

Был этот чертёж сделан на тонкой бумаге, каран­дашом и в двух местах протёрт почти до дырок резин­кой, но невиданная, необыкновенная машина значи­лась на нём довольно чётко.

Выглядела машина поистине фантастично: она походила одновременно на часовой механизм, выну­тый из будильника, и на верхнюю палубу морского корабля — с какими-то лесенками, перилами, с пло­щадкой вроде капитанского мостика и с трубой! А поверх всего располагалась башня с иллюминато­ром, а на башне лежал перевёрнутый зонт без ручки.

— А зонт зачем? — ехидно спросил Стасик, за­глянув в чертёж через чьё-то плечо.

— Это не зонт, — серьёзно объяснил Галкин.— Это улавливатель солнечной энергии.

— М-да, — промычал Стасик и покосился на зад­нюю парту.

В другое время он бы выразил своё мнение насчет этой мазни более решительно, но сейчас… Сейчас на задней парте сидела мама.

— Я в родительском комитете, — заявила она утром, — и должна познакомиться с классом.

И она пошла вместе со Стасиком в школу, села в классе и стала наблюдать за ребятами.

А они, не обращая ни на кого внимания, как на­рочно, на каждой перемене обсуждали галкинский чертёж. Конструкция им в общем понравилась, уточнялись лишь детали да упрощались отдель­ные «узлы», как выразился строитель Кнопка — Возжов.

— Вот здесь мы посадим машиниста, — распре­делял он места экипажа, — здесь будет командир, а башня — для радиста!

Стасик и Шереметьев в этих разговорах участия не принимали.

Мама даже спросила тихонько, подозвав к себе сына:

— Ты что в стороне сидишь?

— Да так, — ответил Стасик. — Ракету они не захотели, а ракета, по-моему, лучше… А это так,— он пренебрежительно махнул рукой.

Но глядел он при этом вбок, потому что не мог смотреть маме в глаза: ведь на самом деле и ему машина времени нравилась больше, чем ракета, по крайней мере она была совсем необычной! Но при­знаться в этом даже самому себе не хватило духа.

Нахмурившись, он снова сел рядом с Шереметье­вым.

Он понимал, что с ребятами у него получается плохо: чертёж делать отказался, и сидит действитель­но от всех в стороне, и на звёзды лететь не может, хотя очень хочется.

А Галкин ходит героем! К нему обращаются с во­просами, и он сам советуется, не лучше ли переде­лать то да изменить это. Послушать — так первый человек в классе! А вот на алгебре этот первый чело­век опять не сумел решить у доски задачку, и Павел Степанович поставил ему, первому человеку, уже не первую двойку.

— Вот как у нас! — воскликнул Шереметьев, когда ребята начали рассказывать пришедшей в класс Таисии Николаевне о машине времени. — В будущем двоечников не должно быть, а Галкина берём. Да ещё чуть ли не главным конструктором делаем!

Таисия Николаевна серьёзно сказала:

— А мы его по дороге исправим.

Всем ребятам ответ учительницы понравился, они одобрительно загудели, а Шереметьеву пришлось за­молчать.

После уроков Прасковья Дмитриевна предупреди­ла Стасика:

— Подожди меня… Я скоро.

Она задержала в дверях Галкина и, отведя его к окну в коридоре, начала с ним разговаривать. Ста­сик издали видел, как Галчонок что-то отвечал, пожи­мая плечами. Потом он убежал, а Прасковья Дмит­риевна зашла в учительскую и немного спустя появилась вместе с Таисией Николаевной. Они тоже о чём-то побеседовали и распрощались у лестницы.

— Пойдём, — кивнула Прасковья Дмитриевна стоящему в отдалении Стасику.

— Ну, как тебе у нас? — спросил Стасик, пы­таясь шутливым тоном прикрыть своё смущение: он знал, что мама сама заговорит с ним и о клас­се и о ребятах, и ему не хотелось подавать виду, что он обо всём этом сейчас стесняется с ней го­ворить.

А она заявила напрямик:

— Вы с Шереметьевым не понравились! Держи­тесь так, словно считаете себя лучше всех!

— А что они? — воскликнул Стасик, не в силах больше таить обиду. — Не ценят, не слушают… Лен­тяи у них в почете…

— Лентяи?

— Конечно! Хотя бы Галкин… Чертить взялся, а двойку опять заработал. Сама видела…

— Видела. Даже разговаривала с ним.

— Ну и вот! А мы хорошо учимся и везде первые, а они…

— Мы, они, мы! — перебила Прасковья Дмитри­евна. — Как не стыдно так себя нахваливать!

— Я не нахваливаю. Но ведь учёба для нас главное, а они…

— А они не хвалят, да? И не хотят тебя окру­жать почётом? Значит, подумай, одними ли отметками почёт добывается? И об одних ли похвалах нужно заботиться? Я просто удивляюсь, — продол­жала Прасковья Дмитриевна, — как ты сейчас рас­суждаешь! Когда ты вначале помог сделать Галки­ну альбом, я порадовалась. Я видела, что у моего сына доброе сердце. Пусть дружба с Галкиным была бы для тебя нелёгкой, но я верила — ты поведёшь его за собой к хорошему. Но ты предпочел отсту­питься, пошел по кривой дорожке себялюбца. И хотя сейчас у тебя лучше отметки, чем прежде, они меня мало радуют! Подумай и об этом!

Стасик молчал. Он чувствовал: мама говорит с неподдельной горечью. Конечно, ей тоже очень обид­но, что сын проявил себя как эгоист-себялюбец и поэтому сидит теперь в стороне от других ребят. И все на него только косятся, и лучшим другом его стал ученик, которого в классе никто не любит.

…А поздно ночью Стасик проснулся от мами­ного голоса. Голос звучал из освещённой столовой через полуоткрытую дверь — негромкий, но явст­венный.

— Я очень за него беспокоюсь, очень. Он растет. Характер меняется. И если сейчас не обратить вни­мания…

— Но ведь ты обратила, — послышался папин ответ.

Стасик затаил дыхание. Родители беседовали о нём! Не требовалось никаких усилий, чтобы ра­зобрать каждое слово. И не хватило мужества за­крыться с головой одеялом: так велик был соблазн хоть минутку послушать, что говорят о тебе родите­ли, когда остаются наедине.

— Я не могу только понять, — удивилась ма­ма, — откуда у него появилась эта черта? Ну, откуда? Кажется, ни ты, ни я не воспитываем в нём эгоизма, наоборот, стараемся подать хороший пример.

— И всё-таки, вероятно, мы сами и виноваты, — возразил папа. — Мы часто говорили ему, что он должен вести себя так, чтобы заслуживать только похвалы. Вот постепенно в нем и родились это тще­славное самолюбование, желание выделиться, быть на виду…

— Да, возможно. Кстати, и вчера за столом я ведь нарочно затеяла с тобой спор. Я ведь не хуже тебя понимаю, что учёных — создателей спутника в своё время и назовут и наградят. Но это не самое главное. И надо ему внушить.

— Да, да. Я не сообразил, ты извини…

— И ещё, — продолжала мама, — попрошу: уде­ляй ему больше времени. Мне одной становится труд­но с ним. Тебе некогда, это ясно, но ведь надо…

— Согласен, тоже абсолютно согласен. И я обе­щаю. Надо только подумать, как теперь изменить нам своё отношение к его успехам. Чтоб не вышло так: мы умерим восторги, а он, не видя привычных похвал, ещё разобидится.

— Этого я не боюсь, — сказала мама. — Он ум­ный мальчик и поймёт правильно. Только бы вовремя спохватился.

— Да, если упустить время и эти черты разо­вьются, будет печально…

— Ужасно! — воскликнула мама.

— Я обещаю тебе, — повторил папа. — Надеюсь, мы с ним найдём общий язык…

«Найдём, найдём!» — хотелось громко крикнуть Стасику. Он представил себе, как сидят сейчас в той комнате родители и, взволнованные, опасаясь за его судьбу, совещаются друг с другом.

Стасик опустил голову на подушку и нечаянно задел локтем стоящий около кровати стул. Со стула с грохотом упала на пол толстая книга. Стасик до­садливо поморщился, закусив губу.

Голоса в столовой мгновенно смолкли. Щёлкнул выключатель. На пороге остановилась мама.

— Ты разве не спишь? — Вопрос её прозвучал встревоженно.

Стасик не захотел притворяться спящим и на­гнулся, поднимая книгу.

— Да вот… упала…

И сразу отвернулся к стенке.

Мама постояла немного молча, потом выклю­чила свет и тщательно, очень плотно прикрыла за собой дверь. Голоса в столовой зазвучали приглу­шённо.

Эх, родители, родители! Ну почему вы так испу­гались!

Да знали бы, как полезно иногда бывает услы­шать сыну, о чём говорите вы о нём друг с другом наедине!