Глава 18. Отрыв. 2 страница

Взгляд будто помимо воли притянулся туда, куда притягиваться никак не хотел — к запрокинутой темноволосой голове, закрытому руками лицу и вздрагивающим плечам Филиппа. В сознании смутно всплыла полузабытая память о том, что, кажется, еще какие-то минуты назад Брайан готов был встать, схватить его за грудки и врезать с размаху, так, чтобы вышиблась из головы вся безмозглая дурь, которую он тут выдавал, не стесняясь. Вся глупость и весь упрямый, самобичующийся маразм, если даже после нескольких суток в гостиничном номере, после всего, что было, этот придурок вынес оттуда — вот это.

Теперь между желанием и возможностью легло нечто, бесповоротно меняющее все. Плечи Филиппа содрогались от беззвучных всхлипов, и — это было самым противным — его Брайан сейчас слышал так же отчетливо, как и всех остальных.

Филу было страшно — чудовищно страшно — и больно до рвущихся наружу слез. Ему единственному — не от того, что он увидел только что.

Он видел это и раньше — в самом Гарри Поттере, все занятие, весь урок, и весь вечер до этого — и все, что он делал сегодня, было попыткой вытрясти, выколотить наружу ужас, разъедающий учителя изнутри. Такой же отчаянно смелой и нерассуждающей, как и все, что когда-то вытворяла с ребятами Дина.

Мысль страшила до мгновенно похолодевших кончиков пальцев — и одновременно вызывала такое облегчение, что от нее кружилась голова.

Он не испугался. Он не отказывается от меня.

Ничего не закончилось.

— Ш-ш-ш… — повторила Вилена. — Тихо… Не надо…

Мягкие и неспешные движения ее рук, теплая ласка ладоней — Брайану казалось, что девочка касается его самого, незаметно усмиряя и пригашая боль, подчиняя страх и усталость. Заставляя сознание развернуться во всю ширь, охватить весь мир, целиком, одним взглядом, одним внутренним ощущением, не дробя на части и не вслушиваясь в каждую, а слыша их — всех — одновременно.

Сдавленный, горький плач Линдс, едва не утонувшей в том, чего она никогда не просила, маленькая и сильная, привыкшая стоять за еще более сильным плечом — и не понимающая, ни в какую не понимающая, как можно жить — по-другому. В одиночестве. Где и что она сделала не так, чтобы получить — вот это.

Сбитое дыхание Доминика, упрямо тянущего из месяца в месяц на себе что-то, во что он верит всегда, уже не находящего сил продолжать тянуть — но давно смирившегося с мыслью, что за него этого не будет делать никто, и — кто-то же должен, если ты действительно — веришь, ради веры можно самого себя положить на любой алтарь, если дороги будут хоть немного, как покажется — совпадать…

Отчаянная бессильная ярость Рэя, бьющегося в западне своих желаний, как в ловушке, изыскивающего все новые выходы, снова и снова оказывающиеся ложными, приводящими к тупику, одному и тому же — и раздирающее его изнутри ощущение несвободы, невозможности, не-близости и не-доверия, как бы он ни старался и ни рвался к тому, в ком нуждается, как бы ни стремился дать ему то, что, как он уверен — ему необходимо, как бы ни хотел помочь, поддержать, воспитать, вырастить…

Непоколебимая уверенность Натана — и его способность идти вперед, невзирая ни на что, не оглядываясь и не терзаясь пустыми сомнениями, его вера в собственные силы и собственный путь, его умение брать на себя и нести, не сгибаясь, идти до конца, не тратя времени на попытки оценить еще и еще раз, его бешеная для земного мага ярость и непримиримость к тому, чего он не намерен допускать — никогда…

Мерлин, мы ненавидели его столько времени, бессильно зажмуриваясь, подумал Брайан. Мы презирали его за сухость и консерватизм, шарахались от его нежелания быть таким же, как мы — забывая, что ни один из нас не похож на другого. Мы разрешили себе злобу и нелюбовь, не заметив, что Кристиан — в той или иной мере — есть в каждом из нас.

Каждый носит его отражение, прячась под слоем красивых слов, чтобы не обнаружить с ужасом и в себе хоть часть того, на что привык смотреть сверху вниз. Мы не от него отвернулись, обрадовавшись смерти того, кто посмел поднять руку на стихийного мага.

Мы отвернулись от самих себя.

Мы… я — никогда не думал о том, что пережил Крис, которому тоже выпало убивать магов. Какой безумной и страшной должна быть вера, чтобы находить в себе силы пережить… вот такое — если оно каждый раз вот так — а оно и не может быть по-другому, не может, и сколько угодно можно ругать его веру, но — кто ее создал и подпитывал в нем столько времени? Кто с радостью принял Шона, вычеркнув Кристиана из рядов потенциально мыслящих существ, как только они объявились в замке, оба?..

…точно так же, как привык вычеркивать из этого списка — людей, пришла следом отрезвляюще горькая мысль.

— Иди ко мне… — повторила девочка, чуть наклоняясь вперед.

И Брайан почувствовал сознание учителя — только теперь. Гарри Поттер поднял голову, с трудом переводя дыхание, и Вилена моргнула — ее ладонь тут же дрогнула, во взгляде скользнули неуверенность и страх.

— Вам плохо? — испуганно прошептала она.

* * *

— А я и не хочу сказать, что ты неправ, — обронила Энни. — Просто… одной вещи не понимаю.

Сидящий на полу и прислонившийся спиной к креслу Ларри только зыркнул из-под свисающей на глаза челки — и промолчал. Он вообще теперь больше молчал — спокойно и напряженно. И как-то устало. Словно несколько суток в аду и последовавшие за ними несколько суток в коме вымотали его до бесчувствия.

Вот только — он все равно чувствовал. Брайан слышал это так же отчетливо, как дыхание развалившегося где-то рядом на подушках Рика.

Вытянувшийся в кресле Дэн тяжело вздохнул. По всей видимости, этой самой одной вещи он тоже не понимал.

— Рэй только и делал, что кричал — мы сами справимся, — задумчиво продолжала Энни. — Знаешь, на что он при этом опирался? Я слышала. На то, что вы выжили… там. И он твердо уверен, что вы вытянули друг друга — а, значит, между вами есть и связь, и взаимопонимание, и все, что поможет ему вытянуть тебя еще раз.

Она хмыкнула и покачала головой — Брайан движения не видел, но почувствовал его, даже не напрягаясь.

— Может, и так, — неохотно проговорил Лоуренс.

— Не так, — возразила Энни. — Пока ты валялся в отключке, он спокойно ходил на занятия, и — я спрашивала Алана — на работу он тоже ходил. Хотя и мотался к тебе постоянно. Будь между вами больше, чем его крики, он от тебя на шаг бы не сдвинулся.

Брайан закусил губу. То, что Рэй глубоко заблуждается, конечно, ясно, как белый день, но — они ведь и правда выжили? И с Ларри действительно уже все в порядке…

— И — ты бы слышал, правда, что он тут нес… — Энни подняла руки и потерла ладошками лоб — теперь, если чуть скосить глаза, можно было видеть ее локти на фоне стены. — Я знаю тебя. И я понимаю, как крепко Рэй ошибается на твой счет. Так что — не мог он ничего для тебя сделать.

— Но вы выжили, — подытожил Фил. — Не хочешь нам ничего объяснить?

Ларри молчал, сумрачно глядя в пустоту — сам весь какой-то опустошенный. Выпотрошенный и усталый, до запавших глаз и выжатого, заторможенного оцепенения.

Где-то слева перевернулся Рик и, завозившись, подполз ближе к креслу.

— Покажи? — негромко попросил он, глядя снизу вверх в лицо Лоуренса и будто бы невзначай прижимаясь щекой к его бедру. — Что ты там чувствовал? Хочешь — тоже тебе покажу потом, мы тут все уже обменялись, пока тебя не было. Так что только твоих еще никто не видел.

Энни тоже перекатилась на живот и, склонив голову, проникновенно уставилась на мгновенно вспыхнувшего и отвернувшегося парня.

Коротко переглянувшись с ней, Дэниэл наклонился вперед, уткнулся носом в висок Ларри и, прикрыв глаза, что-то зашептал ему на ухо. Тот фыркнул, вздохнул и, поставив локти на колени, закрыл руками лицо.

Брайан едва не задохнулся от полузабытой, но еще слишком памятной горечи — видение обрушилось сверху, как водопад, как цунами. Все та же боль, привкус крови из прокушенной губы, беспамятство и беспомощность — он помнил, как метался среди сжимающихся стен сам, помнил пугающие паузы между словами, когда казалось, что в них умещается вечность, наполненная монотонным тупым стуком капель о ноющие виски. Как они засыпали, переплетясь руками и ногами, вжавшись, влившись друг в друга, цепляясь за остатки тепла, за крохотный блеск затухающей веры, то проваливаясь в забытье, то выныривая частью сознания обратно — помнил собственные руки, скользящие по измятой рубашке Филиппа, и его шепот, срывающийся и отчаянный, сбивчивый, сумбурный поток слов, невозможность остановиться, отпустить его, не чувствовать, не прикасаться, не стремиться…

Здесь тоже была боль — все та же. Вот только…

— Поверить не могу… — выдохнул Рик — упершийся в колено Ларри лоб, взлохмаченные светлые волосы и острые лопатки, весь — как изломанная линия без четких форм. — Ты что… один все это сделал? И еще и его закрывал?!..

— Маг не сложнее людей, — неразборчиво буркнул Ларри, все еще не отнимая рук от лица. — А Рэю тяжело было. Он чуть с ума не сошел, вообще.

Энни смотрела на него, молча кусая губы — долгий, обволакивающий и пронзительный взгляд, Брайан мог бы поклясться, что Ларри чувствует все, что она сейчас думает. Всей кожей, наверное, чувствует…

— Ты и из комы выбрался сам, — констатировала она наконец. — И позволил ему думать, что между вами «все хорошо».

Ларри утомленно поднял голову.

— Пока он думает, что все хорошо, он стабилен, — ровно сказал он. — Я не удержу его сейчас, если попробую… все объяснить.

Рик мечтательно подергал его за штанину.

— Ларри?..

— Что?

— Я тоже так думал, — сообщил Рик. — Что, если я попробую все рассказать, и дать понять, до какой степени… насколько они ошибаются — во мне, в нас… Что я в жизни потом осколков не соберу. Но, знаешь — я бы уже умер, наверное. Если бы Натан за меня этого не сделал.

Он просто смотрел на Лоуренса, лежа на локтях и задрав голову, угловатый и теплый — взгляд Брайана будто помимо воли скользнул по худой спине и натянувшим футболку острым плечам.

В памяти сама собой всплыла картина — смятые простыни, полумрак гостиничного номера, и прижавшийся спиной к груди Мэтта запрокинувший голову Рик. Короткие, задыхающиеся стоны — от каждого резкого движения бедер Уилсона, ладони Тима обхватывают пылающее лицо Рика, жадный взгляд впивается в него, словно Тимоти, не останавливаясь, пьет из стонущего парня что-то… что-то, до донышка, вместе с возбуждением, из затуманившихся темных глаз, из полуоткрытого рта, из льнущего к рукам тела. Бессвязный шепот, вцепившиеся в плечо Тима пальцы Ричи, мягкие, едва касающиеся поцелуи…

Брайан в тысячный раз подумал, что — понял. Почему водному магу так нужен земной. Хотя тогда, на уроке, при взгляде на Вилену казалось, что он понял это уже окончательно.

— Жаль, что ты не очнулся на неделю пораньше, — задумчиво заметил Рик, утыкаясь лбом в ладонь Ларри. — Увидел бы, до чего игры в молчанку доводят.

— А я видел, — пожал плечами тот. — Когда от кого-то так фонит, это в любом состоянии сложно не чувствовать. Вся школа видела, да?

Рик молча кивнул. Его самого на занятии смешанной группы, когда Гарри Поттер едва не отправился в объятия стихии на глазах учеников, не было — да и не могло быть, кто бы его туда допустил — но, по его словам, даже в подземельях, где он находился, накрыло всех. Одним и тем же видением.

И голос Вилены — кстати — там тоже слышали.

Случившееся на занятии пересилило по значимости и поездки магов, и смерть Эббинса, и даже прогремевший на всю школу, как невозможный абсолютно, разрыв Марты и Линдс. Никогда не ссорившиеся и казавшиеся парой крепче некуда девчонки оказались единственными, кто вынес из пребывания в человеческом мире решение разойтись.

Причин все равно никто понять не смог — хотя они не больно и объяснялись с интересующимися.

— Иногда я думаю, что все вокруг какие-то странные, — негромко сказал Дэниэл. — Или — что это мы неправильные. Все только и грузятся теперь тем, что люди — существа более низкого уровня, и их можно не только презирать, но и опекать.

— Угу, — подала голос из угла угрюмо молчавшая почти весь вечер Маргарет. — Я тоже который день думаю — это мы неправильные или они странные? Что до них это только сейчас дошло?

Вообще-то, тот факт, что она в принципе открыла рот, значил куда больше того, что именно она там думает. Брайан искренне не понимал, почему старший водный маг в «кругу» всегда — самая безынициативная и молчаливая. Словно отсутствующая.

Филипп, впрочем, однажды обмолвился, что Маргарет нужнее то, что другие могут ей дать, чем то, что она могла бы дать им. И надо еще очень благодарить Мерлина, что до нее этот факт наконец-то дошел. Пусть сидит и берет — отдавать ей уже нечего, а брать она никогда не умела.

Иначе бы Льюис не умер.

Вывод звучал так жутко, что Брайан предпочел промолчать и отложить разговоры. С Филом по части общения вообще все складывалось как-то непросто. Иногда казалось, что они целый вечер о чем-то спорят, а потом выяснялось, что они не перекинулись и словом — просто торчали каждый в своем углу, за своими делами. Задумавшись. Оба. А однажды, после того самого урока, Брайан битый час вертел в голове кое-какую мысль, а потом вдруг обнаружил, что давно сидит на полу перед Филиппом и говорит все это ему — вслух, а тот замер с каменным, бесцветным лицом, просто слушает, не пытается возражать… Вообще ничего не пытается, даже закрыться. Хотя слова бьют его не хуже пощечин.

Брайан так и не смог его понять — при том, что чувствовал, знал, ощущал и будто бы даже видел всего и насквозь после возвращения в замок так отчетливо, что временами это почти пугало. Но оно же и позволяло разрешать себе делать и говорить то, на что он сроду бы не решился, если бы задумался предварительно хоть на секунду.

Разговор о Дине закончился истерикой Филиппа — беззвучной и затяжной, с полноценным ощущением выматывающего обоих изнутри бреда, почти как — там, у людей. Но и — бездумным, нерассуждающим ощущением правильности и завершенности чего-то. Опять же — для обоих. Что бы Брайан ни понял в тот вечер, Фил тоже понял что-то свое, и то, что в итоге он плакал, уткнувшись в плечо Мэддока, позволяя обнимать, прижавшись губами к макушке, просто обнимать и давать выплакаться, как будто закрыло еще один кошмар прошлого. По крайней мере — глаз Дины в зеркале Брайан больше не видел. Ни нахально улыбающихся, ни хитрых, ни укоряющих.

А Фил, кажется, перестал бояться хотя бы одного из собственных демонов.

Разговор о случившемся на занятии едва не довел до срыва самого Брайана. Все-таки это слишком — видеть в ответ на твой вопрос напряженную спину, опущенную голову, слышать упрямое, почти злое молчание — и почти проваливаться в распахивающуюся под ногами бездну, чем-то внутри понимая, что еще секунда — и ты сам оборвешь все, что едва срастается, что уже срослось, и это будет еще хуже, чем смерть. Потому что ты будешь снова и снова думать, что мог сделать хоть что-то не так, будешь видеть его каждый день, а во взглядах ребят вместо сдерживаемого недоумения или злости проклюнутся снисходительность и затаенное превосходство — они были правы, ты не пара ему. Ему вообще никто здесь не пара.

Брайан был готов к возмущению и яростному отпору со стороны других магов, когда они с Филиппом вернутся в замок. Он не был готов к тому, что бороться придется и с самим Филиппом — тоже. За них же.

То, что Фил молчаливо позволил переселиться к себе, остаться рядом, не обсуждая происходящее и никак не поднимая вопрос о том, что, вообще, между ними творится, и куда и как они собираются жить, оказывается, не значило ничего. Просто мсье Мортье обладал способностью находиться рядом с кем угодно и продолжать при этом вариться в самом себе. А Брайан никогда не пытался перейти черту намертво связавшей их почти мистической, потусторонней близости, проговорить что-то вслух, потребовать каких-то ответов. До недавнего времени ему все было понятно и без них.

Потому что — кроме пугающе затаенных и мерцающих вечеров были еще и ночи. Тепло кожи Филиппа, его завораживающий, мягкий и пристальный одновременно взгляд исподлобья, его ладонь на груди, и объединяющая, и удерживающая на расстоянии. Расползающаяся между ними и вокруг них темнота, дающая право потянуться и коснуться, не обращая на ладонь внимания — и то, что тогда глаза Фила закрывались, и можно было утонуть в его тихом дыхании. В том, что рядом — именно он. И он позволяет это.

Сам себе.

— Я не уйду, — шепнул Брайан однажды.

Сам не знал, почему. Как обычно, показалось, что — можно просто говорить, не думая, и так будет правильнее всего.

— Я знаю, — помолчав, чуть слышно ответил Филипп.

Горечь из его голоса можно было пить кубками, и — она кричала не о том, что Фил не хотел, чтобы Брайан остался. Хотел. Точнее — он не был против.

Просто не понимал — почему.

— Потому что тебя некому любить, пока ты ломаешь шею, — хмыкнул Брайан. — А не ломать ты, похоже, не можешь.

Ресницы сомкнулись еще плотнее. Впрочем, обвившаяся вокруг тела и притянувшая его ближе рука тоже была.

— Спасибо, — после долгой паузы ровно проговорил Филипп.

Почему-то показалось, что — лучше бы ударил. Вечно с ним как-то… непросто.

Перекатить его на спину, навалиться сверху и целовать сжатые, медленно расслабляющиеся губы, целовать, не давая выдохнуть ни слова, не отрываясь, настойчиво и мягко, зарываясь в темные волосы, сжимая виски — услышь меня, ну услышь же, как еще до тебя докричаться, если ты даже после всего, что было, после того, как мы день за днем умирали там — вместе… после всего…

— Когда-нибудь я тебе докажу, почему, — задыхаясь, прошептал Брайан, когда наконец нашел в себе смелость оторваться.

— Когда-нибудь мне станет вконец наплевать, — переводя дыхание, признался Фил.

И, оттолкнувшись локтем, швырнул его на спину и рухнул сверху, вжимая собой в кровать — жадный и отчаянный, почти грубый, почти цепляющийся за него. За них.

Мерлин, у нас обоих истерика, подумал Брайан, запрокидывая голову и притягивая его ближе. Как можно ближе.

— Ты не понимаешь…— сбивчиво бормотал Филипп, не прекращая покрывать торопливыми поцелуями его шею. — Я… не собираюсь останавливаться…

— Знаю, — выдохнул Брайан, с нажимом проводя ладонями по его обнаженной спине. — Я поеду с тобой. Если что.

Фил усмехнулся и поднял голову, отбрасывая со лба волосы. Задыхающийся и раскрасневшийся, в полумраке он почти походил сейчас на того мага, которым был все эти годы — до нынешней осени.

— Не хочу, чтобы ты тоже ломал шею, — сообщил он. — Со мной заодно.

Вот и все твое хваленое одиночество, с мрачным злорадством подумал Брайан, глядя на него снизу вверх.

— Иди сюда, — позвал он вместо ответа.

Все равно с ним никогда не получалось — просто поговорить.

* * *

Холод стекла, казалось, вплавлялся прямо в висок. Шон машинально коснулся пальцем полупрозрачной поверхности, повторяя путь стекающей с той стороны капли. Так странно. Вроде бы — целый узор вырисовывают, совсем рядом, вот он. Сплетается из неровных нитей, искрится под далекими вспышками молний, переливается.

А вмешаться и нарушить, изменить, пока ты заперт здесь, все равно не можешь.

Дождь такой разный — когда стекает каплями с твоих волос под чьим-то неодобрительным взглядом и когда льет за окном, а ты сидишь на подоконнике, варясь в иллюзии, что можешь прикоснуться к нему.

За окном снова громыхнуло, и Шон прикрыл глаза, не отрывая ладони от ледяной поверхности. Это изменится — если послушать Лорин. Это пройдет.

Он не мог избавиться от ощущения, что лжет, когда соглашается с ней, смешливой и маленькой, живой, настоящей — желание походить на этот беззаботный и улыбчивый ветер уже не получалось отличать от реальности. Они одинаковые — просто Лорин сильнее. Наверное.

Или разные до жути, и именно поэтому он все еще жив. Она кого угодно живым сделает.

Теплое дыхание в шею. Настойчивые пальчики, рассеянно скользящие по груди.

— Эй, а я думал — ты спишь, — прошептал Шон, касаясь губами светлой макушки.

Лорин пошевелилась и тихо фыркнула куда-то ему в плечо, сворачиваясь в клубок — маленькая и теплая, опять будет делать вид, что вовсе не задремала, прижавшись к нему в полумраке, под еле слышный шорох дождя.

— Просто задумалась… — сонно пробормотала девушка и, подняв голову, потерлась носом о его подбородок. — Уже ночь?

— Часов десять вечера, наверное.

Удержаться и не поцеловать подставленные губы — ну разве ж такое возможно. Не поправить выбившуюся прядь волос, не улыбнуться.

— А о чем ты думал?

— О тебе.

Она рассмеялась и покачала головой, уткнувшись ему в плечо.

— Шонни, я серьезно.

— Да я тоже.

— Ты невозможный, — укоризненно хмыкнула Лорин.

И опять зашевелилась, устраиваясь поудобнее — спиной к нему. Руки привычно обвились вокруг ее талии, притягивая девушку ближе.

Только мы, два придурка, можем ворочаться на подоконнике, когда есть кровать, усмехаясь, подумал Шон.

Теперь по стеклу рассеянно заскользил ее пальчик, догоняя сплетающиеся в узор капли.

— Если еще десять, значит, ребята до сих пор не разошлись, — проговорила Лорин. — Давай к ним заглянем?

Шон молча прикрыл глаза.

— А давай не сегодня? — помолчав, предложил он. — Хорошо сидим так…

Она негромко вздохнула.

— Ты все равно не сможешь прятаться до бесконечности.

— Я хожу на занятия, — возразил Шон. — И на работу, между прочим, тоже — каждый день. Всего один раз проспал.

Лорин прыснула в кулачок и легонько шлепнула его по руке. Вообще-то, проспали они тогда оба, а Доминик при их появлении настолько красноречиво закатил глаза, что вогнал Лорин в краску на весь оставшийся день.

Хотя, по мнению самого Шона, старший маг в этот момент плавился от умиления, глядя на ее пунцовые щеки. Женщина и впрямь какое-то странное существо, если не понимает, какую она иногда способна вызывать нежность одним своим видом — и что никаким неуважением при этом даже не пахнет.

Просто Лорин Гамильтон и секс — вещи, совместимые с крайне своеобразным результатом. Точнее, Лорин Гамильтон — и разговоры о сексе.

— Меня ребята задергали спрашивать, как ты, — виновато пояснила она. — Шонни, если у тебя получается ходить с непроницаемой рожицей, это не значит, что о тебе никто не беспокоится.

Иногда она говорила что-то, к чему тоже можно было отнестись только с нежностью. Вот как к этой ее безграничной вере в то, что празднующие смерть Кристиана Эббинса маги способны искренне беспокоиться о его воспитаннике.

А не о том, не собирается ли он повторить путь наставника — сейчас или в будущем. Шон не видел ничего плохого в такой мотивации, но наивность Лорин и впрямь иногда… умиляла. В хорошем смысле этого слова.

— Скажи им, что со мной все в порядке, — упрямо выбивающийся локон никак не хотел слушаться, и теперь Шон задался целью проверить, можно ли свить его еще туже, наматывая на палец.

— А я и говорю, — кивнула она. — Они даже верят, но беспокоятся все равно. Сегодня вот Рик отловил, про тебя допрашивал…

— Рик? — удивился Шон.

— Ага. Ну, этот, помнишь? Такой, чернявый, из недавних…

Он не удержался и фыркнул, прижимая ее к себе.

— Это Лоуренс, глупыш, ты опять все перепутала. И когда уже различать научишься? Они ж совсем разные.

— А, ну, может быть, — невозмутимо пожала плечами Лорин. Пальчик снова вернулся к стеклу. — Просто с ним Мэтт ошивался, вот я и подумала.

— Рик не чернявый, — терпеливо повторил Шон. — А Уилсону, видимо, просто от Ларри что-то понадобилось.

— Наверное.

Она никогда не спорила — там, где это не имело смысла. Может, поэтому рядом с ней всегда было так хорошо. До сих пор.

И чем дальше, тем сильнее и глубже оно врастало в них — в быт, в ожидания и в привычки. В меня самого, закрывая глаза, подумал Шон. К моей груди прислонилась женщина, которая полагает мое прошлое закончившимся и разрешает себе просто смотреть в будущее. В ее представлении оно таково, каким ты захочешь его увидеть, а что там было раньше и как — только основа, которая ни к чему тебя не обязывает.

Притаившаяся в углах темнота усмехается на это, но Лорин способна не замечать темноты. Жить так, словно ее нет и никогда не было.

Даже сам в конце концов начинаешь верить, что — не было…

— Что там Кэти? — мягко спросил он.

Лорин вздохнула и потерла нос.

— Не знаю, — буркнула она после паузы. — Молчит все еще.

Странные отношения, которых Шон не понимал никогда — но которые, кажется, и не должен был понимать, они, слава Мерлину, и без него как-то всю дорогу сами собой спокойно существовали — неясным образом повисли в воздухе после возвращения Кэтрин в замок. И если первые дни она дергалась на каждую мелочь, изводя Лорин перепадами настроения, то в конечном итоге просто начала ее избегать.

Выдав при этом какую-то чисто женскую глупость вроде «мне надо побыть одной» или чего-то подобного.

Впрочем, Шон не был уверен, что такими глупостями грешат только женщины. Все огненные маги неважно умели разбираться в себе. Да, пожалуй, и вообще все эмоционалы — если посмотреть, что вытворяют водные и чем это мотивируют, окончательно свихнуться недолго.

— Не расстраивайся, — прошептал он. — Мало ли, чем ее у людей накрыло — некоторые, вон, громко жили, а теперь так же громко расходятся…

— Ты просто к девочкам несправедлив, — улыбнулась Лорин, запрокидывая голову. — Они не виноваты, что на них вечно все пялятся. К тому же, публичных разборок ни одной так и не было, даже на уроках молчат, как две партизанки.

— Значит, есть что скрывать, — рассудительно заметил Шон.

Когда маг действительно хотел разобраться в том, что его волновало — он говорил об этом, тем более — на занятиях. Или хотя бы на сборах в общей гостиной. Молчание всегда означало страх.

Перешагнув однажды через подобную ступень сам, он не мог не видеть теперь, когда кто-то другой начинал топтаться у точно такой же. А Марта никогда не казалась ему существом, жаждущим разобраться, а не быть правой.

Тем более, что, по слухам, инициатором разрыва была именно она.

— Или сами не поняли еще, чего натворили, — пожала плечами Лорин. — Не знаю, по-моему, они милые, и получалось у них здорово…

— Тебе просто нравятся пары из магов одной стихии, — Шон не удержался и щелкнул ее по носу — она тут же опять фыркнула и отмахнулась. — Малыш, два воздушных мага — не то же самое, что два огненных.

— Мистер Гарри и мистер Снейп, — не моргнув глазом, возразила она, выпрямляясь и оборачиваясь к нему.

— Твоя Кэтрин и Тони МакКейн, — усмехнулся в ответ Шон. — Мы тут вообще все живы до сих пор только благодаря Доминику — без него они бы уже давно весь замок по камушку разнесли.

— Ты. Несправедлив.

Мерлин, она даже почти повысила голос — Шон с трудом заставил себя скорчить серьезное лицо.

— Я объективен, радость моя.

— Тогда признай, что объективно ребята вполне могут беспокоиться о том, что ты чувствуешь, еще и потому, что ты им небезразличен, — спокойно сказала она, будто и не хмурилась только что. И добавила, помолчав: — а празднуют они не смерть Криса, а собственное выживание. И то, что этот… геноцид закончился. Между прочим, и их стараниями в том числе, каждого. Не повод порадоваться, как считаешь?

Шон моргнул.

Она действительно никогда не спорила. Она просто… была права.

Иногда.

— Повод, — мягко согласился он. — Вполне.

Теперь она снова хмурилась — на этот раз пряча смущение. Различать так просто, когда видишь все оттенки мимики на этом личике каждый день.

— Мы не были там, — пробурчала Лорин, разглядывая свой ноготь. — У людей. А они были. И…

— И тебе неуютно, что такой опыт прошел стороной, — улыбаясь, закончил за нее Шон. — Да и вообще — каждый теперь что-то о себе знает, а мы с тобой не участвовали.

— Каждый хоть что-то путное сделал! — Лорин вздохнула и потерла лоб. — Я тоже хочу. Глупо, да?

Определенно, глядя на нее, не получалось не улыбаться. Шон обнял ее за плечи и потянул к себе.

— Не глупо, — шепнул он, сгребая ее в охапку. — Здорово, наоборот. Хочешь, правда, пойдем к ним?

Лорин бросила на него несчастный взгляд.

— Давай, соглашайся, — Шон потерся носом о ее ухо, добиваясь привычного фырканья. — Доставь мне удовольствие — обожаю, когда ты соглашаешься.

— На что-то конкретное или вообще? — теперь взгляд стал почти хитрым.

— О, я могу уже и конкретное начинать предлагать?

Она засмеялась, обнимая его за шею, и Шон, не выпуская ее из рук, спрыгнул с подоконника и аппарировал обоих к двери общей гостиной.

По ушам хлестнул донесшийся оттуда взрыв смеха и перебивающий его громкий, возбужденный голос, видимо, что-то рассказывающего Алана. Мерлин, как я по нему скучал, вдруг понял Шон, с глупой улыбкой глядя на дверь. Это же просто…

В гостиной оказалось полно народа — основная масса расселась на полу, у стены в обнимку с кубками кучковались, чуть не прижавшись друг к другу носами, Ларри и Линдс. Прюэтт, скрестив ноги, восседал на столе — увидев Шона, он на мгновение поперхнулся воздухом и замер с распахнутыми глазами. Все, как по команде, обернулись и неверяще уставились на него, даже Натан и Доминик оторвались от шахмат.

— Миллз! — выпалил Алан — и сорвался с места, подлетел к ним, чуть не с разбегу сгребая Лорин в объятия и звонко целуя ее в щеку. — Женщина, я тебя обожаю! Ты все-таки его вытащила!