Глава 17. Точка излома. 4 страница

Мальчишка мало того что влез, куда не следовало, и едва выжил — его опять это ничему не научило. Опять!

Усталый взгляд, утомленно поникшие плечи, лениво шаркающие ботинки — Натан с трудом дождался, когда они аппарируют к воротам школы. Едва успев вдохнуть знакомый воздух, он взял Алана за плечо и без разговоров переместил их обоих к нему в спальню — раз уж тот так настаивал, что его дом именно там, гоблин с ним, не спорить же сейчас еще и по этому поводу.

— Слушай… — вздохнул было Прюэтт.

Вместо ответа Натан с силой швырнул его спиной в стену. Парень покачнулся и коротко ахнул. Пара стремительных шагов следом — и Алан снова смотрит на него снизу вверх, прямо в лицо.

Немигающий, пристальный взгляд живых черных глаз — как будто даже улыбается где-то внутри, бесшабашно и понимающе. Так, словно опять что-то решил для себя, а, значит, снова будет изводить играми в «догадайся, что со мной происходит».

— Нет, это ты — слушай, — сквозь зубы процедил Натан, упираясь в стену рядом с его головой и нависая сверху.

Губы Алана дрогнули в теплой улыбке — теперь уже не скрываясь.

— Хорошо.

— Ты хоть немного — хоть иногда — вообще — думаешь, что вытворяешь? — Сложнее всего оказалось сдерживаться и говорить — вместо того чтобы просто врезать с размаху. — Или способность думать в таких, как ты, принципиально отсутствует? — Алан попытался хмыкнуть и отвернуться, и пальцы сами ухватили подбородок, разворачивая обратно. — Что было бы, если бы я не пришел?

— Но ты же пришел, — Алан покусал губы и отвел взгляд. — Ты всегда приходишь, Натан. Тебе нравится меня спасать.

Тот едва не задохнулся. Прюэтта стоило как минимум выпороть — вот за такие заявления уж точно. За беспардонное нахальство и неспособность думать даже сейчас. Хотя бы — слушать, раз не умеет мыслить самостоятельно.

— Что ты сказал?

— А мне нравится, что ты — такой, — взгляд вернулся, и теперь в нем не осталось ни тени улыбки. — Что ты всегда за моей спиной. И никогда меня не оставишь.

Злость медленно скручивалась в тугой ком — он застревал в горле, почти перехватывая дыхание. Распирая виски, схватывая в камень шею и плечи.

— Ты так думаешь? — угрожающе уточнил Натан.

Прюэтт с вызовом задрал голову.

— Я в это верю. Тебе — верю, Натан! Ты любишь меня, и ты никогда не сделаешь ничего, что причинило бы мне вред. И никогда не позволишь ничему причинить его, — он снова улыбнулся, отчаянно и горько. — Мне нужно, чтобы кто-то меня держал. А тебе нужно держать кого-то. Я все понял, правда — это так просто, оказывается.

Он опять начинал нести ахинею, и на этот раз от желания тряхнуть как следует, выбить дурь и заставить начать думать, думать уже хоть над одним словом из тех, что ему говорят, на мгновение потемнело в глазах.

— Может, мне нужно посадить тебя на привязь? — кровь все сильнее пульсировала в висках, заставляя голос звучать все тише. — И держать таким образом? Может, это тебе понравится?! — не выдержав, рявкнул Натан.

— Помнишь, ты просил меня сделать так, чтобы мы жили, как все? — Алан будто и не услышал ни слова. — Я понял, почему не получалось. Это и не могло получиться — и ты, и я, мы не такие, как все, и никогда не станем такими, разве что врать начнем, а ты врать не способен, может, только с девушкой, да? Тебе ведь не интересно подчинять слабого. И, знаешь, я больше не буду сдерживаться и давить то, что чувствую. Больше никогда, Натан.

От мелькнувшего на долю секунды образа — Алан, обнаженный, горячий, бьющийся под его руками, умоляющий, стонущий — будто ошпарило волной кипятка. От желания рвануться, впиться в эту плоть намертво. От ужаса — не удержаться и шагнуть туда, где закончится все — и он, и этот отчаянный, не понимающий, что несет, безрассудный мальчишка.

Прикоснуться к его лицу — мягко, невозможно мягко, хотя от напряжения едва не сводит мышцы, главное — не поддаться, потому что живущая внутри, затоптанная в дальний угол бездна покачивается, подобравшись почти вплотную. И теперь страшно даже дышать, даже смотреть на него, на полуоткрытые губы, шальные глаза.

— Алан, о чем ты… это же… Ты не знаешь, что говоришь…

Качает головой и бесстыдно трется щекой о ладонь — ее будто обжигает, она отдергивается сама собой — так нельзя. Нельзя позволять ему продолжать, нельзя слушать то, что он говорит сейчас, вдох, пауза, выдох, медленный вдох — успокоиться самому и остановить его, Мерлин бы знал, что в этой голове творится после того, что на нее обрушилось — там. Он сам не понимает, с чем заигрывает на этот раз — сколько ни объясняй, все равно будет считать, что его идеи забавны и увлекательны, для него просто нет слова — опасность. Никогда не было. Кто его остановит, если не ты? — пришла холодная, трезвая мысль. Это ведь просто очередная идея. И ты это выдержишь.

Ладонь сжалась на плече с такой силой, что удивительно, как не хрустнули кости, но Алан словно и не заметил ее, только сильнее запрокинул голову.

— Я все видел, Натан, — едва не задыхаясь, шепнул он. — Я был там… с тобой. Там. Я знаю, что ты чувствовал. Знаю… все.

Натан остолбенел.

В памяти против воли всплыл полутемный вечер в гостиничном номере, бездумно рвущийся ближе, льнущий к рукам податливый и разгоряченный Алан, жар и ровное дыхание сквозь стиснутые зубы — оттолкнуть его Натан не решался, он мог только удерживать хоть на подобии расстояния — и внезапно обрушившееся сверху видение. Безумие рванувшегося наружу кипящего, животного возбуждения, раздирающее грудь желание… желание…

— Ты хотел его, — глотая слова, торопливо забормотал Алан. — Этого мальчика — всегда хотел, вот так, просто взять и… Тебя возбуждало то, что ты видел. Ты не можешь иначе, потому и сорваться боишься, тебя только боль и трогает, чужая боль, и власть, чувство, что ты — хозяин! Что ты решаешь, жить ему или… Что это только в твоих руках…

С силой рвануть к себе — и снова впечатать в стену, с размаху, так, чтобы искры посыпались из сияющих дерзких глаз. Алан выдохнул, податливо и жарко, его взгляд чуть затуманился, и от этого ком внутри едва не лопнул с ледяным, оглушительным звоном, за которым снова маячила бездна.

— Я люблю тебя… — почти беззвучно сказал Алан. — Хочу тебя… вот такого, Натан, всегда хотел… и если ты сумасшедший, то я — тоже!.. Я хочу этого. С тобой.

Теперь он почти плакал, с силой кусая губы, но не отводя взгляда. Натан вдруг осознал, что пальцы Алана впились в рубашку на его груди, что его колотит от напряжения.

— С ума сошел?! — он отшатнулся, одним злым ударом сбрасывая цепкие руки. — Ты не понимаешь, о чем говоришь.

— Я не понимаю?! — Алан сжал кулаки. — Я только и делал, что провоцировал тебя! Все лучшее, что я о тебе помню — это как мы дрались! Знаешь, почему?!

Смятение и страх — нужно что-то сказать, бегом, быстро, сейчас, заткнуть его, отвлечь, заставить замолчать — как угодно — он не мог этого сказать, он вечно говорит так, что ни слова в ряд не уложишь, только и можно, что — умудриться не дать ему довести себя до истерики, до воплей и обжигающего марева в воздухе. Это не могло прозвучать, у него крыша точно вконец повредилась, огненные маги быстрее всех с ума сходят, это даже в книгах во всех…

— Просто сделай это, Натан, — Алан тяжело дышал. — Со мной. Так, как ты хочешь. Пожалуйста, я… тоже хочу этого…

— Замолчи! — прошипел тот.

— Нет! — горящие глаза Алана, казалось, вынуждали прикипеть к полу. — Я не боюсь боли. Не из твоих рук! Если я способен вообще доверять хоть кому-то, то только — тебе!

Бездна дохнула прямо в лицо, заставив мир на мгновение покачнуться. Алан. Доверяющий ему. Принимающий его — всего — целиком. Всего.

— Ты сильнее меня, — жарко шептал Алан — он рвался вперед, ближе, настойчивый и бездумный. — Я хочу это чувствовать. Всегда хотел — это, Натан! Чувствовать, что ты удержишь меня… всегда…

— А что, если нет?! — заорал Натан, вжимая его в стену вытянутыми руками, едва сдерживаясь, чтобы не приложить об нее затылком — еще пару раз. — Ты понятия не имеешь, во что лезешь опять! Чем это может кончиться для тебя! — взгляд Алана полыхнул шальным возбуждением, предвкушением, он притягивал, как огромной силы магнит. — Ты не понимаешь, что я скорее сам умру, чем пойду на это? — ладони скользнули выше, обхватили горящее лицо, сжали. — Чем позволю… тебе…

— Да что за чушь! — взорвался Алан, отбрасывая его руки. — Открой глаза, Натан — ты же маг, ты! Так боишься прикоснуться ко мне, что готов избивать, как только я слово против скажу? Ты все равно это делаешь! Хватит прятаться — я знаю, каким ты бываешь, каким ты можешь быть, знаю! Слышишь меня?!

Натан рывком перехватил его руки, не давая отстраниться, снова толкая обратно к стене. Мальчишка полыхал так, что вокруг едва не искрил воздух.

— Не смей снова отказываться, — Алан яростно вырывался. — Не смей бросать меня, слышишь? Я знаю, что мне нужно, и я прятаться — не собираюсь! Если ты не захочешь, я найду того, кто не сможет мне отказать, — Натан стискивал его запястья так, что удивительно, как Алан все еще мог шевелить пальцами. — И мне плевать, сможет ли он остановиться и чем все закончится! Я сам не знаю, куда меня занесет, но я знаю здесь того, кто отлично ловит чужие желания! — выкрученные руки наконец-то удалось прижать к стене намертво. — Хочешь этого, Натан? Проверить, как далеко заходит моя безбашенность?!

Холодная, пульсирующая, ослепляющая злость — или это уже не она, или ее остатки, Натан в жизни не был так близок к грани. Оно рвалось наружу — никуда ты не пойдешь, я лучше сам убью тебя, твое место — здесь, пусть ты бьешься, выдираясь из моих рук, взбешенный и пылающий, даже думать не смей — ты никуда не уйдешь, никогда.

Натан осознал, что шепчет это, вжимая Алана в стену всем телом, чувствуя, как отчаянно бьется его сердце — будто пытается выскочить из груди и с дикой скоростью поколотиться обо все поверхности. Руки выпустили запястья и впились в плечи, скользнули по груди, по бедрам, заставив Алана задохнуться.

— Хочу тебя… — как в горячечном бреду, стонал тот. — Мерлин, как я тебя хочу, у меня просто крышу рвет, когда ты… — ладонь рванулась вверх и, вцепившись в волосы, потянула с силой, запрокинула дерзкую голову — туман в голове редел с бешеной скоростью, оставляя что-то другое, кристально чистое, яркое и отчетливое. — О, черт… Натан…

Он задыхался и все время стонал, напряженный, выкручивающийся из хватки и льнущий к рукам, невозможно горячий, невыносимо непокорный, нуждающийся в нем. С силой потянув за ткань на плече, Натан выдохнул и зарылся лицом в обнажившуюся шею — смуглая кожа и знакомый, будоражащий запах пьянили, вышибали рассудок.

Алан дрожал, его трясло, как в истерике, как в лихорадке, колени подгибались, и это тоже было — правильно, так, как нужно, именно так, вжимать, вплавлять его собой в стену, распластывать, чувствуя волны выгибающей тело дрожи, поглощая их каждой клеткой, каждым нервом. Голова запрокинулась еще выше, и Натан впился зубами в открытую шею, пока ладони жили своей жизнью, сжимая, разминая, поглаживая напряженное тело — словно пытались и не могли утолить давний голод.

Мальчишка забился в рыданиях.

— Не смей, только не отпускай меня… — короткие всхлипы. — Я умру, если ты опять, если ты остановишься, я… Натан…

Резкий рывок за волосы — отпустить, тебя?.. — Алан захлебнулся стоном, и Натан коснулся языком влажной, горячей кожи — и снова прикусил шею, сжимая зубы. Сильнее. Еще сильнее.

Бездна, качнувшись, полыхнула внутри — и раздробилась с оглушительным, на пределе слышимости хрустальным звоном, оседая осколками, оставляя только четкость, ясную и чистую, распирающую грудь — хорошо, Мерлин, как хорошо, я могу, это все — мне, я могу не останавливаться, не сдерживаться, не бояться, могу просто…

Вскрики, один за другим — будоражащие, болезненные — громче и громче, с каждым выдохом, с каждой долей дюйма сжимающихся зубов. Восхитительное, одуряющее чувство — держать его, вздрагивающего, податливого, напряженного, впиваясь все глубже, задыхаясь от его криков — ему нравится, нравится! Это он в твоих руках, именно он, и он хочет тебя. Настоящего.

Еще сильнее — до предела, до пика, до разливающейся по телу волны жара. Выпустить, бережно коснуться губами — и прихватить чуть иначе, не попадая в укус, с той же силой, а потом еще и еще раз, впиваясь глубже, быстрее, пьянея от бессильно выгибающегося в руках тела.

— На… тан…

Он усмехнулся и заглянул в безумные, расфокусированные глаза — затуманенные, с расширившимися зрачками. Коснулся кончиками пальцев истерзанной шеи, наслаждаясь шоком, дрожащим, еще только осознающим, что такое покорность, ожиданием во взгляде Алана, и, сжав в кулаке ткань, спокойно рванул ее на себя, раздирая опостылевшую водолазку.

— Я уже говорил, что мне не нравятся такие тряпки?

В глазах Алана — распахнутых, бездонно черных — целая вселенная. Натан с нажимом провел ладонью по его груди, припадая губами и зубами к обнажающейся коже короткими укусами. Мальчишка выдохнул — спокойный, неотвратимый захват, выкручивающий запястья и локти за спину, заставил его глухо застонать, повисая в крепких, как тиски, руках.

— Ну же… — хрипло выдохнул Алан, запрокидывая голову под новой лаской, умудряясь, даже почти обездвиженный, продолжать бессознательно тянуться вперед. — Натан… пожалуйста…

Пальцы свободной руки уверенно рвут застежку на его джинсах, вытаскивают ремень — узкая полоса мягкой темной кожи ложится в ладонь, как влитая, Алан впивается в нее почти невидящими от затуманившего желания глазами. Натан едва не физически ощутил звук, с которым эта полоса рассечет воздух — когда-нибудь. Впереди ждало столько, что от возможности оттягивать, не спешить, беря свое и не торопясь, внутри что-то зашкаливало. От мысли, что это может не закончиться завтра.

Наклониться ближе, позволив ему рухнуть на колени, перегнуться вперед и жестко перехватить ремнем стиснутые за спиной руки — чуть выше запястий, слегка выворачивая напряженные плечи, фиксируя захват.

— Сильнее… — простонал Алан куда-то ему в ключицу, и его дыхание едва не опалило кожу. — Ну же…

Натан резким движением потянул его за волосы и жестко впился в губы. Ладонь улеглась на разгоряченное лицо, обхватила подбородок, заставляя смотреть в глаза.

— Здесь решаешь не ты, — спокойно напомнил он.

Алан ухмыльнулся дрожащими губами — покорность, еще только переламывающая въевшуюся в кровь дерзость, невысказанная, дрожащая в каждой клетке его тела просьба, мольба — помоги мне, переломи. Сделай это. Я не смогу — сам, без тебя.

Натан отстранился и молча швырнул его лицом вниз, сдирая остатки одежды, собственнически впился ногтями в невольно вздрагивающее тело — он едва мог заставить себя отвести глаза от обнажающихся ягодиц и бедер. Мой, мой, сладко шептало что-то внутри — только мой, для меня, такой открытый и задыхающийся. Беспомощный, жаждущий — весь для меня.

— Да, — врываясь одним движением в непокорное, но такое податливое тело, выдохнул Натан. — Вот так.

Алан вскрикнул, гортанно и глухо, изогнулся под ним, пытаясь выскользнуть, пальцы впились в горячие бедра — до синяков, едва ли не до хруста костей — никуда ты не денешься, тебе не убежать от меня, ты — мой. Здесь только я решу, что ты получишь и когда, Алан.

Прюэтта словно прорвало — рыданиями, плачем, хныканьем, криками, задыхающимися и отчаянными, умоляющими — Натан, Натан — он дрожал и извивался, уткнувшись лбом в жесткий ковер, болезненно выгибая спину, рвался из кожаной петли ремня, будто уже не помнил, что именно держит его руки, почему не получается выдернуть их, чтобы обрести хоть какую-то опору. Я — твоя опора, дохнула бездна внутри Натана, заставляя наклониться и впиться поцелуем-укусом в основание шеи, вжимаясь в пылающие бедра, с силой вплавляя себя в бьющееся тело, проникая глубже и глубже.

Алан всхлипывал, терся лбом о пол, словно только руки Натана удерживали его, не давали сломаться и рухнуть, и от его стонов что-то с рычанием лопалось, взрывалось внутри, распрямляясь во всю ширь, вынуждая вбиваться сильнее, выколачивая новые и новые бессвязные вскрики, утопая в них — я могу и это, могу заставить тебя потерять остатки рассудка, могу все, что угодно — если я этого захочу.

Он задрожал, расплавленно-покорный, выгнувшийся, льнущий навстречу — Натан накрыл его затылок ладонью и сгреб волосы в горсть, потянул на себя. Влажные от слез щеки, сомкнутые ресницы, распахнутый в сладком, задыхающемся вскрике рот — еще, еще, пожалуйста, о, пожалуйста, Натан, еще… не останавливайся… сильнее…

Даже связанный и едва держащийся на коленях, Алан все равно пытался подаваться назад, насаживаясь и изворачиваясь. Натан коротко коснулся губами его виска и, рывком выпрямившись, вышел из него и замер, удерживая на весу бьющиеся бедра, не давая рухнуть вниз.

Алан заорал, как раненое животное, короткими отчаянными воплями, выдираясь из рук с такой силой, что у Натана перехватило дыхание. Хочешь меня, ухмыльнулась бездна. Хочешь кончить, когда я внутри.

Он улыбнулся и перевернул его, швыряя на спину, на связанные запястья. Алан часто дышал, закрыв глаза, влажное от испарины тело подрагивало — он все еще бессознательно рвался обратно, прижаться животом к ковру, потереться ноющим членом. Натан завороженно провел ладонью по внутренней стороне бедра, сгибая его ноги в коленях. Такая нежная кожа. Такая… тонкая.

— Пожалуйста, все, что захочешь, Мерлин, пожалуйста… — всхлипывал и стонал под его руками Алан. — Не уходи, не останавливайся…

Он был прекрасен — невозможно, нереально восхитителен, возбужденный, разгоряченный, напряженный и одновременно размякший, податливый. Натан не отказал себе в удовольствии наклониться и обхватить губами подрагивающую головку, провести языком, вдыхая терпкий запах — одна удерживающая ладонь на бедре, другая на плече. Только я решу, когда и как тебе двигаться. И когда кончать.

Теперь он почти плакал, мотая головой, прижимаясь щекой к полу. Ты так близко, Алан. Мы оба — так близко.

— Все, что захочешь… — прорыдал Алан. — Натан, пожалуйста, Натан!..

Натан отстранился и с нажимом провел по коже ногтями, оставляя мгновенно вспухающие полосы, а потом медленно поцеловал краснеющий след.

— Конечно. Все, что я захочу.

И выпрямился, расстегивая ремень и вытаскивая его из петель.

У Алана перехватило дыхание — пальцы сжались, он смотрел на него снизу вверх, задыхаясь, смотрел — и не узнавал. Растерявший всю свою сдержанность и отстраненность, всю холодность и закрытость, Натан, властный и уверенный, сильный, возвышающийся над ним, жесткий и любящий, пожирающий его глазами — вот такого, возбужденного и распластанного в неловкой позе — как будто нет в мире больше ничего, ничего, что было бы столь же дорого. Столь же прекрасно.

Крепкие широкие ладони перехватывают ремень, взгляд прикипел к распростертому телу.

— Да… — беззвучно прошептал Алан, не отрывая глаз от уверенно замахивающейся руки.

От первого же удара по бедрам невольно брызнули слезы — Алан вскрикнул, зажмуриваясь, инстинктивно сжимаясь. Боль обожгла тело, свернула в комок, расползаясь по нервам. Медленно, отчаянно, добираясь до кончиков пальцев — боль из его рук, подчиняющая, очищающая. Алан выдохнул, дрожа, щека опять когда-то успела прижаться к ковру, и это было неправильно — он хотел видеть глаза Натана, видеть его всего. Согнутые в коленях ноги неуверенно и неловко раздвинулись шире.

Не останавливайся.

Пожалуйста…

Следующий удар уже будто миновал кожу, отпечатавшись сразу в каждой клетке, зазвеневшей до шума в ушах. Да-а… — простонало что-то внутри, вынуждая выгнуться навстречу, потянуться за отведенным для новой ласки ремнем. Да, да, вот так… Каждый удар будто раздирал изнутри, выплескиваясь криками, воплями, мольбами, плачем — еще, еще! Вспыхивающие с каждым движением глаза Натана, его настойчивый, пожирающий взгляд — на бедрах, на ягодицах, на груди — только ты, Натан, всегда только ты, о Мерлин, что ты делаешь со мной, хочешь меня таким — вот он я, я такой и есть, горящий и нетерпеливый, жадный до твоих рук, все что захочешь…

Ты не остановишься, вдруг понял Алан, запрокидывая в бессильном вопле голову под очередным хлестким ударом. Ты никогда не остановишься, как бы я ни кричал и ни плакал, как бы ни умолял, ты действительно — вот такой, это правда, а, значит… значит…

Значит, я могу быть любым, и ты примешь это. Всю мою ярость и все безумства, все страхи, Натан, что бы я ни вытворил. Ты не отступишься никогда.

Я не ошибся.

Шорох отброшенного в сторону ремня — и снова раздирающие пылающую кожу жесткие настойчивые ладони. Алан захлебывался криком, ноги сводило судорогой от попыток держать их разведенными, как можно шире, не позволять сжиматься, прятаться — он не хотел прятаться, он хотел больше и больше, как можно больше, он был согласен на все, умоляющий, мечущийся под уверенными руками.

На все — лишь бы руки позволяли ему это.

Тяжелое дыхание Натана, его тело накрывает сверху, тяжелое, огромное, закрывает от всего мира, защищает и прячет под собой — как всегда, как никогда раньше. Алан осознал, что его крепко держат за волосы, только потянувшись вперед, к нему, он ведь так близко, как можно не льнуть, не вжиматься, не тереться, когда он рядом? Он хныкал и стонал, сотрясаясь от коротких мощных толчков, глядя сквозь слезы в огромные, смотрящие на него в упор глаза Натана, растекаясь, плавясь под их жаром, теплом, под льющейся из них уверенной силой. Они заставляли забыть о боли в истерзанных бедрах, трущихся об одежду, о ломоте в скрученных за спиной запястьях, о жжении внутри, все смешивалось и погребалось под лавиной чего-то всепожирающего, огромного — в этих глазах.

Настоящего, того самого, что Алан искал в них так долго, расшибаясь о холод навечно возведенной стены — теперь оно хлестало наружу, не прикрытое ничем — восхищение, почти преклонение, желание и вседозволенность, всесильность — ты можешь это, Натан! Мы можем.

— Кончи для меня, — ладони обхватили разгоряченное мокрое лицо, Натан впился в него взглядом, выпивая боль, и возбуждение, и близость до капли, до дна. — Давай.

Стискивать, сжимать его, вбивая в пол, задыхаясь от его стонов, от его беспомощности, беззащитности, хочу тебя, Алан, Алан, безумие мое, моя боль, мое счастье, никогда раньше не знал, что счастье — это такая свобода. До рвущегося из груди крика, до рычания и неконтролируемого желания.

Алан снова потянулся вперед, едва ощутив, что его больше не держат — и Натана будто сорвало в штопор. От простого поцелуя, от прикосновения дрожащих губ, от бессвязного торопливого шепота — люблю тебя, люблю, люблю — от попыток изогнуться еще сильнее, чтобы — еще глубже, еще дальше. От отчаянной, неприкрытой искренности, рвущейся наружу, как сметающий обоих поток.

Несколько секунд словно выпали из памяти — Натан не помнил ничего, кроме дрожи горячего тела в руках, не помнил, когда сгреб Алана в охапку, обнимая за плечи и целуя, целуя, осторожно и бережно. Не оторваться, не отстраниться и не вдохнуть, сладкие губы, нежное дыхание — руки тоже дрожат, зарываясь в спутанные влажные волосы.

Алан хныкнул и пошевелился под ним, и Натан перекатился на бок, развязывая стягивающий запястья узел за спиной. Врезавшийся ярко-красный след от ремня — прижаться губами, покрыть поцелуями, Мерлин, ему не должно быть больно. Теперь — не должно.

— Я люблю тебя… — с завороженной улыбкой покачал головой Алан.

Ты и сам не понимаешь, что даешь мне, отчаянный безбашенный мальчишка, что ты творишь, что ты со мной делаешь, я с ума схожу от твоего голоса, от твоего тела. От всего тебя, Алан, Алан, столько лет страха, чтобы только теперь понять — я не убийца. Ты думаешь, что я удержал тебя, но на самом деле это ты меня держишь, ты даже не представляешь, как крепко.

— Иди ко мне.

Руки мягко подхватывают, несут на кровать — он не сопротивляется, наконец-то я могу и это, носить тебя на руках, хоть иногда.

— Что ты делаешь?.. — хмыкает, расслабленно выгибаясь под прикосновениями.

От зрелища медленно исчезающих под поцелуями синяков и кровоподтеков сносило крышу. Это так просто. Неужели действительно — настолько просто? Просто любить…

— Вот этот я, пожалуй, оставлю.

Алан зажмурился, коснулся непослушными пальцами истерзанной шеи — Натан молча перехватил их губами, целуя самые кончики.

— Это был твой дядя, да? — чуть слышно, почти беззвучно. — Там… с ним.

Был?.. Вот именно, что — был, пришла впервые странная мысль. Он был, а я — есть. Мы с тобой — есть, Алан. И будем.

— Да, — негромко ответил Натан. — Забудь о них.

Приоткрыл глаза, улыбаясь.

— А ты почему в одежде, вообще? — почти недовольно, словно только что обратил внимание. Придвигается чуть ближе, теплая ладонь на груди. — Разденешься для меня? В следующий раз.

Чертов искуситель — Натан притянул к себе его голову, коснулся губами макушки.

— Будешь провоцировать — нарвешься на неприятности, — ровно сообщил он.

Алан фыркнул — и рассмеялся, зашелся тихим грудным смехом, откидываясь на подушки, запустил пальцы в волосы, раскинулся рядом, обнаженный, бесстыдный… смеющийся. Рядом.

Если это сон — пусть я никогда не проснусь, подумал Натан, бессильно утыкаясь лбом ему в плечо.