Гегемонистский конфликт и вигилантизм

Гегемонистский конфликт является межэтнической насильственной борьбой, которая инициирована амбициями первенствующего положения одной из этногрупп в обществе. О гегемонистских амбициях организован-ной этногруппы и ее лидеров свидетельствует активность, направленная на преобладание в обществе своего языка (должен быть официальным), своей религии (должна быть всеобщей) и своих институтов (главенство этнической партии в государстве). По мнению Л.М. Дробижевой, гегемонистский конфликт возникает по поводу стремления части общества утвердить в нем этническое доминирование.40 Гегемонистские амбиции - затемненный зеркальный образ страха потери статуса этногруппой. Она стремится гарантировать свой статус за счет субординантов другой этнической принадлежности.

В истории этнонационализма крайним проявлением этнического гегемонизма был фашизм - форма открытой террористической диктатуры, опирающаяся на идеи и силы расизма и мирового господства. Казалось бы, этническому гегемонизму пришел конец после краха фашизма во второй мировой войне. Однако этого не случилось. Он возродился в виде коммунального гегемонизма, стремления националистических организаций к местному политическому и духовному преобладанию. В сегодняшнем мире этногегемонистские амбиции являются главным источником затяжных конфликтов во многих странах, в том числе и в России.

Среди мотивационных причин гегемонистского конфликта на первом месте находится гегемонистская мораль, которая порождает повышенное беспокойство у субординированных групп. По мнению Р. Брубакера и Д. Лейтина, эта мораль содержит принцип этнополитического превосходства. Он означает, что полагаемое этническое превосходство принимается за основание политического доминирования. По наблюдениям исследователей, в конфликтах в Руанде и Турции местные гегемонисты, соответственно, хуту и турецких общин

заявляли о своем этническом превосходстве над группами тутси и курдов.41 К.С. Гаджиев отмечает гегемонистскую мораль грузинских националистов, возглавляемых 3. Гамсахурдиа, в грузино-абхазском и грузино-осетинском конфликтах.42 По данным В.А. Тишкова, гегемонистская мораль была распространена в 1990-х гг. среди чеченских сепаратистов и экстремистов.43 Коммунальные гегемонисты стремятся к признанию себя высшей социальной группой общества и игнорируют запросы иноэтнических групп.

Националистически оправдываемые гегемонистские амбиции получают мотивационное закрепление в трех видах конфликтных установок. К первой установке относится патернализм, вера в исключительное право на правление. Даже если гегемонистская этноорганизация не планирует этнических чисток и принудительной ассимиляции, она требует, чтобы в обществе принятие политических решений находилось в ее компетенции. Этнический патернализм вызывает негодование субординированных групп и ведет к конфликту. Второй установкой является присвоение права на политику ассимиляции и навязывания образа жизни иноэтническому окружению. Центральной частью ассимиляционных усилий будут моноязычие, единообразие национальных символов и восприятия истории. Третья гегемонистская установка - присвоение права на социальное исключение других этногрупп в форме политики резервации, апартеида и этнических чисток. Гегемонисты не чувствуют угрызений совести, инициируя погромы и резню. Д. Бойман отмечает, что «политика социального исключения отражает презрение к внешнему окружению, а не страх перед ним».44

Независимо от источников этнического гегемонизма - будь то вера в исключительное право на правление, цивилизационную миссию или «неполноценность» народов - гегемонная группа стремится субординировать иноэтническое окружение. Эта цель появляется в акциях против конкурентных групп. Она отличает гегемонистский конфликт от конфронтации, вызванной дилеммой безопасности или статусной заинтересованностью. Даже если имеются гарантии безопасности гегемонной группы и ее члены исповедуют свою религию и говорят на родном языке, гегемонная группа инициирует конфликт, если в обществе не признается ее превосходство. Чаще гегемонистские заявления исходят от численно превосходящей группы общества, воспринимающей себя более социально развитой. Меньшинства относительно реже заявляют о своем превосходстве. Например, большая часть истории еврейского народа - это история диаспоры. Еврейские общины, начиная с Вавилонского изгнания, признавали свой статус меньшинства, несмотря на внутреннее восприятие своего этнорелигиозного превосходства. Гегемонистский конфликт более вероятен, когда доминировавшая группа смещается бывшими субординантами, что, например, произошло в арабо-израильском конфликте.

У этнического меньшинства, находящегося в отношениях с группой, исповедующей гегемонизм, имеется несколько дилемм. Во-первых, стандартная дилемма безопасности. Меньшинство может признать свой суб-
ординированный статус, страдая от дискриминации. Субординация не гарантирует выживания. Если в обществе обостряется конкуренция элит, как, например, в Руанде, погромы могут произойти вопреки пассивности меньшинств. Агрессивная часть элиты подстрекает к погромам для дискредитации сторонников политический толерантности. Этническое меньшинство может мобилизоваться для самозащиты. Оба выбора способа поведения приводят к этническому насилию.

Во-вторых, существует нестандартная дилемма безопасности, если контроль правительственной политики осуществляет гегемонистское большинство. В этих условиях группы меньшинств не могут рассчитывать на помощь правительства в сдерживании внешнего насилия и должны защищать себя, рискуя поражением и резней. В отличие от стандартной дилеммы безопасности, вызванной отсутствием сильной государственной власти, в данном случае угроза безопасности возникает вследствие подконтрольности правительства силам этнического гегемонизма. В этой ситуации выбор действий сводится к двум возможностям: либо мобилизоваться, нагнетая страх и гнев господствующего большинства, либо оставаться объектом депривации и ограниченного насилия.

В-третьих, вследствие политики принудительной ассимиляции возникает дилемма сохранения культурной самобытности этноменьшинства оказывается между двумя неблагоприятными выборами: ассимилироваться, но утратить свою культуру, или противодействовать культурному поглощению и подвергаться насилию.

Следует отметить, что страх за безопасность этнического большинства поддерживает гегемонистские амбиции, но не объясняет, почему этническое большинство, доминирующее в государственной юрисдикции, оращается к насилию. Этническое насилие, побуждаемое страхом его сторонников за будущее положение в обществе, является частью гегемонистического цикла. Институциональная дискриминация меньшинств, вызванная гегемонистскими амбициями или унифицирующим национальным строительством, порождает беспокойство ответного сопротивления. Оно усиливает страх и нетерпимость к иноэтническому окружению.
Этнический гегемонизм не всегда порождает ответное насилие. Часто группы меньшинств живут мирно с доминирующей группой, признающей их низший статус как цену коммунального мира. Представители
этноменьшинств могут иметь двойную идентичность, создающую возможность социальной карьеры. Гегемонистский конфликт более вероятен при трех условиях. Прошлые насильственные конфликты и сохранение культурной замкнутости этноменьшинства увеличивают вероятность воображенной борьбы. В дополнение к сохраняющимся обычаям и иной религиозной вере, пробуждение памяти о прошлых разногласиях усиливает враждебность к доминирующей группе и делает актуальными дилеммы безопасности и культурного выживания. Третьим условием является внешняя поддержка этноменьшинства, ставшего на путь вооруженного конфликта.

Гегемонистский конфликт на уровне столкновений местных жителей и этнических иммигрантов принимает форму вигилантизма (лат. Vigilant - бдительный). Вигилентный конфликт является конфронтацией местной
этнической общины с чужими этническими иммигрантами. Инициатором конфликта выступают местные жители, которые воспринимают поведение этнических пришельцев как девиантное. В этих конфликтах частные
группы используют методы полиции и их тактика варьируется от предъявления иска до расправы и погромов.

В социологии вигилентные конфликты преимущественно исследуются в аспекте свободной миграции. Внутренняя миграция приводит к росту концентрации этнических переселенцев в процветающем регионе,
но воспринимается как угроза социальному и культурному преобладанию местной этнической общины. Реакцией на угрозу являются акции бдительности и межэтнический конфликт.45 В политологии исследуется активность местных политиков для мобилизации сторонников вигилентных акций.46 Внешняя миграция, вызванная экономическим неравенством стран, создает в развитых странах среду вигилантизма. Для урегулирования вигилентных конфликтов предлагается применить политику мультикультурализма, которая содействует культурной автономии и муниципальному представительству этнических мигрантов.47 Стратегия мультикультурализма оказывается недостаточной в случаях вынужденной миграции. Вследствие затяжных вооруженных конфликтов возникают потоки беженцев и принимающий регион испытывает дефицит жизненных средств, что увеличивает вероятность вигилентных конфликтов.48

В связи с малой изученностью проблемы вигилентных конфликтов нас будет интересовать преимущественно вигилантизм в отношении вынужденных иммигрантов.

Иммиграция в трансформируемое этнически биполярное государство повышает вероятность вигилантизма. Данный тезис развивает Ч. Маккоммон в исследовании причин вигилантизма в Белизе 1980-х гг.49 Белиз - небольшое государство в Центральной Америке. Как объект научного анализа Белиз типичен в том отношении, что в 1980-е гг. он занимал четвертое место в мире по относительному числу беженцев и экономических иммигрантов, приведших к этническому расколу общества.

Прошлое англо-испанское колониальное соперничество в Центральной Америке и развитие экономики определили нынешнюю этническую структуру Белиза. В 1981 г., когда Белиз стал независимым государством в
составе Содружества, возглавляемого Великобританией, его население (200 тыс. человек) преимущественно состояло из двух различных этногрупп: англоязычных креолов-протестантов британского и африканского
происхождения (40%) и испано-индейских метисов-католиков, говорящих на испанском языке (33%). Креолы, сохранявшие незначительное этническое большинство, сформировали первое национальное правительство. Государственным языком был признан английский язык. Следовательно, по этническому составу населения Белиз является биполярным государством, в котором (с точки зрения политического статуса) одна из двух главных этнических групп - креолы - остается доминирующей нацией.50

Моноэкономика Белиза - результат колониализма. Она была ориентирована на экспорт строевого леса и зависела от импорта зерна и рабочей силы. Для развития экономики правительство Белиза проводило политику «открытых дверей» и привлекало на сезонные работы мигрантов из соседних государств. Резкий приток иммигрантов произошел в 1982 г. с прибытием 7 тыс. сальвадорцев. Вследствие гражданской войны в Сальвадоре они были эмигрантами-беженцами. Они не желали возвращаться на этническую родину и не имели выбора возвращения домой. Для оказания помощи сальвадорским иммигрантам правительство Белиза при финансовой поддержке со стороны Комиссара ООН по делам беженцев разработало программу «Долина
мира». Она включала предоставление сальвадорцам 15 тыс. акров земли с правом выкупа и 2 млн. долларов США на развитие инфраструктуры - жилья, школ и здравоохранения. Маккоммон отмечает, что необходимость программы обосновывалась гуманистическими соображениями: «Белиз - традиционное пристанище беженцев, спасающихся от преследований и несправедливости».51 Программа также имела инструментальную цель подъема фермерского производства цитрусовых, овощей и какао.

Осуществление программы помощи беженцам привело к непредвиденным деструктивным последствиям. Владение землей было пределом мечтаний большинства сельских сальвадорцев и главной причиной огромного наплыва в Белиз сальвадорской бедноты. В 1984 г. число новой волны сальвадорских иммигрантов составило 25 тыс. переселенцев. Поскольку путь из Сальвадора в Белиз пролегал через Гватемалу и Гондурас, поток миграции в «Долину мира» из Центральноамериканских государств продолжал драматично увеличиваться. «Правительство Белиза, - пишет Маккоммон, - стало жертвой своего проекта».52 Обострилась экономическая конкуренция за

ограниченные ресурсы. Иммигранты оказались незащищенными трудовым правом и подвергались эксплуатации в маргинальных условиях. В их среде росли преступность, наркомания и заболеваемость. Присвоение сверхприбылей достигалось за счет снижения общего уровня заработной платы, что вело к обнищанию местного населения. Оно испытывало страх перед иммигрантами и стигматизировало этнических пришельцев как «насильников».53

Маккоммон отмечает, что наплыв иммигрантов из стран Центральной Америки привел к нарушению соотношения этнических групп Белиза и возродил проблему национальной идентичности государства. Для крео-
лов рост числа иммигрантов означал опасность «латинизации общества» и угрозу креольскому преобладанию. Произошел раскол местного населения в форме прерывности кооперации по этническим признакам.
Иммигранты в начале неумышленно способствовали креольскому вигилантизму. Постепенно под лозунгом легализации статуса они были втянуты в этнонациональную борьбу оппозиционной «Демократической партией Белиза». Оппозиция потребовала территориальной автономии для испано-индейских метисов и признания государственным языком испанского языка. В ответ креольская «Народная партия» перешла к вигилантизму и начала пропагандистскую кампанию против беженцев. Под ее влиянием в 1985 г. правительство приостановило программу «Долина мира», отказалось от политики «открытых дверей» и перешло к рестриктивной системе квот иммиграции.54

Значение исследований Ч. Маккоммон состоит в том, что автор устанавливает связь между конфликтной иммиграцией и вигилантизмом в трансформируемом этнически биполярном обществе. Если внешняя иммиграция не регулируется правительством, она способна вызвать раскол и этнонационализм в обществе, ставшем на путь создания новых институтов. В этом случае вигилантизм, направленный на ограничение потока иммигрантов, становится формой борьбы с сепаратизмом. Ограниченность вышеприведенного исследования состоит в том, что игнорирование этноклассового параметра вигилантизма приводит Маккоммон к расширительному выводу о спонтанной местнической реакции в отношении этнических иммигрантов.

Самопроизвольный вигилантизм местного населения против иммигрантов маловероятен, если в прошлой истории между этногруппами не было насильственных конфликтов. В этом случае отсутствуют пробуждающиеся предубеждения. Вигилантизм может быть спровоцирован правительственными авторитетами средствами внушения страха перед иммигрантами, не имеющего оснований в их поведении. Искусственно вызываемый вигилантизм отвлекает депривированные кризисом слои от просчетов государственной политики. Объектом мнимой угрозы вероятнее всего будет избран этнический анклав, который обосабливается и постоянно расширяется вследствие затяжного конфликта на этнической родине. Вигилантизм провоцируется институциональной дискриминации иммигрантов. Об этом свидетельствует, например, вигилантный конфликт ливанцев и палестинцев-иммигрантов второй половины XX в.

С 1950-х гг., когда началась массовая миграция палестинцев в Ливан, маронитское правительство враждебно относилось к беженцам. Оно противодействовало поселению пришельцев, хотя Израиль объявил о запрете возвращения палестинцев на родину. Враждебность официального Ливана к иммигрантам была вызвана страхом, что палестинцы создадут угрозу христианско-маронитскому превосходству. Правительство рассматривало беженцев как потенциальных союзников ливанских националистических и панарабских организаций. Дополнительно правительство Ливана опасалось возможных разногласий с Израилем в связи с сионистско-палестинским конфликтом.

Палестинским беженцам было разрешено оставаться в Ливане, но враждебность маронитского правительства получила институциональное закрепление. Большинству было отказано в интеграции в ливанское общество. Взамен палестинцы размещались в 17 специальных под надзором ливанской тайной полиции. В начале 1950-х гг. в лагеря было введено чрезвычайное положение. «Оно, - пишет К. Шариф, превращало место пребывания беженцев в гетто и квазиконцентрационный лагерь. Ограничивалось внутри- и межлагерное передвижение; заходом солнца действовал комендантский час; в каждом квартале находились осведомители. Лагерные коменданты обладали неограниченной властью. Общей практикой были унижение беженцев, поборы, тюремное заключение без суда, избиение и другие средства запугивания притеснения».55 В отличие от мусульман, палестинские христиане имели возможность стать ливанскими гражданами. Мусульманские женщины получали гражданство, если они выходили замуж за ливанских мужчин-христиан, что было редким явлением. В 1978 г. лишь 10% палестинцев имели ливанское гражданством Большинству палестинцев запрещалось трудиться за пределами лагеря. Ливанское правительство ввело запрет на обучение беженцев в государственных школах всех уровней. Палестинские семьи были слишком бедны, чтобы их дети учились в частных ливанских школах.

Хотя негативная правительственная установка не получает автоматического мотивационного закрепления в сознании граждан, исследователи согласны в том, что большинство ливанцев было настроено враждебно к палестинским беженцам. Институциональная дискриминация поощряла вигилантизм. На его распространенность влияли культурные нормы и экономические условия общества. Первоначально вигилантизм в Ливане принял форму стигматизации, наклеивания ярлыков на палестинцев, которые еще не были политизированы и вовлечены во внутриливанский конфликт.

«Наиболее важная норма всех арабских обществ, - пишет Р. Саиф, - это честь. Она выражена в мужской заботе о благополучии своей семьи, возрастных обязанностях, верности кровнородственным связям и щедром гостеприимстве. Для сохранения чести каждая семья должна уважать своих соседей».56 Палестинские иммигранты ориентировались на эту норму и сопротивлялись националистической социализации. В лагерях

беженцев они воссоздавали коммунальный уклад семейного поселения и кровного родства, что отражало традиционные образцы связей. В восприятии большинства ливанцев, мало знавших о причинах вынужденной эмиграции, палестинцы были ответственны за свой статус беженцев, означавший нарушение культурной нормы. Вигилантизм проявлялся в уничижительных ярлыках «труса» и «бездомной собаки». Саиф приводит типичное высказывание палестинской женщины: «Когда мы покидали лагерь, местные жители тыкали в нас пальцем и обращались с насмешкой: "Где ваш хвост?"»57 Лагерная жизнь унижала достоинство палестинцев. Худшей насмешки не могло быть, чем обвинение в продажности и трусости. «Палестинцы были унижены своим статусом, специальным освещением лагеря, ограничениями передвижения и (наибольшее из всех нормами питания».58

В модернизируемом ливанском обществе норма чести пользовалась большей значимостью у традиционных слоев. Поэтому степень влияния экономических факторов (имущественное положение и конкуренция) на ливанский вигилантизм зависела от культурного контекста. Саиф отмечает, что ливанские крестьяне часто отказывались разделить скудный обед с палестинцами или отказывали беженцам в воде, если они не могли заплатить.59 Ошибочно объяснять отказ в подаянии чисто экономическими мотивами, крайней бедностью местного населения. Такое объяснение не учитывает арабского великодушия. Вигилантизм ливанских крестьян объясняется контекстом восприятия палестинцев, нарушивших норму чести и поэтому не заслуживающих великодушия.

Высший класс ливанцев всех религиозных верований ориентировался не на традиционную мораль, а на прибыль. Его поведение в отношении к палестинцам не было вигилантным. Оно было эксплуататорским. Об этом пишет Г. Эдде, племянник бывшего ливанского президента Э. Эдде: «Мы отнюдь не приняли палестинцев с распростертыми объятиями. Мы не обеспечили беженцев сносными условиями жизни – нет воды, электричества, коммуникации, дорог и досугового обслуживания. Мы оставили их в пригородах, а не рядом с границей, в ответ на пожелание бизнесменов иметь дешевую рабочую силу. Ливанская буржуазия, к которой я принадлежу, стремилась использовать палестинцев в Бейруте и сельском хозяйстве».60 Вигилантизм получил распространение среди малоимущих слоев городского и сельского населения. Дешевая рабочая сила иммигрантов обостряла конкуренцию труда, понижала средний уровень заработной платы, что усиливало враждебность ливанец к палестинцам.

В условиях этнонационального конфликта вигилантизму подвергаются возвращенцы - эмигранты. Об этом, например, свидетельствует анализ миграции турецких курдов, осуществленный Р. Мандел.61 Во второй половине XX в. экономический рост в ФРГ зависел от притока иностранных рабочих. Поскольку отношения между Западом и Восточной Европой были заморожены «холодной войной», свои экономические потребности ФРГ удовлетворяла главным образом за счет переселенцев с Ближнего Востока. В 1960-х гг. по договору между ФРГ и Турцией в Германию перевились 2 млн. турецких рабочих, составивших половину всех этнических иммигрантов. Экономический спад государства 1967, 1973 гг., вигилантизм местных немецких организаций и правых партий побудили правительство ФРГ к принятию закона об ограничении внешней миграции.

К числу турецких переселенцев в ФРГ, большинство из которых было суннитами, принадлежала шиитская группа курдов (20 тыс. человек) – «алеви». В Турции курды, выходцы из Западной Анталии, остаются применяемым меньшинством. «В представлении суннитов, - пишет Мандел, - алеви - опасная, тайная политическая клика, отличающаяся таинственностью веры и обрядностью».62 В Турции радикальный курдский сепаратизм вызвал ответные репрессивные меры правительства. В районах курдского проживания были введены военное положение, официальная цензура и неофициальный запрет обсуждения в СМИ курдского вопроса. Проводится ассимиляционная политика. Курдские дети подвергаются телесным накозаниям, если в начальной школе они не владеют турецким языком. В официальных переписях населения курды, говорящие по-турецки, именуются «турками».63

В этнической стратификации нынешнего немецкого общества социальный статус турецкой группы оказывается более низким, нежели «христианских европейцев» - итальянцев, греков, югославов. Однако статус турецких курдов в Германии существенно изменился. В общественном мнении немцев курдские иммигранты воспринимаются «наиболее терпимой и демократичной» частью арабов. Статус алеви выше, чем у турецких суннитов. Данный факт Р. Мандел объясняет политикой мультикультурализма принимающей страны (объективная причина) и ориентацией
на билингвизм негосударственной этнической общности (историческая субъективная причина). Мультикультурализм допускает выбор альтернативных образцов этнической приверженности. В Германии меньшая часть алеви объединяется в националистические ассоциации по образу курдских сепаратистов в Турции. Большинство алеви стремится к интеграции в европейское общество и к двойной идентичности курдов и европейцев. «Алеви восхищаются европейским образом жизни, тогда как многие сунниты видят в западной культуре угрозу исламской цивилизации».64 В сравнении с турецкой диаспорой, у курдов более распространен билингвизм.

Многие турецкие курды-иммигранты живут мечтой о будущем трудовом отпуске на этнической родине. Они ожидают признания и уважения, недостаток которых ощущается за границей. В Турции курды-возвращенцы подвергаются притеснениям, повышенному налогообложению и бытовой дискриминации. Они стигматизируются и именуются «онемеченными курдами». Относительно турецкого населения курды утрачивают свое социальное превосходство и находятся в зависимом положении. После проведенного отпуска на этнической родине и возвращения I Европу курды политизируются. Они настойчиво требуют статуса беженцев и активнее поддерживают этнический национализм.65 Вигилантизм в отношении мирных курдских возвращенцев является стереотипной реакцией турецкого большинства на партизанскую и террористическую борьбу курдских сепаратистов. В Турции курдские возвращенцы воспринимаются как угроза безопасности турецкого населения и становятся «козлом отпущения».

В нынешней Европе вигилантизм практикуют доминирующие этнорелигиозные группы и консервативные партии. В Северной Ирландии община римских католиков периодически становится объектом группового вигилантизма преобладающей протестантской общины. В 1990-х гг. в ответ на насилие сепаратистской организации ИРА католическое меньшинство Белфаста подверглось нападениям со стороны протестантских групп.66 Во Франции Национальный фронт Ж. Ле Пена применяет вигилантизм против Фронта освобождения Бретани и Ассоциации корсиканских патриотов.67 В Испании акции бдительности партии Национального единства направлены против партии басков.68 Вигилентные группы борются с теми этноорганизациями, чья идеология и тактика воспринимаются как угроза административной власти. Нелегитимная вигилентная тактика приводит к обострению этнонационального конфликта.

Таким образом, этнический гегемонистский конфликт является насильственной борьбой национального большинства и национального меньшинства, вызванной стремлением большинства к распространению
своего политического и культурного преобладания в обществе. Принцип этнического гегемонизма заключается в полагаемом превосходстве образа жизни, что принимается за основание права доминирования в обществе. Основы гегемонистских амбиций этногруппы поддерживаются верой в исключительное право на управление обществом, цивилизационную миссию и «неполноценность» меньшинств. Этой вере соответствуют три вида конфликтных установок: патернализм, культурная ассимиляция и социальное исключение других этногрупп. Насилие в гегемонистском конфликте возобновляется вследствие вооруженного сопротивления национального меньшинства принудительной внешней политике. Гегемонистский конфликт может быть причиной и следствием
стремления меньшинств к безопасности и повышению статуса. В демократических обществах этнический гегемонизм может принимать форму вигилентных конфликтов между местными жителями и этническими эмигрантами, что требует адекватного правительственного контроля эпизодов насилия и гарантий гражданских прав.