Исходные трудности определения науки как системы знания

Изложенное в форме "Архитектоники...", кантовское наукоучение представляется строгим, спокойным, близким — по духу — современным системным концепциям. Но стоит включить "Архитектонику..." в контекст всех (сопряженных) кантовских "Критик..."³¹, зеркальная поверхность замутится, взбурлится; тихий омут Высокого рационализма обнаружит — в конечном счете — все таящиеся в нем парадоксы.

Точнее, не "омут обнаружит". Эти глубины обнаружит сам Иммануил Кант.

Здесь же еще одно предуведомление читателю. Дальше мы (в этом тексте "мы" всегда означает: "я" и "читатель") будем идти по следам кантовского противопоставления "общей логики" и логики "трансцендентальной". Такое следование предполагает, во-первых, что читатель параллельно с чтением этой книги будет следить за логикой "Критики чистого разума" и, во-вторых, что читатель будет понимать все последующее не как тысяча первую интерпретацию Канта (конечно же претендующую на "аутентичность"...), но как начало нашей (с читателем) работы по сопряжению "Критик..." Канта и "Бесед..." Галилея. Но — повторяю еще раз — непосредственно — содержание этого параграфа — это "изложение" (кавычки здесь означают: глазами читателя XX в.) кантовского мучения мысли, возникающего в столкновении общей и трансцендентальной логик (см. соответствующие страницы "Критики чистого разума").

Вспомним первое утверждение "Архитектоники...": последовательная и логически непротиворечивая системность — это высший критерий истинности и движущая сила совершенствования подлинно научного знания. Утверждение это бесспорно и плодотворно, если подвергать анализу (проверке на "доказательность") научную теорию как самодовлеющую, нарциссизирующую систему "вообще" как таковую ("сложную, саморазвивающуюся систему..."). Но если припомнить все-таки, что речь идет не о системе вообще, а о системе знания, критерий системности сразу же станет предельно антиномичиым³².

В самом деле. Если забывать о предмете знания, то научной теории легко (принципиально легко) придать "безупречный" логический характер. Анализ исходных понятий теории расчленяет и определяет эти понятия (по вектору: понятие — термин — знак) все тоньше и тоньше, дотошнее и дотошнее, строже и строже, логичнее и логичнее. Система приобретает строго аксиоматический вид, замыкается на себя, дедукция становится отчетливой и проверяемой в каждом своем элементарном "шаге". Все совершеннее сказывается внутренняя самопроверяемость теории. Все положения системы проведены через узкое горлышко критерия формальной истинности — закона противоречия; все они всесторонне согласованы (формальнологически) между собой.

"Общую логику" (так Кант именует логику формальную) такая — чисто аналитически построенная — теоретическая система вполне удовлетворяет.

Но стоит подвергнуть эту систему иной проверке — на статут знания (то есть ввести критерий "соответствия" — что это означает? — "внешнему" — а что это означает? — "предмету", — но какой смысл здесь имеет понятие предмета?), как сразу же теряет всякое значение даже внутренняя непротиворечивость системы.

Обнаруживается, что логическая необходимость и непротиворечивость системы знания есть — без соотнесения ее с единым предметом познания (а целостность теоретической системы не может быть тождественной целостности предмета исследования) — только видимость, могущая скрывать неявный произвол исходных аксиом и эмпирически принимаемых на веру правил дедукции. Становится ясным, что формальный "закон противоречия" необходим по своим следствиям (он всегда исполняется, он успешно отметает неупорядоченные знания), но не "по причине", не основательно³³. Чтобы быть истинным "по причине...", аналитическое правило истинности (закон противоречия) должно опираться на закон синтеза знаний (и прежде всего — закон синтеза аксиом и правил вывода...), учитывающий цельность предмета (его бытия).

Вдумаемся в суть дела. Ведь анализ понятий — "разветвление", "уточнение", "утончение", "систематизация" данной научной теории — неявно имеет в своей основе некую (интуитивную?) убежденность, что в процессе этого анализа целое, к которому относится теория, лишь многократно — мысленно — расчленяется, но не искажается, не разрушается, что соединение "обратно" частные понятия и далее — термины, знаки... дадут вновь исходное понятие, понятие само-тождественного, пред-стоящего (знанию) цельного предмета. Необходимо неявное (интуитивное?) убеждение, что исходное понятие (предмета познания), во-первых, как-то оправдано генетически, а во-вторых, содержит в себе (как свое определение) законы своего расчленения. Короче говоря, логический анализ — чтобы быть доказательным — должен неявно опираться на интуицию (?!) синтеза.

В основания такого синтеза можно не углубляться (естествоиспытатели и логики-эмпирики в него обычно не углубляются), эти основания не обязательно явно формулировать в повседневной работе научного познания, но для философской (по Канту — "трансцендентальной") логики неявное должно перейти в явное, смысл синтеза должен быть осознан³⁴.

Но осознание (логическое) оснований синтеза (точнее — целостности предмета познания) означает, что — вот где начинаются коренные логические трудности! — "внешний критерий истинности", т.е. "соответствие понятия предмету, необходимо сделать внутренним критерием, необходимо ввести "внутрь логики"! "Внешний предмет" может выполнять роль верховного арбитра логической истинности научного знания, только обратившись сам во "внутренний", сконструированный — по законам синтеза — предмет. Внешний предмет должен приобрести логический статут, должен логически оправдать свое существование в качестве вне-логического предмета. И — вместе с тем — этот "внешний предмет" не может, не должен быть ассимилирован в логике, в теории, не может стать определением теории, определением знания — ведь в этом случае он потеряет значение внешнего критерия, а сама научная теория потеряет логический статут знания (о предмете, внеположном самому знанию)! Но это лишь начало "парадоксов"³⁵.

Главное еще впереди. Утверждение, что знание должно "соответствовать" (не будем пока трогать это достаточно неопределенное понятие) внешнему предмету, несет в себе одно из двух возможных значений.

Или это может означать, что какая-то плоская, односторонняя теоретическая проекция предмета, скажем его идеализация как "физической реальности", должна соответствовать какой-то его плоской, отщепленной от цельного объекта стороне (только "физической"), его насильственному "срезу". Но такое понимание ведет к бесплодной тавтологии, абстрактному равенству "предмета" и его "теоретического воспроизведения". Теоретическая идеализация "соответствует" тут самой же себе, разговор о соответствии понятия предмету (или объекту) оказывается бессмыслицей.

Есть другая возможность. Утверждение о "соответствии" может означать, что плоская теоретическая проекция, идеализация "соответствует" (в каком-то смысле тождественна?!) цельному, тотальному единому предмету, неисчерпаемому инварианту бесчисленных плоских проекций, тождественна предмету, вне мысли находящемуся! Это истолкование "соответствия" наиболее парадоксально, но единственно принципиально и не тавтологично. Но в таком случае понятие теории как системы знания неизбежно превращается в понятие теории как системы познания, соотносящейся не только с познанным, но — прежде всего — с непознанным (цельным, непонятым, бытием своим выходящим за пределы понятия) предметом — предметом познания.

При таком превращении понятия научной системы все внутренние критерии истинности (непротиворечивость, выводимость, замкнутость, строгая аксиоматичность...) теряют всякий смысл, поскольку система знания как система познания, как воспроизведение непознанного познаваемого предмета, предмета-загадки, предмета-проблемы принципиально должна быть незамкнутой, открытой, незавершенной, отрицающей свои собственные предпосылки и т.д. и т.п. Это — тезис.

Но (вспомним начало этих размышлений) если существование этого, выходящего за границы знания, предмета не обосновано логически, если этот "внешний предмет" не воспроизведен как предмет, логически необходимый, то познание вообще теряет научный характер, становится эмпирическим, бессмысленным, той самой "игрой

в кости", которую Эйнштейн никак не хотел приписать "доброму господу богу".

Система познания, только будучи воспроизведена как система знания (в которой "внешний предмет" полностью, по-гегелевски, иитериоризирован), может иметь действительно логический смысл. Это — антитезис.

Что же делать, где же выход из этих пожирающих друг друга требований к определению науки как "системы знания"?

Остановимся на минуту. Что я сейчас — на этих страницах — воспроизвел? Кантовский анализ противоречивости понятия "система (1) знания" (2) или современный — коллизиями науки (и не только науки) XX в. возбужденный — анализ противоречий классической (кантовской) концепции знания? Однако, может быть, не "или — или", но "и то и другое"? Не будем пока уточнять этот вопрос и пойдем дальше в "нашем" (при всей неопределенности этого понятия) анализе утверждений, сформулированных в "Архитектонике..." Канта.

3. Система научного знания в ее элементарных "сдвигах" (синтетических суждениях a priori)

Исходные трудности определения науки как целостной системы знания наиболее полно и наиболее остро раскрывают свою антиномичность, если внимательнее вдуматься в элементарные "сдвиги" (суждения) этой системы.

В наиболее элементарном виде кантовские требования к форме научного знания определяются очень жестко: система науки должна состоять из "синтетических суждений априори".

Это кантовское утверждение обработано бесчисленными кантоведами со всех сторон и во всех направлениях. Но для нас оно существенно в особом плане — как исходное определение действительных антиномий (и — далее — парадоксов) построения классической науки, взятых под углом философской рефлексии. Но философия всегда выходит за пределы теоретической интенции разумения, хотя бы потому, что стремится обосновать ее (теории) возможность, начало.

Итак. Напомню, что по утверждению Канта —

А. Исходные суждения подлинно научного знания должны быть синтетическими, то есть способными конструировать радикальные понятия, невыводимые из старых знаний.

Б. Исходные суждения науки должны быть априорными (доопытными, внеопытными), т.е. они должны давать понятия, возникающие не из обобщения опытных фактов, не случайно, но по внутренней их необходимости, обязательности, очевидности (но что это означает?) для разума. Быть априорно необходимым = вытекать из самой природы разума.

Рассмотрим внимательнее логические отношения двух этих тезисов (синтетичность — априорность).

А. Исходные элементарные (далее неделимые) научные суждения должны быть синтетическими. Почему? Прежде всего просто потому, что аналитические суждения не элементарны и не исходны по определению. Они всегда имеют "позади себя", имеют своим предметом и своим "элементом" множество, идущее в прошлое до бесконечности, предшествующих суждений и понятий. Логический анализ или устало доходит до каких-то эмпирических — принятых на веру (!) — утверждений и — по умственной лени — не идет глубже или превращается в "анализ" логической необходимости и неразложимости (неаналитичности) исходных аксиом. Рационально это может означать одно — анализ приходит к обоснованию синтеза, то есть перестает быть анализом. Аналитические суждения, с одной стороны, не заключают в себе собственной (логической) необходимости, поскольку они принципиально некритичны к тем исходным понятиям и аксиомам, из которых они выведены (не отвечают на вопрос: почему эти начала элементарны?), некритичны они и к самим правилам (законам) анализа. Аналитические суждения, с другой стороны, не обладают внутренней гарантией своей предметной истинности. Они постоянно нуждаются в чисто эмпирической и... ничего не доказывающей проверке на соответствие расчлененных (итог анализа) знаний цельному единому предмету, находящемуся вне знания (хотя проверять знания их соответствием тому, чего мы еще не знаем, — дело явно бесперспективное).

Итак, исходные суждения не могут быть аналитичными. Иначе — полное развинчивание системы знания, полный ее распад, регресс в дурную бесконечность. Но это уже означает позитивное требование:

атомарные суждения науки (науки как системы знания) должны быть синтетическими. Ведь система знания должна быть целостной и расчлененной. Но такую системность могут обеспечить лишь такие суждения, которые хотя неделимы (иначе — ужасы анализа), но таят в себе системность потенциальную, таят способность строить систему, образовывать логическое целое, соединяясь с радикально чужими, внеположными ("другими") элементарными суждениями. Потенциальная системность, логическая способность быть основанием системы (знания) — это и есть первое определение самого смысла синтетичности — по Канту.

Подчеркну еще раз — вся острота и бескомпромиссность ситуации состоит именно в том, что синтетическими должны быть исходные ("атомарные", неделимые) суждения научного знания. Более громоздкие составные суждения могут быть аналитическими ("и в то же время в каком-то смысле синтетическими"), но такая уступка дела не спасает. Что касается "структурности" исходных (элементарных) суждений, то она может быть понята только как потенциальная структурность ("синтетичность). (Вообще-то говоря, такие элементарные суждения — это уже не суждения, а понятие, но к такой переформулировке Кантамы еще не подошли³⁶.)

Б. Исходные суждения истинно научной системы должны быть не просто синтетическими, они должны быть "априорными синтетическими суждениями", или, скажем мягче, они должны быть логически сформулированы как априорные (доопытные).

Раз и навсегда (чтобы не вмешивать в анализ проблемы посторонние соображения и описания) договоримся: когда я анализирую необходимость "априоризма" (в кантовском осмыслении научного мышления), я не интересуюсь метафизикой кантианства как замкнутой философской системы (известной по учебникам истории философии).

Речь не идет о каких-то внеисторических формах созерцания и суждения, имманентных (...так учит Кант...) сознанию.

Но речь сейчас не идет пока и об исторически определенном содержании априорности пространственно-временных определений науки Нового времени (абсолютное пространство-время как исходная идеализация) классической науки.

Сейчас речь идет о другом. О том, что вне-эмпиричность и до-эмпиричность изначальных суждений научной теории составляют необходимое логическое их определение, то есть что каждое исходное утверждение науки должно нести в себе самом обоснование (или самоочевидность?) своей необходимости.

И — в этом смысле — без априорности действительно не обойтись. Какой бы непосредственно данный (чувствам) "объект" ни исследовал ученый, он познает в нем предмет понимания — предмет потенциального понятия, — чувствам просто-напросто не данный. И — не только ученый.

Художник созерцает в глыбе мрамора потенциальную статую и именно через это соотнесение качеств мрамора с требуемыми (априорными) определениями будущей (только пониманию предстающей) фигуры познает и необходимые сущностные определения необработанного, эмпирически данного каменного обломка. Каменщик познает (и обрабатывает) тот же каменный обломок как потенциальную (возможную, необходимую, на основе таких-то и таких-то действий могущую возникнуть) колонну будущего дома. Ученый понимает этот кусок камня в той мере, в какой он заранее предполагает в камне нечто (?) радикально отличное от его эмпирической данности, от чувственной видимости.

И ситуация совершенно не изменяется введением излюбленных рассуждений типа: "Однако сами эти "априорные" утверждения априорны только для данного акта познания, но в целом возникли на основе (?) долгого эмпирического опыта..." Нет, все дело именно в том, что элементарные теоретические утверждения (я временно не настаиваю на их определении как "суждений" или "понятий"...) по природе своей должны обладать методологической "до-опытностью", "вне-опытностью", "вне-индуктивностыо", иначе из них и в будущем ничего хорошего (то бишь теоретического) не получится. Теоретические утверждения "выводятся" из будущего знания, возникают как его (будущего знания?) "анализ". Анализ? Мы ведь как будто с ним уже покончили? Но не будем пока трогать эту проблему. Вернемся к методологической "априорности" теоретических (ориентированных на познание) утверждений, определений.

В непосредственно-материальном производстве эти определения могли возникать (и возникали), конечно, эмпирически, но — ив этом весь смысл разговора — в познавательной практике Нового времени¹ (действующей, упрощенно говоря, по схеме — "надо понять, в чем сущность предмета") идея сущности, идея несовпадения мира "по мнению" и "мира по истине" просто по определению априорна — ведь эмпирическая наглядность и подвергается исходному сомнению. Теоретическая идея до- и вне-опытна, поскольку в ней "воспроизводится" предмет, не могущий существовать эмпирически (бесконечно большая... окружность, материальная... точка, абсолютно пустое пространство).

Нормативная методологическая априорность исходных суждений науки есть определение их способности (потенции) быть основанием последовательной, внутренне необходимой системы понятий. По "происхождению" исходные суждения науки могут быть апостериорны, но и в этом случае они должны быть поняты (или перестроены, переформулированы) как априорные по своей природе — по потенциям их функционирования. Такими уточнениями конкретизируется и то исходное определение "синтеза", которое было дано выше (пункт А).

Эмпирический (апостериорный) синтез (?!), во-первых, означал бы принципиально неисчерпаемый процесс индукции, то есть этот синтез не может дать синтетически цельного и необходимого понятия. Во-вторых, апостериорный синтез исключает органическое введение системного критерия истинности частных знаний (соответствие отдельного знания всеобщей, цельной, замкнутой системе знания, которая в процессе апостериорного синтеза принципиально не может возникнуть). Конечно, возможно установить соответствие новых понятий (о фактах) какой-то частной системе ранее выработанных идей, но без введения всеобщности этой (проверяющей) системы такое соответствие не будет иметь никакой логической силы, а сама система не сможет обладать статутом действенной, эвристической формы. Наконец, что, пожалуй, наиболее существенно, знание апостериорное неразрывно связано с неуверенностью в самом существовании познаваемого предмета. Для апостериорного знания предмет всегда дан случайно, он существует вне знания, и я принципиально — по определению — не знаю, существует ли этот предмет или нет. Его существование не обладает логической необходимостью, но только эмпирической наглядностью.

Из эмпирического созерцания "нельзя было бы получить общее". Это ограничение имеет вполне определенный смысл, детально раскрытый в "Галилеевых главах" моей работы. Напомню еще раз: смысл этой моей работы может быть понят, если в толк взято основное предположение. Исследуемый здесь "разум познающий" — это лишь одна из форм разумения наряду с "разумом эйдетическим" (античность), "разумом причащающим" (средние века) и т.д. Причем "разум познающий" имеет свой смысл только в полифонии человеческого разумения.

значимое, а тем более аподиктическое положение: ведь опыт никогда не дает таких положений. Следовательно, предмет должен быть дан вам в созерцании a priori, и на нем должно быть основано ваше синтетическое положение" (3, 148).

Таков всеобщий смысл "синтетичности" и "априорности"...

Теперь — самое главное.

Обычно кантовское требование синтетичности и априорности истинных суждений науки понимается как нечто легко излагаемое через запятую; "априорность" понимается почти как расшифровка и развитие идей "синтетичности". И обратно.

Примерно так рассуждали до сих пор и мы с читателем.

Однако — ив этом суть проблемы — идея построения истинной науки на основе "синтетических суждений a priori" является самопротиворечивой идеей.

Присмотримся ближе к кантовским определениям.

а) У Канта неявно и странно сосуществуют два смысла понятий "синтетичность" и "априорность".

Один смысл: "синтетичность" означает целостность, несводимость к предикатам предмета нашего познания, мышления. Соответственно "априорность" означает вне-положность этого предмета по отношению к нашему опыту, по отношению к нашему познанию, означает его бытие вне и до "опыта". Это — априорность и синтетичность "веши в себе".

Другой смысл: человеческий интеллект (как ноумен) изначально, до-опытно ("априорно") способен построить, "синтезировать" из исходных понятий — при помощи синтетических суждений — некий идеализованный предмет ("предмет только возможного опыта"), способен — в уме — осуществить "фигурный синтез". Это — синтетичность и априорность "ноумена".

Если это так, то разный смысл приобретает и определение элементарных форм истинно научного мышления.

б) Хотя Кант везде (в этих разделах "Критики...") говорит о "суждении", здесь неявно подразумеваются различные логические формы работы мысли, работы чистого разума.

По отношению к "вещи в себе" (предмет абсолютно предшествует опыту и принципиально несводим к предикатам) работа нашего разума может протекать только в понятиях ("принципах", идеях разума), причем в этих (неделимых) понятиях предмет можно только помыслить, но невозможно знать. Понятия — в этой работе — не нуждаются в суждениях или умозаключениях: они фокусируют весь путь рассуждения и логика суждений (субъект = предикат) в них "снята".

Одновременно как явления "ноумена" (до-опытного интеллекта, ориентированного на фигурный синтез) те же неделимые формы мысли оборачиваются суждениями — и только суждениями, — развивающими целостную и многократно расчлененную систему научного знания.

В ходе кантовского изложения две эти логические формы то неявно отождествляются друг с другом, то резко противопоставляются (и тогда под "исходным суждением" имеется в виду только понятие (принцип) или только суждение...).

в) Императив — "все теоретические науки, основанные на разуме, содержат априорные синтетические суждения как принципы" (то есть не как суждения, а как понятия. — В.Б.) (3, 114) — имеет рациональный смысл только тогда, когда этот императив построен как "логический круг". Неявным основанием априорной способности синтезировать предмет опыта является до-опытное бытие целостного предмета познания, не нуждающегося в своем синтезе. Но тогда способность эта не столь уж априорна, а синтетичность суждения опирается на... анализисходного понятия.

Но столь же верно и другое. Неявным основанием самого предположения о вне-опытном бытии целостного предмета является ноумен нашего разума.

Но тогда идея целостности предмета не исходна, не основательна, она сама (неявно) обоснована анализом синтетической способности субъекта.

В итоге предмет научного познания должен быть — по Канту — определен дважды. Во-первых, как нечто целостное, внеположное опыту, пред-лежащее только анализу. Во-вторых, тот же предмет должен быть определен — чтобы состоялась наука, чтобы соединились внешний и внутренний критерии истинности научных утверждений — как нечто лишь потенциально возможное, как нечто конструируемое по схемам нашего разумения, нечто подлежащее только синтезу.

Такое странное двойное определение, дающее полное научное осмысление предмета, и составляет смысл "синтетического суждения a priori".

Неявная (иногда и явная) двузначность этого смысла пронизывает всю "Критику чистого разума".

В работе таких двузначных, основанных на логическом круге, "априорных синтетических суждений" (или понятий?) и должно — по Канту — конструироваться собственно научное знание.

В "синтетических суждениях a priori" всеобщее содержание истины полагает себя как всеобщая форма (система) истины. И — одновременно в этих суждениях всеобщая форма знания полагает себя как всеобщее содержание, выступает способом конструирования этого содержания. Причем — Кант это специально подчеркивает — необходимость наличного знания (строго аксиоматизированной, ставшей, замкнутой системы) может быть дана только в этих синтетических априорных суждениях, только в момент превращения незнания в знание, в момент возникновения нового знания (см. 3, 148).

Итак... Подлинно научное (всеобщее, необходимое, объективное истинное) знание должно было бы строиться на "синтетических суждениях a priori". Должно было бы... Но может ли строиться наука на таких суждениях, два определения истинности которых взаимоаннигилируют, иными словами, могут ли такие суждения действительно существовать, существуют ли они, то есть может ли существовать и существует ли собственно научное знание! Именно к этому вопросу и сводится вся кантовская "Критика чистого разума" ("Как возможна чистая математика? Как возможно чистое естествознание? Как возможна чистая метафизика?").

В последующих параграфах я покажу, что, не ограничиваясь нормативным описанием тех суждений, из которых "должно было бы" состоять научное знание, форма которого способна "была бы" направлять его (этого знания) развитие и изменение, Кант раскрывает в трансцендентальной логике, во-первых, реальный эвристический механизм взаимоперехода этих антиномических (внутри научной системы) определений истинности — ее "внешнего" и "внутреннего" критериев; во-вторых. Кант показывает, что форма знания, элементами которой выступают "синтетические априорные суждения", — это не нормативное пожелание, но реальная, существующая всеобщая, хотя редко замечаемая, форма современного (Канту) научного знания — научного знания Нового времени, знания, развивающегося (см. ниже) по исследовательской программе Галилея.

Однако мы убедимся также, что перевод логического "круга" в форму логической "дополнительности" осуществляется за счет сознательного усиления (обострения) исходной антиномии — в определении изначального (?) предмета познания. На этом уровне вскрывается историческая определенность (особенность) кантовских требований к форме научного знания, вскрывается связь этих требований с двойным определением сути вещей в классических теориях — теориях, развитых по программе Галилея. Выясняется, что не "априорность" сама по себе, но определенное понимание априорности (необходимое для науки Нового времени) лежит в основе парадоксов кантовского наукоучения.