Определяющий эксперимент — начало новой логики. Антиномия и парадокс

Какие же собственно логические определения можно выявить в этом исходном сгустке механических идеализации, в порождающей структуре "эксперимента" с "качением концентрических кругов"?

Подчеркну такие моменты.

В свете галилеевских маргинальных парадоксов (в глубине головоломок) обнаруживается, что — для Нового времени — логика не в том, чтобы мыслить движение по апорийному принципу античности (то есть по принципу: "понять движение — значит понять его как сумму состояний покоя", понять его как нечто радикально непонятное, загадочное).

Логика Нового времени — в том, чтобы понять каждый конечный фрагмент (от сих до сих) бесконечного движения как "актуальную бесконечность", как нечто наличное (как бытие) и одновременно понять конечное, ограниченное как абсолютная незавершенность, как становление, исключающее все бытийные определения. Или — более детально. Элементарные "споры мышления", "монстры понимания", изобретенные Галилео Галилеем, — это некий экспериментальный атом, неделимый мысленный эксперимент одновременного порождения (и противопоставления) внелогического мира ("вещей в себе") и — "до-бытийной" логики познания, дающих в совокупности схематизм деятельности человека Нового времени:

1. В этих "монстрах" "порождается" (актуализируется...) вне-логическое бытие мира как предмета мышления и деятельности. Бытие, приуготовленное к механическим и техническим превращениям, но постоянно выскакивающее из этих превращений, остающееся вне и независимо от этих превращений.

Это — "круг как актуальный бесконечноугояьный многоугольник"; галилеевская "единица как континуум"; "точка в ее тождестве с "предлинной" линией"... Это — нечто абсолютно неизмеримое, но — именно в своей неизмеримости — актуализируемое актом эксперимента.

2. В этих же "монстрах понимания", этим же актом, актуализируется "гносеологическое" определение (так сказать, гносеологическое отношение предмета к самому себе): предмет понимается как потенциальная бесконечность, как бесконечное измерение, бесконечное приближение к пределу, бесконечное познание ("многоугольник со все болышим числом сторон и углов, никогда не тождественный кругу..."). Это уже не бытие, но бесконечное становление... никогда до конца не ставшего мира.

Так, в этих двух разведенных определениях актуализируется онто-логика Нового времени. Бытие — не поддающееся мышлению, логике. Логика — стремящаяся и никогда не достигающая бытия. Зазор между ними — зазор, в котором и осуществляется человеческая деятельность.

И эта онтологика есть ответ на все трудности Зенона — Аристотеля. Мир понят одновременно и в том же отношении — как абсолютно заполненный (движение невозможно) и как абсолютно пустой (для движения открытый).

Но это "решение" апорий античности полагает антиномии Нового времени. Точнее скажу так: эта ситуация может быть понята как "антиномия", разделяющая один противоречиво определяемый логический субъект на два квазисамостоятельных логических субъекта, по отдельности непротиворечивые. Такое разделение было осуществлено уже Ньютоном и логически прорефлектировано Кантом.

Но эта ситуация может быть понята и как "парадокс".

Осмыслим теперь логику "парадоксов Галилея" в соотношении с рефлексией Канта, и в особенности в соотношении с кантовскими "идеями разума".

В "Критике чистого разума" парадоксальное галилеевское определение движения расщеплено в определении антиномическом. Кант осуществляет, формируя антиномии, методологическую экстраполяцию. В математических и динамических антиномиях определения "бытия" и "возникновения" переносятся от "особенного предмета" (воплощающего элементарную схему движения — ср. "качение кругов" Галилея) на бытие бесконечного мира ("космологическая идея"). По отношению к этому миру определение извечного бытия (невозможность возникновения) и определение "начала мира" оказались двумя взаимоисключающими, хотя и одинаково необходимыми определениями. Эта космологическая "экстраполяция на бесконечность" была осуществлена следующим образом:

а) В мир были вынесены из предмета все определения бесконечности, вскрытые Галилеем в отдельном, особенном, конечном предмете (в его "монстрах"). Предмет, понятый теперь как нечто только "конечное", сразу же развалился на части, каждая из которых понималась как отдельный логический субъект в своей собственной системе непротиворечивых предикатов. Предмет стал — в идеальном мире Ньютона — "двумя предметами": "материальной точкой" и "точкой математической", отдельно существующим "чистым бытием" (математическая точка) и отдельно существующим "чистым воздействием" (точка материальная). Вместо "монстров" Галилея возникли отщепленные, квазисамостоятельные идеализации математического и физического континуумов в их антиномическом сопряжении. В парадоксах Галилея логика нового всеобщего формировалась в особенном, в гротескных элементарных экспериментах. Для Ньютона, а впоследствии и для Канта логика всеобщего была исходной, она зафиксировала распад (и экстраполяцию на бесконечность) неделимых галилеевских "измышлений" ("неточностей", "казусов").

В бесконечности (в космологической идее) разорванные части исходных идеализации снова сближались, но уже не могли слиться, аннигилировали, обнаруживали свой антиномический характер¹⁰⁷. Логика начала исключала логику извечного бытия вещей, логика извечного бытия исключала возможность причинного рассмотрения по отношению к мировому целому.

Особенный предмет был очищен от противоречий (антиномий) и заодно был противопоставлен всеобщему, бесконечному, изначальному. Возникло жесткое разделение: вот — ограниченное, особенное, непротиворечивое, вот — бесконечное, всеобщее, антиномическое.

Это — предмет. Это — мир.

б) Мир был лишен статута целого, поскольку такой статут он может иметь только в особенном, в "образе целого", в "образе мира", а этот "образ" был зачеркнут, — ведь отдельный предмет теперь оказался тавтологически конечным, лишь элементом бесконечного ряда. В таком, внеобразном виде, лишенный определений целого, бесконечный мир был поражен болезнью дурной бесконечности, стал неопределенным, без конца продолжающимся, одновекторным, существующим по принципу: "Время — вперед!"

Но это антиномическое превращение ждало галилеевские идеализации позже, к концу XVII в. Рефлексия этого превращения была осуществлена Кантом в конце века XVIII-гo.

Сам Галилей формулировал свои идеализации как парадокс.

Бесконечное не выносилось им за пределы конечного, но осуществлялось как понимание конечного, как построение конечного предмета (движения — в первую голову). Доведенное до предела "становление" сразу же, неожиданно оборачивалось бытием — извечным, наличным (круг!), в этом становлении не нуждающимся. Но как только мы пытались понимать это бытие конечного, обнаруживалось, что его невозможно получить, построить, исчерпать никаким бесконечным приращением. И, повторяю, не за пределами вот этого (конечного, рассудку и воображению подчиненного) предмета начинались все эти трудности.

В "Диалоге..." и "Беседах..." Галилея (особенно в "Беседах...") разум вступал в противоречие с самим собой вовсе не тогда, когда он начинал покушаться на. "мир в целом". Если бы это было так, то оставалось бы утешение (из этого утешения Кант развил целую философскую систему), что — если помнить предостережение "знай край, да не падай", если быть "в границах особенного" — тогда теория останется непротиворечивой и уверенной в себе. Нет! В головоломках Галилея разум вступал в противоречие с собой на каждом шагу, по отношению к каждому отдельному, ограниченному, особенному предмету, фрагменту — тому самому, который подвластен, говоря в терминах Канта, "продуктивному воображению" и "рассудочному суждению".

Дифференциальный образ движения, изобретаемый в головоломках Галилея, — это не просто "момент" (бесконечно малый отрезок) движения, это — действительно образ (переходящий в понятие) всего движения в целом, поскольку образ этот дискретен и континуален в одно и то же время в контексте единого "монстра". Это — все движение (сколько бы времени оно ни длилось и какой бы путь ни осуществило), воспроизведенное в "точке". Точка эта была определена и как наличный континуум, и как способ образования континуума (т.е. того же движения, представленного экстенсивно — в форме конечного или бесконечного перемещения).

Но — в логическом плане — экстенсивно развертывать это движение (перемещение или любое изменение, рассматриваемое как перемещение) нет смысла и нет права. Ведь мы знаем, что бесконечное движение может быть фиксировано и может быть понято как целое только в пределах конечного (от сих до сих), открытого (края отрезаны произвольно) фрагмента движения. Мы знаем, далее, что конечный отрезок бесконечного движения есть — всегда! — бесконечно малый отрезок, "точка", насыщенная бесконечностью, тождественная только самой себе (бытие) и тождественная бесконечному множеству возведений в степень (становление!).

Все это так. Но не надо забывать, что, обдумывая "монстры" Галилея, мы все же находимся не в мире действительного механического движения, не в исходном внетеоретическом мире потусторонних сил. Но мы — вместе с Галилеем — не находимся и в чистом математическом (геометро-алгебраическом) континууме. Ведь в дистиллированном "математическом континууме" не могут происходить эти уродливые, фигуральные "качения вписанных друг в друга многоугольников". Не могут существовать странные, сугубо качественные "монстры" Галилея. Скорее наша мысль провалилась куда-то за математический мир, под него, в какую-то новую и — снова — очень плотную среду. Движение, которое здесь происходит, — это не "математическое" движение, но и не "механическое" движение в обычном смысле слова. Это — исходное (еще качественное), образно воплощенное "движение понимания". Фигуры-монстры, замысловатые головоломки Галилея — это не фигуры геометрического мира (такова только их видимость), это — "фигуры понимания", "монады понимания", "споры разума"¹⁰⁸. Это — как мы видели — "онтические", вне-логические определения, но понятые в точке их превращения в определения логические ("логики познания"). Это — фигуры онто-логики, то есть такие фигуры самообоснования, в которых бытийное обоснование логики приобретает форму обоснования логического.

Уже в том же XVII веке "начала" Галилея еще раз переопределились. Это было как бы третьим рождением мира Новой логики.

Первое рождение — Николай Кузанский, XV в. — "трансдукция" средневековой логики. Второе рождение — "Диалог..." и "Беседы..." Галилея, в которых исходные определения Новой логики были переосмыслены как изначальные основания последующего логического развития. Третье рождение — логическое очищение галилеевских парадоксов, освобождение их от собственно механических оболочек, это "спор логических начал" в философии Декарта, Спинозы, Лейбница. Здесь я не могу обсуждать "третье рождение". Здесь я соотношу парадоксы Галилея только с предельным, конечным моментом этого логического, чисто философского движения — с "трансцендентальной логикой" Иммануила Канта.

Но прежде всего продумаем такой вопрос: на каком основании вообще можно соотнести головоломки Галилея и "идеи разума" Канта?