НУЖНЫ СЕРЬЕЗНЫЕ ЭКСПЕРИМЕНТЫ

Нужны эксперименты, серьезные эксперименты. Без них мы не сдвинемся с мертвой точки. К сожалению, все пущено на самотек, в то время как в Соединенных Штатах ведутся подлинно научные исследования в области парапсихологии.

Отсутствие должного внимания к проблеме и приводит к появлению всякого рода проходимцев, дискредитирующих «несусветную реальность». На почве безразличия к проблеме расцветают «экстрасенсы», попадающие в конце концов на страницы газет по причинам, оговоренным в Уголовном кодексе (см., например, «Литературную газету» от 21 мая 1986 г.).

Справедливости ради надо отметить, что и сами экстрасенсы несут большую долю ответственности за дискредитацию проблемы, отстаиваемой вроде бы ими же. С этой точки зрения мне представляется интересным и поучительным очерк В. Аграновского «Визит к эстрасенсу», помещенный в книге «Пути в незнаемое». Стыдно читать о примерах низкопробного шаманства, с которым столкнулся заболевший бронхиальной астмой писатель. Увы, все так и есть: зачастую какой-либо экстрасенс, способный помочь при том или ином заболевании, начинает думать, что он может лечить от всех болезней. Прибавьте к этому солидную рекламу, в механизме создания которой В. Аграновский разобрался очень хорошо, и появляется еще один экстрасенс — дискредитатор экстрасенсорных возможностей человека.

Но есть и другая сторона вопроса: предложение порождает спрос. А спрос велик, ибо есть очень много больных, которым традиционная медицина помочь не в силах. И эти больные, естественно, пускаются в поиски спасительной соломинки. Можно ли осуждать их за это? Конечно, нет.

Но экстрасенсорная методика — не панаиея от всех болезней

Целительство с применением экстрасенсорных методик понимается мною не как конкурент, противник медицины, а как ее помощник. Каждый целитель должен браться только за то, что ему по силам, в противном случае дискредитации проблемы не избежать. О целителям-многостаночниках я уже писал выше.

Н\жны серьезные эксперименты по такой программе:

1. Широкая, разносторонняя проверка всех имеющихся у меня необычных возможностей с целью проверки утверждения о том, что физическая и психическая деятельность человека не ограничивается периферией его тела.

2. Проверка (с соответствующим протоколированием) возможностей дистанционного воздействия на человека, животных, различные живые организмы.

3. Проверка возможности диагностики неодушевленных предметов на их целостность и состояние в момент проведения экспериментов.

4. Эксперименты с различными реакциями веществ, смесей, растворов, сплавов и т. п. (ускорение и замедление происходящих процессов).

5. Всевозможные усложнения экспериментов по биодиагностике различных видов живого (рыбы, животные, микроорганизмы, растения) очно, дистанционно и заочно, по сохранившимся изображениям, отпечаткам, звукам.

6. Определение максимальных расстояний возможных результативных воздействий на живые организмы (человек, животные, растения, рыбы) при очном или ином (изображения, голос) знакомстве с объектом эксперимента.

7. Опробование различных материальных и энергетических экранов, могущих служить препятствием для дистанционного и визуального воздействия на объекты эксперимента.

8. Эксперименты с ясновидением, опережающим события.

9. Эксперименты по дальновидению (видению чужими глазами).

10. Эксперименты с космическими объектами: определение по одному участку лунной поверхности рельефа соприкасающегося района.

11. Попытка регистрации присутствия так называемых фантомов (живых и мертвых) при осуществлении диагностики по изображениям.

12. Попытка регистрации энергополей вокруг экспериментаторов и объектов эксперимента при осуществлении биоэнергетических воздействий.

13. Проверка влияния атмосферных явлений, времени суток на результативность экспериментов.

14. Эксперименты по получению информации о людях по ранее принадлежавшим им предметам.

15. Проверка возможности диагностики по записанным на пленку намеренно измененным голосам.

16. Отбор людей, обладающих экстрасенсорными способностями, подключение их к проведению предлагаемых экспериментов.

Само собой разумеется, что в предлагаемую программу можно внести любые изменения, если только они будут иметь смысл.

Я готов к проведению серьезных экспериментов, хотя складывающаяся вокруг проблемы ситуация не вселяет никаких надежд. Но я продолжаю надеяться, ибо известно, что из всех чувств надежда умирает последней.

ПОСЛЕСЛОВИЕ К «НЕСУСВЕТНОЙ РЕАЛЬНОСТИ»

По независящим от меня причинам и вопреки желанию черновой набросок «Несусветной реальности» разошелся «по городам и весям» среди людей, живо интересующихся проблемами парапсихологии.

Работа над этой рукописью предпринята мной с намерением пополнить и улучшить первый вариант. Две предыдущие работы — «Нить Ариадны» и «Нечто» — принесли мне определенную известность, главным образом среди интересующихся своим здоровьем людей, но они, на мой взгляд, не пробудили интереса «большой науки» к проблеме скрытых возможностей человека. Завершив работу над «Несусветной реальностью», я не льщу себя надеждой, что на этот раз лед равнодушия начнет подтаивать и тронется. Причин для такого скептицизма предостаточно. Но начатое требует завершения.

Затронув вопрос о так называемом «банке памяти», или «информационном поле», я не мог обойти молчанием интересующую многих (по весьма понятным причинам) тему «жизни после смерти». Что же касается доказательств существования чего-то «после», то хочу еще раз повторить, что я располагаю только некоторыми собственными особо непонятными наблюдениями, встретившимися в моих экспериментах с диагностикой. Именно ей я и обязан очень многим, и, пожалуй, самым интересным.

«Несусветная реальность» — это плод желания поделиться своими наблюдениями и мыслями, которые приходили в моменты встреч с несусветными, но реальными фактами. Работу эту я рассматриваю как некий перечень готовых изделий вперемешку с полуфабрикатами и даже сырьем, в котором не исключено присутствие пустой породы в виде, например, ничего не говорящих повторений, что,

впрочем, мне кажется как-то оправданным при размышлениях над неясными вопросами. Читателям самим предоставляется право как верить, так и не верить тем или иным моим выводам или гипотезам, соглашаться с ними или не соглашаться, но я прошу помнить, что в основу всего мною положены факты, полученные в результате множества экспериментов, которые я могу повторить в любое время и в любой обстановке.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ «АГАСФЕРА»

(литературный опыт в духе А. Конан Дойля)

Ибо сегодня мы стоим только у самого истока этих проблем.

«Стучавшие в двери бессмертия» А. Горбовский

Не только я, но и все, близко знакомые с моим другом Шерлоком Холмсом, стали замечать в его характере некоторые изменения. Во-первых, он стал менее общителен, даже со мной, я бы сказал, даже замкнут, и, во-вторых, все чаще и чаще возвращался к печальным размышлениям о краткости нашей жизни. Однако ни он, ни я не должны жаловаться на судьбу: ведь мы, родившиеся при свечах, заканчиваем свой жизненный цикл сидя у телевизоров и электрокаминов с кварцевыми излучателями.

Но время неумолимо даже к таким кипучим натурам, как Холмс. И все же, несмотря на свой преклонный возраст, он не одряхлел ни телом, ни душой. Он по-прежнему худ и строен, чего, к сожалению, я не могу сказать про себя. Холмс по-прежнему выписывает кучу газет и журналов, но явно отдавая предпочтение таким проблемам, как физиология человека, геронтология и патологическая медицина. Впрочем, это и понятно! Ведь Холмс имеет высшее медицинское образование, хотя никакой медицинской практикой никогда не занимался, будучи увлечен криминалистикой, что и принесло ему мировую известность. Его многолетняя практика частного детектива позволила ему иметь банковский счет, а оказанная им помощь Скотленд-Ярду принесла небольшую пенсию, что позволяло ему называть свою старость старостью обеспеченной.

Что касается меня, то мои рассказы и повести о приключениях моего друга, изданные миллионными тиражами в большинстве стран мира, позволили нам, мне и супруге, не иметь никаких финансовых затруднений. Мне повезло в семейной жизни, хотя и бездетной, и я благодарен судьбе за встречу с таким необыкновенным человеком, которым, бесспорно, является мой друг Шерлок Холмс.

Нас, англичан, часто называют прирожденными консерваторами, что в известной степени соответствует истине, так как мы крепко держимся за свои национальные традиции, сохраняем монархию, привычку к каминам, поджаренному хлебу и обязательной овсянке. Мы также бережем семейные традиции и не спешим менять свои вкусы и привычки, даже если они не всегда соответствуют нашему возрасту и положению.

Холмс давно отошел от своей практики частного сыщика, хотя все еще состоит внештатным консультаном в Скотленд-Ярде, давая советы Интерполу, как бороться с захлестнувшей мир волной уголовных преступлений и терроризма. Что же касается бесконечного потока просьб, поступающих от частных лиц, то он наотрез отказывается их выслушивать, ссылаясь на возраст и работу над своими записками. Все мы, его друзья, надеемся, что он успеет их опубликовать под своим именем, не прибегая к услугам доктора Уотсона.

Кроме некоторой замкнутости, о которой я уже упоминал, и повышенного интереса к проблеме старения, что в общем-то свойственно большинству пожилых людей, у Холмса появилась несвойственная ему ранее торопливость, а главной темой разговора стали публикации из «Вестника геронтологии».

Холмс всегда был реалистом и смелым человеком. Я бы назвал эту смелость рассудительной смелостью, способностью встретить опасность лицом к лицу без бравады отчаянных храбрецов. Поэтому его перепевы темы о краткости человеческой жизни и возможных неожиданностях, подстерегающих пожилых людей, меня давно настораживали.

Ведь все мы отлично знаем неопровержимую истину о неизбежности ухода туда, в ту область, в которой религия обещает нам вечную жизнь. Но многие ли из наших современников искренне верят в бестелесное продрлжение своей жизни после гибели материального тела? Надо полагать, не многие, и я уверен, что Холмс не в их числе.

Холмс не скрывал от меня своих записок, не держал их в секрете, давая мне их просматривать, но почему-то наотрез отклонял мои предложения в части редактирования этих отрывочных, предельно лаконичных записей о своих, до нашего с ним знакомства, приключениях.

— Надеюсь, справлюсь сам, — говорил он. — Если же не успею, уйдя в неведомое раньше вас, то тогда делайте из них все, что вам заблагорассудится.

После таких разговоров мне невольно кажется, что этот начатый мною рассказ может оказаться последним из серии рассказов о похождениях великого сыщика.

Зная, как он относится ко мне, я изо всех сил старался скрасить его одиночество: мы с женой часто бывали у него в гостях, беседовали о том о сем или просто сидели у камина, каждый думая о чем-то своем.

В тот вечер я пришел к нему один, погода была препротивная — дождь со снегом. Зимняя Атлантика не балует британцев, посылая им то штормы, то шквалистые ветры — словом, все, что именуется буйством стихии. У синоптиков есть определение любому состоянию погоды, но то, что началось вскоре после моего прихода, можно было назвать ураганом. Из окна было видно, как гнутся могучие деревья под напором ветра, нашпигованного мокрым снегом, мгновенно облеплявшим голые ветки, образовывая на них вычурные ледяные сталактиты. Редкие прохожие почти бегом пересекали улицу, подставляя ветру свои бока, руками закрывая лица. Снежное месиво покрыло мостовую, тротуары, прилепляясь ко всему, до чего мог его донести порывистый ветер. '

— В такую погоду... — не договорил Холмс, к чему-то прислушиваясь, — хороший хозяин и пса не выпустит. Кажется, хлопнула дверца машины. Не слышали, Уотсон?

Выходя на улицу, я теперь обычно затыкаю уши ватой, поэтому в этом отношении на себя не надеюсь. Только все еще чуткий слух Холмса подсказал ему, что у ворот его дома остановилась легковая машина.

— Только бы не ко мне, — сказал Холмс, поморщившись. — Никак не поймут люди, что я давно уже не тот Холмс, для которого было бы интересным любое происшествие, если только в нем есть изюминка таинственного.

Но слух его не подвел.

— Вас спрашивает пожилой джентльмен, — сказала горничная, подавая Холмсу визитную карточку посетителя.

— «Профессор Грайф, госпиталь Святого Пантелеймона, Роджерстрит, 109», — вслух прочел Холмс. — Просите, — сказал он горничной. — Не понимаю, что ему понадобилось от нас?

В гостиную вошел грузный человек лет за пятьдесят, в бороде которого блестели капельки растаявшего снега.

— Присаживайтесь, профессор. Чем обязан? — спросил Холмс.

— Я прошу совета, мистер Холмс. Если вы позволите мне отнять у вас всего пять минут, то рассказанное, может быть, вас заинтересует.

— Едва ли, — улыбнулся Холмс, — теперь меня уже давно интересуют только такие публикации, как ваша статья в последнем номере «Вестник геронтологии».

— Об изменениях в составе крови пожилых людей?

— Совершенно верно.

— Вам она понравилась? Ведь это — итог многолетних наблюдений.

— Да, я считаю ваши выводы близкими к моим предположениям в этой области.

— Очень интересно, мистер Холмс, узнать и ваше мнение.

— Я полагаю, что это не является целью вашего визита, профессор?

— О да, разумеется. Я не стал бы вас беспокоить по такому поводу. Меня привело к вам чрезвычайное происшествие, случившееся в моем госпитале, полиция пока бессильна что-либо сказать.

— Вы, очевидно, знаете, что я давно оставил занятия частного сыска.

— Да, но я прошу вас меня выслушать. Случай совершенно необычный.

По лицу Холмса пробежала чуть заметная гримаса досады.

— Так что у вас произошло, мистер Грайф?

— Исчез, вернее, сбежал очень престарелый пациент, течение болезни которого поражало и ставило в тупик весь медицинский персонал госпиталя.

— Какое-нибудь экзотическое заболевание? — спросил я.

— Может быть, может быть... Но разрешите, я все расскажу по порядку.

Холмс кивнул и, прикрыв глаза, приготовился его слушать.

— Немногим больше месяца назад полицейский комиссар, в ведение которого входит район, прилегающий к нашему госпиталю, доставил пожилого джентльмена, находившегося в глубоком обморочном состоянии, в котором он и был подобран на дороге, ведущей к Честерфилцскому шоссе. Согласно найденным в одежде старика визитным карточкам, им оказался некий Томас Хадженсон, рантье, проживающий в собственном доме небольшого местечка в районе Честерфилдского шоссе. Но кроме визитных карточек был обнаружен паспорт молодого человека, носящего то же имя и фамилию. Никаких следов насилия и ограбления. Золотой портсигар с дворянским гербом, часы и бумажник с крупной суммой денег хранятся в нашем госпитале, паспорт взят комиссаром Картрайтом.

— Картрайт? Как он выглядит, этот Картрайт? — оживился Холмс.

— Это — энергичный молодой человек, немногим больше тридцати, брюнет.

— Помните, Уотсон, того смышленого мальчугана, который помогал нам в истории с собакой Баскервилей?

— Да, разумеется, — ответил я, — но тот погиб в минувшую войну, а этот Картрайт, о котором говорит мистер Грайф, может быть, его сын или однофамилец,

— Извините нас, пожалуйста, продолжайте, профессор.

— Так вот, этот больной переполошил всех сиделок, которые с минуты на минуту ожидали его кончины, слушая невероятный бред при температуре тела... сколько бы вы подумали, господа? Сорок два градуса по Цельсию!

— Вы уверены в исправности ваших термометров? — усмехнулся Холмс. — Ведь и я, и мистер Уотсон — ваши коллеги по образованию.

— Абсолютно уверен, джентльмены. Было перепробовано несколько термометров, и все они показывали именно эту цифру, при которой кровь должна была свернуться и наступить смерть. Однако этого не произошло. Пациент продолжал жить, хотя и не проявлял никаких признаков сознания. В бреду часто слышались слова на французском и, вероятно, арабском языках. Но они не носили сколько-нибудь связного характера, да нас это и не интересовало, так как личность больного была установлена. Это постарался сделать комиссар Картрайт.

— Так что вас привело, уважаемый профессор? — нетерпеливо спросил Холмс. — Ведь все, что вы рассказываете, вполне ординарно, кроме сообщения о неправдоподобной температуре тела этого мистера...

— Хадженсона, сэр. Он исчез, сбежал, спустившись с третьего этажа, на котором находилась его палата, по стеблю дикого винограда, чудом не оборвавшегося под такой большой нагрузкой. Это весьма тучный субъект, которому его полнота, может быть, и позволила выдержать голодание, так как, кроме внутривенных инъекций, он не мог принимать никакой пищи, находясь в полном беспамятстве.

— И до сих пор не найден?

— Да, сэр. Его поисками занимался персонал госпиталя, а теперь розыски ведет комиссар Картрайт. Больной исчез бесследно.

— Сбежав в больничном белье или халате? — усмехнулся Холмс.

— Нет, сэр, он нашел свою одежду — она находилась в шкафу, рядом с дверью его палаты, но обувь больных мы держим в другом месте, где она подвергается дезинфекции.

— Следовательно, старый джентльмен сбежал босым? Несмотря на то, что снег сыплет уже второй месяц?

— Он исчез ночью, воспользовавшись отсутствием отлучившейся сиделки.

— А это уже должно говорить о возврате рассудочности. Находясь в бреду, вряд ли можно найти неизвестно где хранящуюся одежду и сбежать тогда, когда отлучилась сиделка.

— Да, я согласен с вами, это логично, мистер Холмс. Может быть, у него действительно наступило временное улучшение, ремиссия, при которой ему удалось и одеться, и сбежать не побоявшись сорваться с такой высоты, цепляясь за столь ненадежный стебель винограда.

— Что говорит его кастелянша? Ее, вероятно, изумило появление босого хозяина?

— Он не появлялся в своем доме. Мы постоянно поддерживаем связь с миссис Скарлоу, кастеляншей, прослужившей у мистера Хадженсона более полувека.

— Надо полагать, инспектор, этот Картрайт-второй, — посмотрел на меня Холмс, — уже объявил розыск?

— Да, мистер Холмс, но пока о мистере Хадженсоне нет никаких сведений.

— Больницы, морги, психиатрические лечебницы?

— Запрашивали и запрашиваем. Так, в одном из моргов оказалось тело замерзшего старика, но это не наш беглец.

— Свои ценные вещи сбежавший также нашел?

— Нет, мы их держим в сейфе, ключ от которого только у меня. Все ценности хранятся в госпитале до выписки больных или передаются родственникам умерших.

— Откровенно говоря, мистер Грайф, я даже в молодости не нашел бы во всем вами рассказанном элементов романтической таинственности, загадочности, ради которых я пожелал бы тратить свое время. Пожалуйста, не обижайтесь на сказанное, но не в моем возрасте заниматься поисками сбежавшего маразматика, которого, вероятно, и так найдут в какой-нибудь тихой заводи, колодце или канаве. Так что...

— Очень жаль, мистер Холмс, очень жаль. Ведь я, как и мои коллеги, столько наслышаны о ваших способностях...

— Былых, былых, уважаемый профессор. Теперь же, насколько мне известно, Скотленд-Ярд располагает такими техническими новинками, которые позволяют раскрыть то, что не было под силу детективам прошлого, располагавшим всего лишь своей головой да вот этой лупой, — указал Холмс на полку, где лежали его знаменитая трость и лупа, давно уже оправленная в позолоченное серебро стараниями его неизменного друга и соучастника множества приключений.

— Но вы все-таки разрешите хотя бы позвонить вам, мистер Холмс, если в этой истории появятся какие-то могущие вас заинтересовать нюансы?

— Да, пожалуйста, звоните, и если не затруднит, то сообщите мой телефон этому комиссару Картрайту. Интересно выяснить, не родственник ли он того паренька, о котором упоминал доктор Уотсон в своем рассказе о наших похождениях в гнилых болотах Гримпенской трясины?

Через несколько дней после досадного, как и мне тогда показалось, визита профессора Грайфа, обратившегося к Холмсу с просьбой о розыске сбежавшего из госпиталя старика, я посетил своего друга по поручению жены, испекшей любимый Холмсом пудинг по рецепту, доставшемуся от его покойной тетки. Это было поистине чудом домашней кулинарии, которого никогда не сможет превзойти ни одно хлебопекарное заведение. Я застал Холмса за чтением Библии, занятием, которому он в молодости едва ли уделял внимание, будучи полностью погружен в дела мирские, где так много зла и социальной несправедливости.

— Вот послушайте, Уотсон, что я нашел в этой замечательной книге. Скорее присаживайтесь к огню, отогревайтесь, слушайте же!

«И сказал Господь Бог: вот Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно».

— Каково, а?!

— Нашли подходящий эпиграф к вашей статье по геронтологии? — улыбнулся я, зная, что уже много лет занимает мысли моего друга.

— Ошибаетесь! Но и для эпиграфа также подойдет.

— Так что? Обнаружился какой-то скрытый смысл?

— Да. вы сразу поймете, если будете внимательно вдумываться в сказанное тысячи лет назад неизвестным автором этого исторического труда. Читаю: «И сказал Господь Бог». А Бога мы воспринимаем как одно лицо, не так ли? «.. .вот Адам стал как один из Нас...» — один из нескольких! Это уже подвох под единобожие! Следовательно, Господь Бог говорит не только от своего лица, а и от лица какого-то, ему равного, множества! И далее: «...как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жцзни, и не вкусил, и не стал жить вечно». — Вдумайтесь, Уотсон! Сам Бог опасается рискованного действия своего творения! Человека, им же созданного, его своеволия, результат которого может идти вразрез с желанием самого Бога! «Как бы не простер руки своей» — это вроде опасения торговца на базаре, что, как бы кто-то из голодных воришек не стащил с его лотка, скажем, булку, то есть не совершил действия, которое, возможно, не сможет пресечь ее хозяин! Далее: «...и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». «...Не взял также...» Выходит, что «это» кто-то уже брал? Также и вкушал, вследствие чего стал жить вечно. Что-то вкушал, что принесло бессмертие, и не одному Богу, а нескольким! — Вот, дорогой Уотсон, что можно вычитать из столь емкой по скрытому смыслу фразы в ожидании апробации кулинарного творения миссис Уотсон. Не находите ли странным то, что наш с вами единый христианский Бог высказывает опасение от лица ему подобных? Опасение, что им созданное смертное существо — человек может протянуть руку и без спроса и одобрения взять то, чем располагает сам Бог и ему подобные? Во-первых, это уже многобожие, которое наша церковь и наш рассудок, рассудок современного человека, а не времен Древнего Рима с его многобожием, принять не может. Можно верить в Творца, но никак не в коллектив создателей Вселенной. Во-вторых, говорится о том, что возможность «взять от древа жизни» и вкусить что-то и стать «жить вечно» отнюдь не монополия самого Бога. И третье, главное: Библия, очевидно, допускает такое событие, как волевое действие человека, способного что-то взять, вкусить и обрести тем самым бессмертие! Первые два рассмотренных мною пункта говорят о том, что безвестный автор этих строк говорил как бы от лица богоподобных существ, получивших бессмертие вследствие употребления чего-то, какого-то действия и опасающихся, как бы того же не удалось проделать и человеку!

Холмс, удовлетворенно потирая руки, прохаживался по гостиной в ожидании моей реакции на столь ошеломляющее толкование библейского текста.

— А что вы сами думаете об этом? — не зная, что сказать, спросил я.

— Эта фраза, дорогой друг, может говорить только об одном: о стародавнем присутствии на Земле каких-то бессмертных, богоподобных, для автора этих строк, существ, их современников.

— Понимаю, вы откопали еще одно подтверждение посещения Земли инопланетянами.

— Не смейтесь, Уотсон, не смейтесь. В Библии не только разобранная нами фраза говорит в пользу гипотезы о Земле, некогда посещавшейся высокоразвитыми существами. В ней можно найти и другие, не менее загадочные места, наводящие на такие предположения. Но, честно говоря, хотя я и верю в то, что нас кто-то посещал и; возможно, посещает, а вероятнее всего, наблюдает, как, скажем, человек наблюдает жизнь обитателей муравейника, меня же. мой друг, в приведенной библейской цитате привлекло другое.

— Что именно?

— Сообщение о бессмертии, которым владели боги. Господь Бог и те, кого Он считал себе равными. И, что самое главное, опасение этих сверхсуществ, бессмертных существ, которые стали таковыми не от своего рождения, а приобрели его и опасавшихся возможности приобретения человеком их нетленного состояния. Именно это, Уотсон. Я верю в теоретическую и практическую возможность достижения бессмертия, и я уверен, что в истории человечества можно найти подтверждения тому, что отдельным людям этого удавалось достичь.

Я знал, что спорить с моим другом по этому поводу бесполезно: он читал все, что было написано о долголетии и средствах его достижения. О гипотезе Холмсу, базирующейся на данных антропологов и физиологов, я расскажу чуть позже.

— Мы с вами медики и обязаны быть реалистами, трезво оценивая возможности человека. Конечно, грустно думать о краткости человеческой жизни, а что касается наших с вами отведенных судьбой лет, то лучше об этом не думать. Вряд ли их будет много, но живое о живом и помышляет. Не пора ли отведать пудинга?

Прошло еще несколько дней. Откровенно говоря, я уже стал забывать о визите профессора Грайфа, не находя в его рассказе ничего того, что могло бы позволить покуситься на драгоценное время моего друга Шерлока Холмса, занятого, как я знал, работой над статьей о вероятном будущем наших отдаленных потомков. О том, как эволюция, поставившая на ноги примата и усиленно пополняя и совершенствуя его черепную коробку, рано или поздно приведет к тому, что лобные доли (что Холмс любит именовать «надстройкой») мозга возьмут на себя функции базиса, то есть древних частей мозга, доставшихся нам по наследству от приматов, в обязанности которых вмененно руководство всеми физиологическими процессами, происходящими в организме, но пока без заметного участия сознания, обитающего в лобных долях мозга. Если это будет так, как пытается убедить будущих читателей Холмс, то организм человека станет как бы саморегулирующейся машиной, вовремя знающей, где что подновить и подправить, не дожидаясь того момента, когда начнется необратимый процесс старения, зависящий, как известно, от хода биологических часов и продолжительности их завода.

Вообще говоря, по собранным Холмсом материалам об исследованиях мозга наших предков (авторы которых руководствовались объемом и конфигурацией черепов, изменениями лицевого угла, а также сообщениями об удивительных достижениях индийских йогов, добившихся сознательного управления некоторыми процессами, обычно руководимыми безусловными рефлексами), которые он мне показывал, надо признать его труд и его гипотезу весьма оригинальными. Но эта гипотетическая, как, впрочем, и все гипотезы, идея моего престарелого друга все же не вязалась с его убежденностью в реальную возможность человека получить не только длительную отсрочку отбытия в небытие, но и в бессмертие. Даже слова великого Парацельса, сказавшего, что «есть нечто, только могущее отодвинуть гибель, возвращать молодость и продлевать краткую человеческую жизнь», не могли поколебать возникшую у Холмса уверенность в достижении бессмертия.

Шерлоку Холмсу все-таки позвонил профессор Грайф. Он передал инспектору Картрайту просьбу Холмса о встрече, и тот счастлив приглашению великого детектива.

Я лично не помню, как выглядела физиономия смышленого мальчугана, который нередко выполнял поручения Холмса, — об этом проще было судить ему самому. Мне же внешность вскоре пришедшего инспектора понравилась. Это было типичное англосакское лицо, худощавое, узкое, с сильно выступающим подбородком, что, по мнению физиогномистов, всегда свидетельствует о решимости и сильной воле. Он был одет в недавно введенную в Скотленд-Ярде униформу спортивного покроя, удачно подчеркивающую принадлежность человека к мужественной профессии детектива.

Холмс, как мне показалось, рассматривал его глазами обрадованного дядюшки, к которому пожаловал давно не появлявшийся племянник.

Поговорив немного о его отце, погибшем в минувшую войну, Холмс спросил, что нового известно о сбежавшем пациенте профессора Грайфа.

— Самого мистера Хадженсона мы пока не нашли, сэр, а вот паспорт в его кармане, найденный и хранившийся вместе с ценными вещами — золотыми часами, портсигаром и кольцами в сейфе госпиталя, оказался паспортом самого Хадженсона, но с подделкой года рождения и чужой фотографией. Этому «Хадженсону» по паспорту всего тридцать лет, тогда как владельцу перевалило за девяносто, да и фотография какая-то странная, похоже, что это переснимок.

— Паспорт при вас?

— Да, сэр, вот он. Взгляните сами.

— Будьте добры, Уотсон, передайте лупу.

Холмс долго и внимательно листал паспорт Хадженсона, сразу обнаружив подчистку в цифрах дня рождения, пристально рассматривал фотографию.

— То, что это не подлинник, а переснимок, обнаружить может только специалист-фотограф и сотрудники Скотленд-Ярда, — сказал Холмс. — Меня больше заинтересовала старомодная одежда, в которой снят этот субъект: воротничок покроя нашей молодости, лацканы сюртука, да и прямой пробор, который давно вышел из моды, ныне заменен гривами нечесаных волос. Но, как говорят, всему свое время. Конечно, в теперешнее, странное для стариков время на улице можно увидеть поистине вавилонское смешение мод и стилей словом, все, что вздумается модникам, чтобы хоть чем-то выделиться из толпы.

— Вы показывали паспорт кастелянше мистера Хадженсона?

—Да, сэр. Ей не знаком этот молодой человек, она его никогда не видела в доме своего хозяина, но его черты, как она сказала, чем-то напоминают черты лица мистера Хадженсона, каким его в молодости изобразил художник. Этот портрет я видел, сэр, — он висит над письменным столом Хадженсона, но сходство, как мне показалось, весьма и весьма отдаленное.

— Ну а что кастелянша рассказывала вам о привычках своего хозяина, его друзьях и знакомых?

— Мисс Скарлоу — так ее зовут — находится в услужении у мистера Хадженсона более полувека, с того самого года, когда он приобрел дом и безвыездно проживал в нем до последнего времени. Она утверждает, что у него вообще не было ни друзей, ни знакомых, он выписывал множество журналов и газет и большую часть времени проводил в своей домашней лаборатории. Мисс Скарлоу говорит, что она как-то слышала от своего хозяина, что он в молодости работал фармацевтом, а теперь старается создать какие-то новые лекарства.

— Продолжайте, Картрайт, продолжайте. Я полагаю, что его беспамятство, в котором он оказался на обочине шоссе, как и увлечение фармакологией, имеют связь.

— Мистер Хадженсон вел жизнь достаточно состоятельного ратъе, о чем можно судить по обстановке в доме, массе выписываемых им книг, журналов и тому, что рассказывала мисс Скарлоу. По ее словам, когда племянница выходила замуж (сама мисс Скарлоу — старая дева), то мистер Хадженсон дал ей крупную сумму денег, с тем чтобы молодая чета смогла приобрести себе коттедж и обзавестись всем необходимым. Из этого можно сделать вывод: мисгер Хадженсон имеет приличный капитал, позволяющий ему делать подобные подарки. Недавно мне пришлось вторично посетить мисс Скарлоу, сообщившей о проникновении в дом грабителя. Среди ночи ей послышался какой-то треск на втором этаже дома, где находится спальня, гостиная и кабинет хозяина: на первом — ее комната и хозяйственные помещения: кухня, кладовые, ванная. Когда она оделась и поднялась наверх, то увидела в кабинете распахнутое окно с выдавленным стеклом. Но все вещи, находившиеся в кабинете, целы. Видимо, вор, услышав ее шаги, не успел ничего похитить. Под окнами кабинета — крыша пристройки, и злоумышленник смог, забравшись на ее, дотянуться до окна кабинета. Но самое главное, сэр, произошло вчера в отделении местного банка. Неизвестный молодой человек попытался получить крупную сумму денег по чеку, подписанному мистером Хадженсоном. Кассиру, знавшему в лицо всех своих вкладчиков, это показалось странным. Он пошел к своему шефу посоветоваться, как ему поступить, а когда они оба вернулись, неизвестный исчез. Вот этот чек, сэр. Экспертиза удостоверила подлинность почерка Хадженсона.

— Следовательно?.. — спросил Холмс.

— Хадженсон жив, сэр, или же чек был выписан им когда-то раньше.

— Вы, конечно, показали кассиру банка фотографию на паспорте Хадженсона?

— Да, сэр. Он сказал, что есть большое сходство.

— А вы что предполагаете? — спросил меня Холмс.

— Я полагаю, что это становится действительно интересным. Пожилой состоятельный джентльмен совершает побег из госпиталя, предварительно найдя свою одежду, что едва ли смог сделать человек, находящийся в беспамятстве.

Затем, как юноша-спортсмен, спускается по виноградной лозе с риском оборвать ее и упасть с порядочной высоты, бежит босиком по снегу и бесследно исчезает даже не заглянув домой.

— А почему вы, Картрайт, и вы, Уотсон, не допускаете, что именно он и был тем злоумышленником, проникшим в дом через выдавленное оконное стекло?

— Вы шутите, сэр, -— усмехнулся Картрайт. — Зачем хозяину дома проникать в свой кабинет, карабкаясь по крыше? Не проще ли позвонить и быть радостно встреченным верной кастеляншей?

— Да, да, это логично, господа, тем более что вскоре подоспел случай увидеть того, кому предназначался паспорт Хадженсона.

Неожиданно зазвонил телефон.

— Послушайте, Уотсон, — попросил Холмс.

— Это квартира мистера Холмса? — спросил женский голос. — Извините, пожалуйста, с вами говорит Скарлоу. кастелянша мистера Хадженсона. В полиции мне сказали, что к вам, мистер Холмс, поехал инспектор Картрайт.

— Да, он здесь, передаю ему трубку.

По выражению лица инспектора было видно, что ему сообщалось что-то важное.

— Звонила мисс Скарлоу, сэр. Извините, что полиция дана ей ваш телефон. Она меня разыскивала, чтобы сообщить новость: Хадженсон звонил ее племяннице и попросил вызвать к себе тетю — мисс Скарлоу. которой он должен сообщить что-то важное. И сейчас мисс Скарлоу едет к своей племяннице.

— Ну, раз нашелся беглец, то остальное расскажет он вам сам, — сказал, позевывая, Холмс. — Сообщите мне потом, зачем и для кого он пожертвовал свой паспорт. Ну и, конечно, кто этот субъект, которому он выписал чек на столь крупную сумму.

— Непременно, сэр. Как только все выяснится, я сообщу вам и профессору Грайфу — ведь его также заинтриговала причина бегства пациента и особенно, как он говорил, невероятно высокая температура, при которой находился его пациент в течение столь длительного времени.

— Да и меня это интересует, — сказал Холмс, провожая Картрайта.

— Так что вы об этом думаете? — спросил меня Холмс, когда мы остались одни.

— Я полагаю, что материальная обеспеченность, положение в обществе и даже преклонный возраст еше не являются гарантией против злоупотреблений, даже преступлений. Вы, Холмс, как мне известно, не раз сталкивались с преступниками, являющимися внешне вполне респектабельными людьми, а на поверку оказывающимися самыми отъявленными мошенниками.

— Вы правы, Уотсон. В каждом человеке есть что-то от лукавого и даже зверя, а у некоторых эти начала преобладают, и тогда они вступают в противоречие с законом и нормами нравственности. Что касается данного случая, tq интуиция подсказывает мне его исключительную неординарность. Это и не преступление, и преступление, морально и аморально. Сейчас я просто не в силах высказаться более определенно, так как пока не имею фактов, подтверждающих мое предчувствие. Помяните мое слово, мы встретились с каким-то особым случаем.

Метод, которым пользовался мой друг в течение многих лет, заключался в знании фактов, хорошей наблюдательности и обработке этого логическим мышлением, столь присущим рассудку Холмса, Но за последние годы элементы логики и умозаключения на этом базисе стали уступать свое место в мышлении элементам подсознательного, интуиции, которая, по словам Холмса, имеет девиз: «Знаю, и все тут!» — то есть знанию чего-то без построения логических доказательств. «Но без фактов, — говорил мой друг, — дело не сдвинешь, факты — это отправной момент, с которого вступает в действие экстраполяция — мысленное продолжение наметившегося явления», или, как он добавлял к сказанному, психо логограмма.

— Когда-нибудь, — сказал мне в этот вечер Шерлок Холмс, — я, может быть, напишу об этом методе построения психоголограммы, сейчас же меня больше интересует проблема поиска «гена долгожительства». Только, пожалуйста, не подумайте, дорогой Уотсон, что на склоне лет я страшусь неизбежного конца и хочу как можно больше отдалить этот финал. Нет, мне просто хочется понять, почему до сих пор человек не взял в свои руки тот плод, плод бессмертия, о чем так беспокоился автор зачитанных мною строк из Библии. Геронтологи установили, что старение — это нечто иное, как замедление процесса клеточного деления, замены старых молодыми, но ученые также обнаружили, что ни один организм не доживает до генетически предписанной смерти своих клеток. И это происходит задолго до того, как организм достигает максимальных возможностей в части делений во всех клетках организма. Почему? Я пытаюсь найти ответ. Очевидно, в эволюции живого не все еще отшлифовано Природой, и мы просто не улавливаем скрытых потенций организма.

Холмс мог, как я знал, говорить на эту тему, захватившую его сознание, бесконечно долго, всесторонне обыгрывая собственную гипотезу грядущего бессмертия наших весьма и весьма отдаленных потомков.

По моему же мнению, более важной и насущной проблемой сегодняшнего дня является не умствования, имеющие целью построение гипотез, осуществление которых надлежит выполнить нашим отдаленным потомкам, а вопрос: как остановить распад мозгового вещества, происходящий у стареющих людей? Не отвечают ли за это генетические мутации или этот процесс обусловливается чем-то иным, например ограниченность завода в биологических часах?

Но проблему старения не следует рассматривать как желание отодвинуть гибель и продлить жизнь, а по-моему, главное — это проблема социальная. Статистика уже сейчас говорит о том, что в развитых странах происходит выравнивание числа работающих и числа пенсионеров, так сказать одряхление общества. Поэтому перед обществом уже сейчас стоит неотложная проблема: как продлить не столько продолжительность жизни, сколько продлить ее продуктивность? И попытки моего друга установить причинно-следственную связь этих явлений вполне, как мне кажется, оправдывает затраченное на это время. Что же касается интуитивной уверенности Холмса в том, что в случае с Хадженсоном мы имеем дело с каким-то отражением интереснейшей информации, то я в это просто не верю, считаю, что все это рано или поздно объяснится с вполне реалистических позиций.

Прошло еще сколько-то дней, в течение которых Холмс ни разу не позвонил мне по телефону, его номер также не отвечал, и я серьезно стал беспокоиться. Как-никак, а в нашем с ним возрасте случайности чаще всего подкарауливают именно нас, не столь расторопных на улице, не столь устойчивых к простудам. Да и слух уже не тот, и без очков уже не обойтись — словом, хороший набор всего, что до поры до времени лежит в ящике Пандоры. Не вытерпев, я поехал к Холмсу сам. В дверях меня встретила его горничная, подавшая мне коротенькую записку. «Телефон мною выключен, дабы не беспокоить прислугу. Отправляюсь на побережье, давно не забрасывал удочку, попытаю рыбацкого счастья и заодно подышу воздухом. По возвращении непременно позвоню. Ваш Ш. Холмс».

Вернувшись домой, я сказал супруге, что у Холмса, очевидно, опасная для здоровья ностальгия по ушедшей молодости и как бы это плохо для него не кончилось.

— Ничего не поделаешь, — ответила жена. — холостому многое дозволено. Будем надеяться, что все обойдется и мистер Холмс похвастается своим уловом.

В прихожей зазвонил телефон.

— Это мистер Картрайт, — сказала жена, передавая трубку.

— Пожалуйста, извините меня, мистер Уотсон. Куда подевался ваш друг? Звоню второй день, никто не берет трубку, а есть интересные новости.

Я объяснил Картрайту, чем вызвано молчание, и спросил, какие у него появились новости.

— Три дня назад ночью мисс Скарлоу послышались шаги в коридоре, в который выходила дверь ее комнаты. Она зажгла свет и, выглянув, увидела, как ночной гость открывал засов выходной двери. Она испугано вскрикнула. Выхо-дивашй обернулся, и она утверждает, что увидела того самого субъекта, чья фотография была прикреплена к паспорту ее хозяина. Этот человек рассмеялся и, сильно хлопнув дверью, покинул дом. Перепуганная старушка часа два не могла прийти в себя от испуга, потом догадалась позвонить мне, в полицию. Осмотром на месте выяснилось, что этот субъект проник в дом все тем же путем — вновь открыв раму в кабинет мистера Хадженсона. Я полагаю, что это, вероятно, заинтересует мистера Холмса. Прошу сообщить о моем рассказе.

«Странно, действительно странно, — подумал я, досадуя на отсутствующего друга. — Если это родственник старого Хадженсона, то зачем ему понадобилось проникать в дом, как ночному вору? Если же он — постороннее лицо, то откуда он мог знать о расположении комнат и направлении выхода из дома? И почему посетитель ничего не унес, как это утверждала кастелянша, вместе с инспектором осмотревшая все комнаты дома?» Я пообещал Картрайту, что немедленно сообщу Холмсу все, что мне было сказано, как только мой друг вернется в Лондон.

Ночью я долго не мог уснуть, перебирая в памяти все, что мне было известно об этой несуразной истории исчезновения Агасфера, как Холмс между нами назвал старика, доставившего и все еще доставляющего столько хлопот как Скотленд-Ярду, так и моему другу. Но ведь не смог прийти ни к какому выводу: все варианты походили на черновые наброски плохонькой пьески на бытовую тему и никак — на что-то значительное, стоящее, повторяю, нашего с Холмсом времени.

В дополнение к этому, когда я проснулся, память удержала кое-какие фрагменты сна: дикой смеси опереточного Востока с картинками из «Тысячи и одной ночи» и автомобильной пробки на какой-то лондонской улице, где застрял старомодный кэб, ведомый Шерлоком Холмсом.

Строить головоломные гипотезы было не в моем характере, поэтому, решив, что этот клубок может распутать только сам Шерлок Холмс, я занялся хозяйственными делами, которыми меня всегда так успешно нагружала жена.

Теперь я уже вполне уверен, что история исчезновения мистера Хадженсона, нашего Агасфера, могла стать последней историей в жизни моего друга Шерлока Холмса. К счастью, полученную им простуду победил мощный антибиотик, без которого организм Холмса вряд ли с ней справился бы. Судьба берегла Холмса от пуль, кинжалов, ядов — всего того, чем пользуется преступный мир, и пощадила, его и на этот раз, дав антибиотикам приостановить начавшийся процесс крупозного воспаления легких.

Слава Всевышнему, Холмс вновь уселся в свое любимое кресло возле камина, пообещав мне доставить удовольствие, о сути которого он, всегда любивший сюрпризы, попросил меня не расспрашивать.

— Пожалуйста, Уотсон, позвоните жене и скажите, что вы у меня задержитесь еще немного, может быть, час-два.

— Вы кого-то ожидаете? — спросил я.

— Разумеется, но вот и он. Слышите, как хлопнула дверца машины?

— К вам пришли, сэр, — доложила горничная, пропуская в гостиную пожилого человека, внешность которого показалась мне удивительно знакомой.

— Знакомьтесь, Уотсон, это мистер Хадженсон-стар-ший.

Меня всегда немного раздражал беззвучный смех Холмса, и сказанное сейчас показалось мне неуместной шуткой, когда я увидел, как по знаку Холмса посетитель уселся в предложенное ему кресло и, не спеша, лишил себя бороды, усов и гривы седых волос, став тем, чью фотографию нам показывал Картрайт на подделанном паспорте.

— Грим — мой, — сказал Холмс. — Вы же помните, Уотсон, как мне это искусство помогало прежде. Теперь им придется овладеть мистеру Хадженсону, чтобы выпутаться из этой невероятной истории с перевоплощением.

— Омоложением, сэр. Это всего лишь возврат к своему былому облику и состоянию организма, странному наследству, доставшемуся мне от моих родовитых предков.

— Рассказ об этом, я попрошу вас, мистер Хадженсон, повторить, когда придут Картрайт и профессор Грайф. Для миссис Скарлоу и сотрудников банка, хранящего ваш капитал, вы должны остаться прежним, старым мистером Хад-женсоном, временно отсутствовавшим в доме по личным причинам. Поэтому рекомендую освоить технику гримировки, с тем чтобы стать тем же старым Хадженсоном до тех пор, пока не осуществите свои планы по переводу состояния в иную страну, которую вы выберете для своего местопребывания. А пока прошу пройти в ванную комнату и смыть морщины, которыми я был вынужден разукрасить ваше лицо.

Когда молодой человек вышел, я воззрился на Холмса, требуя разъяснений.

— Сейчас должны подойти Картрайт и Грайф, — сказал Холмс. — Тогда вы услышите самую невероятную, но правдоподобную историю, которую просто невозможно объяснить привычными нам представлениями о природе человека. Ну а пока очень кратко о том, как я выудил этого молодчика, сидя с удочкой на берегу океана, поблизости от того рыбацкого павильона, некогда сооруженного старым Хадженсоном и которым был вынужден воспользоваться «новый». Из расспросов мисс Скарлоу о привычках ее исчезнувшего хозяина я понял, что его следует искать там, где он обычно проводил летние месяцы, то есть на берегу моря, приблизительное местонахождение было ей известно. А вскоре я обнаружил и укрытие — небольшую будку и ее обитателя, варившего пойманный улов на импровизированном очаге. У него кончились консервы, и теперь единственной пищей служила пойманная рыба. Но доскажу потом, идут...

Они вошли почти одновременно — молодой человек, смывший старческие морщины, и профессор Грайф с инспектором Картрайтом.

— Знакомьтесь, джентльмены, — торжественным голосом сказал Холмс. — Это мистер Хадженсон, в... обоих лицах. Я понимаю ваше недоумение, господа, но рассеять его попросим самого мистера Хадженсона.

Надо было видеть лица инспектора и профессора. На первом можно было увидеть выражение сыщика, в руки которого неожиданно попался давно разыскиваемый преступник, на втором — выражение врача, встретившегося с невероятным случаем в своей многолетней медицинской практике. Я и по сей день уверен, что финал истории с Агасфером так и остался «не вписываемым» в их профессиональные и мировоззренческие представления. Но это их дело. Перескажу, возможно короче, слышанное в гостиной Холмса.

(Рассказ Агасфера.)

— Я полагаю, джнетльмены, мне следует начать с того момента, когда я, потеряв сознание, очутился в госпитале профессора Грайфа.

Происходившие со мной явления — необыкновенно высокая температура тела, затем начавшееся потемнение волос и набухание десен с прорезывающимися зубами, как у годовалого ребенка, — безусловно, должны были заинтересовать медиков. В сознание я пришел не сразу, но и когда оно вернулось, я был лишен дара речи и поэтому не мог объяснить происходяшее. За все дни, проведенные в госпитале, мое сознание находилось в состоянии раздвоенности на сознание прошлого и сознание настоящего и будущего. Мне это очень трудно объяснить — ощущение присутствия в самом себе двух человек: того, кто уходит, старого, и того, кто вселяется в омолаживающееся тело. Старое сознание, если так можно его назвать, открывало мне картины прошлого, некогда пережитого моими предками, а новое уже подсказывало необходимость бегства из госпиталя, пока происходящие в моем организме изменения не привели к его полному перерождению, при котором мне было бы невозможно доказать, что я есть тот самый старый Хаджен-сон, владелец особняка и капитала, вложенного в ценные бумаги местного банка. Поэтому, не дожидаясь того момента, когда моя внешность изменилась бы до неузнаваемости, я принял решение бежать, с тем чтобы немедленно уехать из страны и где-то за океаном начать новую жизнь в физиологически новом теле и тем самым (во что, я понимаю, весьма трудно поверить) продолжить судьбу нашего древнего рода так, как этому было положено начало во времена вторых крестовых походов графом де Ля Роком.

Пока продолжался столь необычный рассказ-исповедь, я наблюдал за лицом и рассказывающего, и его слушателей. Холмс слушал так, как обычно слушают вторично слышимое. Профессор Грайф смотрел на рассказывающего внимательными глазами врача-психиатра. Инспектор Картрайт — как на мошенника, плетущего невероятную чушь, чтобы запутать следствие. Что касается меня, то я занял позицию объективного наблюдателя, стараясь разобраться во всей этой престранной истории.

— Над нашим родом тяготеет проклятие старого копта, которым он проклял графа де Ля Рока за то, что он усомнился в подлинности Туринской плащаницы, тогда хранившейся у монахов Коптского монастыря недалеко от Александрии. Я не буду пересказывать подробно, но смысл его в следующем: за неверие и богохульство, которые позволил себе мой предок, всем мужчинам нашего рода было заклято перерождение тела на склоне лет, и приостановить или избежать этого процесса могли только смерть от врага, несчастного случая или самоубийство. Практически это было не только долгожительство, но и переход в иное, молодое тело с сохранением памяти о всем пережитом. И второе: когда перевоплотившиеся мои предки вновь обретали новую семью, то с рождением ребенка мужского пола отец погибал от самых разных причин — от болезней, на дуэлях, поле брани и от несчастных случаев. Так было с моим отцом, дедом и прадедами. Такая же судьба ждет и меня.

— Простите, мистер... Хадженсон, — перебил его Карт-райт, — все, вами рассказываемое, очень романтично, но вернемся в современность. Поясните, зачем вам понадобилось подделывать паспорт мистера Хадженсона и прикле-плять на него свою фотографию?

— Так это же моя фотография в молодости! Неужели вы сомневаетесь, что я и старый Хадженсон одно и то же лицо?

— Да, есть основание не верить мне, сэр, — сказал он, обращаясь к Холмсу. — Придется снять отпечатки пальцев у этого господина, рассказывающего столь фантастическую историю.

— Я уже сделал это, Картрайт. Вот они, — сказал Холмс, передавая инспектору папку. — Идентичность полная, как идентичны и фотографии, так что послушаем продолжение истории рода де Ля Роков. Но если моя работа вас не убедит, Картрайт, то мистер Хадженсон предоставит вам все возможности для перепроверки.

— Да, разумеется, завтра я к вашим услугам, — сказал Хадженсон. — Только пусть вас не шокирует то обстоятельство, что я буду принимать вас в своем старом обличий, что необходимо для душевного спокойствия миссис Скарлоу, которой я после моего отъезда оставляю свой дом и вполне заслуженную ренту.

— Так как же происходит этот процесс омоложения? — спросил долго молчавший профессор Грайф. — Меня это интересует как медика, вполне убежденного в том, что природой такое преобразование не предусмотрено.

— Постараюсь ответить, сэр. Но только на вопрос «как?», а не «почему?». Как? Начинается это в возрасте в промежутке между восьмьюдесятью и девяноста годами. Во всяком случае, так явствует из нашей семейной хроники. Вначале появляются симптомы чисто психологического порядка — желания вспоминать прошлое, и не только свое, но и прошлое предшественников, затем провалы в памяти и резкое повышение температуры тела, и уже потом можно себя сравнить со змеей, покидающей старую шкуру. А вот «почему?» — я ответа не имею, хотя и пробовал найти через усердное изучение всего, что написано по геронтологии. Очевидно, произошло что-то с нашим фамильным генетическим кодом, и это привело к возникновению обратимого процесса в период предельного истощения жизненных сил, защитных свойств организма. На эту тему мы долго и обстоятельно беседовали с мистером Холмсом, являющимся, как я понял, не только детективом мирового значения, но и крупным специалистом, я бы сказал — даже энциклопедистом, в области современных исследований по геронтологии. Вот, собственно, все, что я могу доложить о себе, доставившем столько хлопот Скотленд-Ярду, мистеру Холмсу, его другу доктору Уотсону и, разумеется, многоуважаемому профессору Грайфу, заботами которого я, весьма вероятно, и остался жить при столь высокой температуре своего перерождавшегося тела.

— Как бы ни было, мистер... Хадженсон, — сказал Картрайт, — я человек служебного долга, который обязывает меня все вами здесь сказанное оформить протоколом и удостовериться в вашей идентичности с тем, за кого вы себя выдаете.

Холмс беззвучно рассмеялся.

— Разумеется, Картрайт, разумеется. Вам следует перепроверить старика. Я полагаю, что мистер Хадженсон ничего не будет иметь против.

— Только одно, сэр, — сказал Хадженсон. — Надеюсь, до моего отъезда из страны полиция разрешит мне носить бороду, усы и немного гримироваться — ведь для всех, кто меня знает, я пока вынужден носить личину старика.

— Как вы на это смотрите, Картрайт? — спросил Холмс.

— Пусть делает что хочет. Уголовным кодексом никому не запрещается носить ту или иную одежду и делать со своей физиономией все, что заблагорассудится ее владельцу.

Прощаясь с нами, Холмс попросил профессора Грайфа как-нибудь навестить его и вместе со мной потолковать на медицинские темы.

Прошло еще три года. История с Агасфером стала стираться из памяти, уступив место проблемам здоровья, когда остальное, находящееся вне первоочередных забот, подчас кажется второстепенным и вовсе не заслуживающим трат быстро мчащегося времени пожилого человека. Ну а если быть совсем объективным по отношению к самому себе, то следует слово «пожилого» заменить на «состарившегося», ибо, как я уже говорил в начале этого рассказа, мы с Холмсом родились при свечах и при свечах уйдем со сцены, успев прикоснуться к технике компьютеров, цветных телеэкранов и сверхскоростных способов передвижения.

Холмс, да и я тоже, все реже и реже покидает свое кресло возле привычного камина, и средством общения недавно стал видеотелефон, когда не только слышишь, но и видишь оппонента.

Утром уже не помню какого дня недели позвонил Холмс и спросил, не получал ли я утреннюю почту. Я сказал, что пока нет: наш почтальон приносит ее чуть позже, ибо начинает разноску с другого конца квартала.

— Тогда, — сказал Холмс, — наденьте очки посильнее, и я дам вам прочесть заметку, касающуюся нашего Агасфера.

На экране видеотелефона исчезло лицо моего друга и показался газетный лист с жирно очерченной заметкой: «Вчера вечером, возвращаясь к себе домой, мэр города Сан-Мигель господин Р. Н. Хадженсон, сравнительно недавно эмигрировавший из Англии, был на перекрестке улицы сбит грузовой автомашиной. Смерть наступила мгновенно. Городской магистрат и население города, всегда ценившие деловитость и доброту мэра своего города, выражают соболезнование жене погибшего госпоже Н. В. Хадженсон и ее малолетнему сыну».

— Вот так, дорогой доктор, — сказал, вновь появляясь на экране, Шерлок Холмс. — Закрылась страница истории предпоследнего отпрыска графов де Ля Роков, единственного из известных нам людей, которому удалось обрести вторую молодость. Но легенда этого древнего рода не говорит о пресечении его, и кто знает, не повторится ли та же история и с его наследником... и если да, то не откроет ли она нашим потомкам, как и чем следует стучаться в дверь бессмертия.

Январь—февраль 1987 г.