Сердечно благодарю Саратовское губернское земское собрание за одушев­ляющие его высокие чувства любви к Отечеству и преданности Престолу. 2 страница

Сегодня... в оба приюта, чтобы дать тебе ответ. Везде порядок и чистота образ­цовая. Дети на воздухе вяжут себе чулки. Только с ремонтом подождать нужно — ничего не делается...».

19.06.1904. «...Ты пишешь про свой сон. Но душа твоя не готова для смерти, а шесть маленьких душ на твоем попечении и заботе, чтобы души эти не погасли. А маленький

*Видимо, сводного брата Дмитрия.

душенька со своими башмачками меня приводит в восторг. Но он растет, и мне хо­чется еще одного, совсем маленького!

Котинька, меня осаждают бедные, и я не умею в них разобраться, это ваш де­партамент.

5 июня предполагаю выехать в Саратовский и Вольский уезды и вернуться 12. А затем около 18—19 предполагаю выехать в Чулпановку, где буду 21 и 22. Выеду 27-го. В Ак-шино приеду 29-го, оттуда выеду 1-го, в Петербурге буду 3-го и около 6 или 7 августа буду в ваших объятиях. Пробуду с вами месяц, а затем вам больше месяца нельзя будет остать­ся, чтобы до холода приехать в Саратов числа к 10 октября. Это уже короткая разлука, так что в начале августа конец моим страданиям...»

20.06.1904. «Олинька, моя хорошая, здравствуй. Мне без тебя так тяжело и вре­менами тоскливо ужасно. Вчера как-то вечер был такой тяжелый перед грозою, я пошел гулять в парк — ни души знакомой. Только из-за каждого куста вытягиваются городовые и пристава. Отвращение — потом приехал полицмейстер и я с ним пил там чай.

Сегодня воздух легче, каждый день дожди... вечером пойду с исправником смот­реть дорогу на Кумысную поляну, на которую жалуются дачники... Христос с тобою, до­рогая, милая. Люблю...»

21.06.1904. «Милая, дорогая, бесценная, обожаемая, ты такие ласковые, милые письма пишешь. Когда я их читаю, то чувствую приливы глубокой любви. Счастлива ли твоя жизнь? Так хотелось бы тебе сделать рай на земле. А вот сегодня ты грустна и, на­верное, плакала, так как уехала наше сокровище Матя. Пошли Господь ей улучшение. Не­ужели ничего нельзя сделать для ее уха?

...Сегодня вышлю тебе 4 фунта шоколада от Мана, только что им полученного из Швейцарии. Кушай на здоровье, ты его любишь...

Сегодня мерзко. Весь день сижу дома. Часов в 9 пойду побродить по улицам».

22.06.1904. «Вчера вечером гулял по улицам... сегодня уже не пойду. Зато усло­вился в парке Вакурова встретиться с В. А. Розенталем и Юматовым. Завтра буду завтра­кать в кухонной школе... лсалуются, что медленно подают...»

23.06.1904. «Сегодня завтракал в кухонной школе с Кноллем и Оболенским» [131, Д. 230].

ПОРАЖЕНИЕ РУССКОГО ФЛОТАна Дальнем Востоке, гибель лучших рос­сийских судов смущали русские души, сеяли недовольство и смуту. Как потом скажет об этом времени сам Столыпин, Россия была недовольна собой. Этим пользовались силы, поставившие своей целью сокрушение самодержавного строя, в котором они видели причину всех невзгод и неудач. Положение не только в самом городе, но и во всей губер­нии становилось все напряженней. Недолго заставили себя ждать и признаки наступаю­щей смуты. Шли тревожные вести из Петербурга, говорящие о начале враждебных дей­ствий против правительства. «Начиналась новая эра — эра открытой борьбы против им­ператорской фамилии» [4, с. 85].

Уже говорилось, что с началом войны для Петра Аркадьевича наступило время самых больших испытаний. Как пишет старшая дочь, «его задачей стало теперь объедине­ние административного аппарата, в рядах которого было очень далеко до единомыслия в политическом отношении. Занимающий видный пост управляющего отделением Кресть­янского банка Зерен убеждал крестьян, что им нечего покупать земли у помещиков, так как все равно земля будет вся принадлежать народу. Прокурор судебной палаты Макаров, явно и не стесняясь, выражал свое враждебное отношение к моему отцу» [4, с. 82—83].

А либеральные представители земства стали открыто выступать против мероп­риятий правительства. Примечательно, что на стороне оппозиции оказались и некоторые

землевладельцы. Например, по свидетельствам старшей дочери «Устинов, доктор Власов и еще некоторые, были упорными социалистами, другие, более правого толка, жертвовали все же крупные суммы на революционную пропаганду» [4, с. 82, 83, 85].

Петр Аркадьевич положил много сил для того, «чтобы не дать чувству злобы и вражды, все более овладевающему земскими деятелями и их приверженцами, разрастать­ся и парализовать всякую возможность совместной работы» [4, с. 86]. Ум, энергию и во­лю употреблял он на то, чтобы общественная работа не ослабевала под влиянием демо­рализующих сил (фото 19).

Фото 19. П.А. Столыпин – Саратовский губернатор, в 1904 г.

Но общественная атмосфера сгущалась: этому сопутствовали новые неудачи на Востоке. После поражений русского флота с гибелью лучших судов вместе с командую­щим адмиралом Макаровым, новых побед японцев на суше, начавшейся осады Порт-Ар­тура, Россия вынуждена была в спешном порядке мобилизовать новые силы. Николай II, поначалу снисходительно относившийся к Японии как к противнику, теперь лично за­нялся инспекцией подготовки новых полков.

С ЭТОЙ ЦЕЛЬЮ он даже предпринял поездку из Санкт-Петербурга по желез­ной дороге. Встреча депутаций от Саратовской губернии состоялась 28 июня в Кузнецке (ныне Пензенской области). Короткой остановке российского самодержца предшество­вала обстоятельная подготовка местных властей. О своей новой встрече с императором – встрече, которая, видимо, стала для него судьбоносной, Столыпин пишет люби­мой жене:

27.06.1904. «Вот я и в Кузнецке, дорогая моя голубка. Такая даль: ехал ночь в ва­гоне, а потом до четырех дня, почти столько же пути, сколько до Москвы. Через Пензу ведь приходится ехать...

Сначала было приказано ехать поездом с Государем, потом отменено, за недо­статком мест и предложено встретить по своему смотрению на одной из станций. Я, ко­нечно, выбрал Кузнецк, где буду представлять Государю депутацию. Тут с этим трудность громадная. Все хотят попасть в депутацию. Даже дамы чуть ли не дерутся, а я всех пустить не могу. Я приказал выбрать депутацию от Думы, а они выбрали сами себя — всю Думу. Все, мол, хотим царя видеть. Это раз в сто лет!

Вокзал этот гадок. Надеюсь, что все пройдет хорошо.

Государь разрешил поднести хлеб-соль, но не на серебряном блюде, а на дере­вянном...

Тут на пути в Сибирь вышло оживление громадное. Все войска, войска, вой­ска...»

27.06.1904. Кузнецк. «Бесценный ангел, ты, конечно, не удивляешься, что пи­шу тебе короткие письма, но тут из-за 10 минут остановки — сцена неописуемая! Все хо­тят видеть Царя и одолевают меня. Хотя допускаются только депутации, но как отка­зывать людям, которые никогда Государя в жизни не увидят? Тут город старообрядцев и патриотов, и они вне себя от радости, что на долю Кузнецка выпало счастье видеть Царя. Железнодорожное начальство не хотело было допустить декорировать стан­цию, но им сообщили, что я приказал построить павильон. Хотели депутации поста­вить в грязном багажном здании. Одно обида — эти ежедневные дожди, которые все могут испортить.

...Я поставил условие, чтобы ввиду войны, все было как можно скромнее. А ве­чером любительский спектакль здешнего драматического кружка. Дамы очень волнуют­ся туалетами для представления. Думают, что нужно быть исключительно в белом и очень рады были, когда я сказал, что можно вообще в светлых платьях.

Так грустно быть далеко от тебя.

Христос с тобою, любовь моя бесценная. Люблю тебя».

28.06.1904. «...Только что проводил Государя и усталый пишу тебе. Все обо­шлось прекрасно, но сколько для этих 10 минут тревоги и приготовлений. Во-первых уп­равление железной дороги, насколько могло, мешало нам: не хотели строить павильон и хотели запретить строить городу. Тут... я сказал крепкое слово и насильно велел стро­ить павильон, который в течение ¹/% дня вышел отличный. А железнодорожники даже метлы не хотели дать, чтобы подмести. Потом весь город хотел быть на вокзале и меня осаждали с утра. Я выставил вдоль всего дебаркадера 400 человек школьников всех го­родских школ и девочек женской промгимназии. Дети были с флагами. Говорили речи Мельников, А. Д. Юматов (от земства), городской голова, но лучше всех сказал волост­ной старшина, которому я велел самому придумать слово... Он сказал: „Прими, Ваше Ве­личество, хлеб-соль от своих крестьян, не тужи, Царь-Батюшка, мы все за тебя". ...Я сде­лал несколько счастливых, особенно одну даму m-m Билетову, которая много работает для Красного Креста и которую я особенно рекомендовал, так что Государь подал ей ру­ку и долго расспрашивал и сказал, что доложит своей матушке о деятельности Кузнецко­го Красного Креста.

...Кажется, мысль поставить школьников имела успех, так как Государь по моей просьбе... все же обошел, разговаривал со многими учителями, сказал мне, что я отлич­но сделал, что разрешил им встретить Его. Он среди крестьян узнал одного бывшего

семеновца-конвойного, сказал, что помнит, что ходил с ним на съемку, но что тогда он был без бороды. Крестьяне в восторге.

Вообще кажется все хорошо. И Государь был видимо доволен.

Люблю, обожаю, твой».

29.06.1904. Кузнецк. «Дорогой ангел, сейчас отстоял обедню, а затем пришла де­путация от города — принесли громадный именинный пирог. Все еще восторг от проез­да Государя не прошел. Народ стоит на несколько верст по пути и кричит ура, а Государь у окна кланялся. Сегодня обед от города. Я просил самый скромный, но они просили раз­решить музыку, и я разрешил, так как будем пить за царя. О том, что монархические чув­ства тут сильны, можно судить по тому, что г-жа Билетова после рукопожатия Государя сейчас же надела перчатку, чтобы как можно дольше не мыть руку. А к жене предводите­ля подошли студенты, прося поцеловать руку, которую пожал Государь. Если бы Государь проезжал даже по Балашовскому уезду, он увидел бы, что народ в огромном большинст­ве царелюбив и самоотверженно предан...

Я так тебя нежно люблю. Так к тебе тянет.

Сегодня после городского обеда спектакль драматического кружка. Оживление и приподнятое настроение необычное.

Вчера я был утешен твоими двумя письмами в день отъезда...

Ты все не спишь и нервная. Девочки тоже нервные. Это хорошо, что они так любят свою сестру, но меня смущает, что они две маленькие такие нервные, а ночью не спят и плачут...

Тут совсем другой климат чем в Саратове... легче дышится и я сплю. В Сарато­ве ночью душно и не спится...

...Сегодня уже несколько поздравительных телеграмм из Саратова. Не поспе­ваю только со всеподданнейшим отчетом... Целую тебя, моя доброта и любовь. Скоро те­перь будет счастье увидеть тебя».

30.06.1904. «...Но сидеть тут целую неделю, потеря времени для того, чтобы при обратном проезде простоять на пустой платформе 10 минут и никого не видеть, т. к. Го­сударь будет уже наверное отдыхать, это точно. А в Саратове накапливаются дела, боюсь, что и поездка моя по губернии не успеется и все спутается. Тут не успеваешь заниматься, все просят осматривать разные учреждения, кое-что надо кстати и поревизовать — так день и проходит. Вчера в мою честь обед (36 человек). Потом спектакль, ложу мою укра­сили коврами и перед спектаклем играли гимн и шумно требовали три раза повторения. Любители играют недурно, только уж драма больно страшная.

...Надоело мне также ежедневное шампанское. Два дня меня кормил предводи­тель, сегодня хочу их пригласить в клуб в саду, а то неловко все на шермака.

Ты не пишешь, как Адина экзема. Неужели не прошла? Когда же этот круглень­кий начнет ползать? Он кажется лентяюшка ужасный. По-моему отнимать его рано.

...Сейчас пойду смотреть вольно-наемную команду, потом винный склад, тюрь­му, потом полицейское управление, потом два визита, потом обедать, а затем вечер наде­юсь спокойно просидеть за всеподданнейшим отчетом. Завтра в девять с половиной про­езжает Государь, а вслед за ним в 12 ночи и я надеюсь выехать, а в пятницу вечером буду наконец дома.

Христос с тобою, моя Олинька, жди меня, скоро приеду. Голубка, храни тебя Господь, не унывай. Люблю тебя».

2.07.1904. «...Приехал я на несколько часов раньше, чем думал, так как в Кузнец­ке неожиданно мне было приказано сесть в царский поезд, так как Государю угодно меня принять. Эффект на станции был полный. И Бревер и Казимир были в упоении. Казимир всю ночь бродил по городу, а Бревер похудел от счастья...

Он меня принял одного в своем кабинете, и я никогда не видел его таким разго­ворчивым — он меня обворожил своею ласкою. Расспрашивал про крестьян, про земель­ный вопрос... Обращался ко мне, например, так: „Ответьте мне, Столыпин, совершенно откровенно". Поездкою своею он очень доволен и сказал: „Когда видишь народ и эту мощь, то чувствуешь силу России..."

В заключение Государь мне сказал: „Вы помните, когда я Вас отправил в Сара­товскую губернию, то сказал, что даю Вам эту губернию поправить, а теперь говорю — продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно, как до сего времени". За­тем совершенно серьезно он обещал мне приехать в Саратовскую губернию и в Балашовский уезд. Он отлично помнил, что старшина сказал ему: „Не тужи, батюшка".

Вообще аудиенция мне будет настолько же памятна, насколько была неожиданна.

В Кузнецке я должен был сняться с дамами Красного Креста, а предводительша поднесла мне маленький золотой жетон в память памятных дней. Был для меня и букет, но когда узнали, что я иду к Царю, просили отдать Царю. Я через графа Гейдена водво­рил букет в салон Царя, и я послал об этом телеграмму в Кузнецк...» [131, Д. 230].

Некоторые письма Столыпина не содержат каких-то важных сведений о его жизни, но открывают атмосферу быта саратовского губернатора, круг его нештатных за­бот и тревог, которые вносят дополнительные штрихи к облику этого человека.

4.07.1904. «Душа, если я Тебе коротко пишу, то виною Булгак, которая пришла в 5,5 часов, обедала и только что ушла, а теперь 9 ч. Говорила, говорила без конца. А в 10 ч. придет архиерей, опять жаловаться на купцов — на него гонения...»

10.07.1904. «Ненаглядная, пишу тебе в час ночи, так как чувствую, что завтра не будет ни минуты свободной.

...Ревизия идет гладко, но неприятно то, что Казимир явился в Царевщину со­вершенно пьяный, начал шуметь и ругаться и был момент, что Нессельроде хотел его вы­гнать вон из дому. Это все мне рассказал Саша. Я на Казимира страшно взбесился и объ­явил ему, что по прибытии в Саратов, увольняю его...

Устал, душа, хочу спать.

Целую и нежно благословляю твое драгоценное имя, моя обожаемая, твой».

11.07.1904. «Родная голубка, сегодня ложусь спать с мыслью о тебе, моей драго­ценной имениннице... Драгоценная, приближается час свидания, все мое стремление — к тебе.

...В 8 часов обедали и пили за здоровье Ольги Борисовны.

Завтра ночуем у Бекетовой — ты ее знаешь. Она говорит ужасно много скучным немецким голосом.

...Целую, золотая ты моя. Люблю» [131, Д. 230].

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ В РОССИИзапахло грозой: на фоне растущего обществен­ного возбуждения активизировались террористы. После серии убийств видных государ­ственных деятелей, высших полицейских чинов и губернаторов, жертвой очередного от­чаянного покушения пал министр внутренних дел Плеве. Царь потерял верного слугу, стойкого защитника монархии. По сути с этого убийства началось нарастающее выступ­ление против власти — борьба, в которой подпольные революционные силы вступали в союз с легальной оппозицией. События в Петербурге прозвучали сигналом для провин­циальной России. Накалялась обстановка и в Саратове, где местное земство давно стало выразителем недовольств самых разных слоев.

15.07.1904. Саратов. «...Сегодня день эмоций. Утром Букер по телефону сооб­щил об убийстве Плеве. Я сначала не поверил, пока в 6 вечера не получил подтвержде­ния. Бедный Государь!

А затем твое письмо про Матю. Ты своим материнским сердцем вернее чувству­ешь, чем я. Разумеется, теперь, пока время не ушло, надо все сделать, чтобы она слыша­ла. Не только в Вену, на край света пойду, чтобы хоть чуточку облегчить ее страдания...»

16.07.1904. «Драгоценное сокровище — сегодня от вас нет письма и я печален... Так эта смерть Плеве меня сбила с панталыку, а тут еще это опасение холеры...» [131, Д. 230].

В конце июля Столыпин выезжает в долгожданный отпуск, разрешение на ко­торый так и не успел подписать бывший глава МВД Плеве. Помимо согласия на отпуск нового министра внутренних дел Дурново предстояло еще получить заграничный пас­порт, который выдавался только с согласия государя. Между тем состояние слуха стар­шей дочери Марии вынуждало к поездке в Вену к специалисту по ушным болезням.

18.07.1904. «Пароход... Я давно не испытывал такого полного отдыха, как на па­роходе. Не хочется ничего делать, а только сидеть и дышать. По правде сказать, я утом­лен Саратовом. Недавно я проезжал по этим местам, но тогда по ревизии, везде утоми­тельные встречи, а теперь еду по своей же губернии инкогнито. Я уехал не совсем спо­койный, так как не имел разрешение покойного министра приехать в П., а после смерти его написал Штюрмеру, что проеду через Казань, где остановлюсь на короткое время и буду в П. в конце июля, но теперь я не знаю, кто будет новый министр и не будут ли при­дираться к таким поступкам? Вообще вопрос нового министра очень для меня важен. Ка­ковы будут политики и будет ли ко мне лично такое же доверие, как до сего времени? Тре­вожное время. Хочется к тебе и детям...

Храни вас Господь. Драгоценная моя, милая. Целую. Люблю».

20.07.1904. Симбирск. «Драгоценная, сижу на берегу Волги в ресторане и в ожи­дании перевоза через Волгу пишу тебе. Так томительно быть без писем от тебя.

...Вчера я осмотрел Самару — прелестный город, асфальтовая мостовая, боль­шой городской сад, но, конечно, гораздо меньше Саратова. На беду мою меня узнал ка­кой-то полицейский и на пристань прискакали приставы, околоточный с компанией. Мне это было неприятно, так как в пиджаке не мог поехать к Брянченнинову (? — Г. С). В Чулпановку конечно не брал сюртука.

Из Самары очевидно дали знать, и тут меня встретил полицмейстер, которого я просил забыть обо мне. Поплелся в город, помолился в Соборе (сегодня Ильин день), ку­пил себе болотные сапоги (11 р.), такая досада, свои забыл в Саратове. А тут такие дожди, что в Чулпановку боюсь... городским жителем. А затем отправился завтракать в гостиницу.

...Симбирск — порядочная дыра. Совсем деревня, гораздо хуже Царицына. Од­нако много садов и хороший вид на Волгу» [131, Д. 230].

23.07.1904. «Радость моя, вот я 3 день в Чулпановке...

Почта отвозится только в Воскресенье, да я и уезжаю в Воскресенье, да боюсь, чтобы что-то не помешало мне и пользуюсь свободною минутою, чтобы поговорить с тобою.

Каждый раз, когда я бываю в Чулпановке, меня поражает богатство этого име­ния и вместе с тем огорчает отдаленность, дикость и некультурность. Это имение отда­ленного будущего...

Сегодня были на Колгуринской спичечной фабрике, построенной на нашей земле. Это целый городок...»

Еще одно послание Столыпин отправляет из Чулпановки, а следующие — 2*7 и 28 июля — уже из Акшино, где, видимо, также было одно из фамильных имений.

30 июля он в Москве и пишет с Арбата, видимо, из родительского дома.

Остальные письма приходят из Петербурга, который в эти дни отмечал рожде­ние Цесаревича Алексея — долгожданного сына Николая II:

31.07.1904. С.-Петербург. «Только что приплыли. Несколько только слов, так как дневные часы тут самые драгоценные. Подплыли к расцвеченной флагами столице. Я рад, что, наконец, улыбка счастья улыбнулась Царю. Народ приписывает это Серафиму Саровскому. Вера много значит! Благодаря Наследнику все в соборе и Дурново я не уви­жу до понедельника...

Надеюсь повидаться со Штюрмером, чтобы ускорить свой отпуск.

Вчера в Москве в Славянском Базаре к Саше подсел литератор Гиляровский, всегда торчавший у папа. Он написал два экспромта, пошел провожать на вокзал и выби­рал облачение для Чулпановского священника. Я послал ему великолепное облачение за 18 рублей.

Я не мог видеть тряпок, в которых он служит...

...Получил твое письмо о недуге Наташи, еще бы, во время формирования надо очень беречь.

Какая ты милая, заботливая мать и как я люблю тебя. Душа, если успею, напишу сегодня еще, а теперь вицмундир и марш. Люблю, целую».

31.07.1904. «Ты спрашиваешь про Петербург — удручение полное везде! Сегод­ня зловещие слухи, что адмирал Витузен убит и вся порт-артурская эскадра разгромлена. Господи, какие темные времена для России, и извне, и внутри! Единственный светлый луч — это рождение Наследника. Что ждет этого ребенка и какова его судьба и судьба Рос­сии? Это уже Адиньке придется ему служить!

...Про заместителя Плеве никто ничего не знает, называют много имен. Гово­рят про Гессе, говорят про Васильчикова, московского Булыгина и я полагаю и предчув­ствую, что будет именно последний...

Виделся с Лопухиным, с директором Медицинского департамента (холера...), был в Министерстве земледелия и наконец целый час у Товарища Министра Стишинского...»

3.08.1904. С.-Петербург. «...Дурново встретил меня крайне неприятно, высказал, что, казалось бы, я должен быть в Саратове и проч. Уходя, после длинной деловой бесе­ды, я ему высказал, насколько неприятно меня поразила манера его встречи. Он засмеял­ся и сказал — не обращайте внимания...

...Обедал я дома с Алешею Лопухиным, а вечером, по приглашению Коты Обо­ленского поехали к нему на дачу на острова пить чай. Там был Алеша Оболенский, Баба­ков... Говорили, конечно, про дела, внутренние и внешние. Боже, какое горе! Теперь по­гиб „Рюрик" и вся Владивостокская эскадра разбита. Какой стыд и горе! Для меня поезд­ка в Вену так горька, что стыдно в глаза глядеть этим немцам, обидно газету иностранную в руки взять. А тут настроение такое!

Поскорее к тебе, к детям в Колноберже.

Вчера появилась первая Сашина заметка в „Новом времени". Это и тебе привет из Саратова...

Целую тебя, недосягаемая моя, блаженство, любовь моя. Твой» [131, Д. 230].

Наконец, после утомительных объяснений, согласований и аудиенции у Нико­лая II саратовский губернатор все-таки выехал из России и добрался до Вены, куда после лечения в Эльстере прибыла вместе с провожатой старшая дочь. Здесь Петр Аркадьевич хлопочет о здоровье Марии, уточняет диагноз и после консультаций со специалистом да­ет жене отчет в письме от 9 августа:

«...нерв не парализован, глухоты бояться нечего, дальше она не пойдет. Что же касается улучшения, то относительно левого уха, он уверен в возможности сильно попра­вить. Относительно правого скажет в среду. Благослови, Господи» [131, Д. 230].

Свободная неделя в австрийской столице — возможно, последний краткий пе­риод спокойной жизни Столыпина, время, о котором впоследствии вспоминала Мария:

Фото 20. П.А. Столыпин – на Волжском пароходе, в Саратовской губернии, в сентябре 1904 г.

«От элегантной, веселой Вены с ее чудесными памятниками старины и чудной оперой мой отец остался в восторге. Мы без устали осматривали город и почти все вече­ра провели в опере, которой мой отец, несмотря на свою немузыкальность, так увлекся, что весь день предвкушал удовольствие вечером снова услышать дивную музыку Вагнера в исключительном исполнении Венского оперного оркестра.

После нескольких дней пребывания в Вене Берлин отошел для папа на задний план, не выдерживая, по его словам, сравнения с величественной, легкой и грациозной красотой столицы Австро-Венгрии.

Отравляло весь отдых и всю прелесть путешествия чтение газет с известиями о ходе военных действий. Каждый разговор с иностранцами был для нас, русских, очень тяжел» [4, 83-84].

Отпуск П. А. Столыпина, видимо, был прерван министерским вызовом*, свя­занным с общим положением в губернии и в целом в стране.

По возвращении в Саратов Петр Аркадьевич с прежней энергией принялся за дела. Осенью 1904 года в губернии вспыхнула эпидемия холеры. Столыпин знакомится с ситуацией на местах: выезжает на санитарные осмотры, посещает холерные бараки (фо­то 20-22).

Вскоре из Колноберже возвращается и семья. Ольга Борисовна старается так­же не замыкаться в семействе: она снова включается в благотворительную деятельность.

Между тем в губернии становилось все более неспокойно, началась резкая по­ляризация политических сил, каждая из которых старалась обрести союзников среди

*«Формулярном списке о службе саратовского губернатора», видимо, допущена ошибка: запись свидетельствует, что П. А. Столыпин был в 1904 г. в заграничном отпуске, из которого, по вызо­ву Министра, проехал в г. Вильно, где пробыл с 18 июня по 9 сентября 1905 г. Эта ошибка затем перекочевала и в Дело о службе Члена Государственного Совета, Председателя Совета Минист­ров, Министра Внутренних Дел, Статс-секретаря, Гофмейстера Высочайшего Двора Столыпина (№ 993, 1907 г.). Другие документы свидетельствуют, что П. А. Столыпин был почти весь этот пе­риод в Саратове — по месту своей службы.

Фото 21. П.А. Столыпин на санитарном осмотре г. Царицына во время холеры, в сентябре 1904 г.

простого народа, втягивая его в орбиту своих симпатий и интересов. Либеральные дво­ряне, «третий земский элемент» пытались раскалить атмосферу. Даже лояльная по отно­шению к существующей власти интеллигенция была смущена напором антимонархиче­ских сил, вбиравших энергию крестьянской стихии, коренившей в себе начала бунта и разрушения. Жандармское управление, не обладавшее необходимым количеством толко­вых агентов, в этом положении действовало неэффективно. Впрочем, губернатор не «ждал у моря погоды»:

«В стремлении соединить враждебные элементы мой отец устроил этой зимой банкет человек на шестьдесят земцев. Это было весьма интересное собрание: безупреч­ные фраки представителей высшей земельной аристократии чередовались с крестьян­скими поддевками и между ними - все разнообразие других, мужских костюмов. То же разнообразие, что и во внешнем виде, царило и в умах, настроениях и политических убеждениях присутствующих. Хотя речи лились непринужденно, хотя любезно беседовали друг с другом политические противники и казалось возможным найти общий язык, сойтись на общих идеалах, но лишь только те же люди сходились на земских собраниях, всем становилось ясно, что слишком глубока рознь между людьми разных направлений и что чем дальше, тем глубже будет становиться эта рознь» [4, с. 86].

В этот еще относительно мирный период Столыпин «Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 6 декабря 1904 года... произведен в действительные Стат­ские Советники с оставлением в придворном звании» [133, с. 14-16].

ПРИБЛИЖАЛСЯ 1905 ГОД,принесший России подъем революционных бро­жений, вылившийся после известных январских событий в Питере в политические стач­ки рабочих и крестьянские волнения по всей стране.

Фото 22. П.А. Столыпин на пароходе во время поездки в холерный барак у города Царицына, в сентябре 1904 г.

Уже будучи премьер-министром, П. А. Столыпин писал:

«В недостаточности правительственной власти в уездах я убедился на личном опыте, когда во время беспорядков 1905—1907 гг. был губернатором в Саратове...» [8, ч. I, с. 6].

В Саратове о событиях, произошедших 9 января 1905 г. в Петербурге, стало из­вестно 10 января. В тот же день в здании Коммерческого собрания (Коммунарная, 18) со­стоялся митинг.

12 января началась политическая стачка, достигшая 14 и 15 января наиболь­шего размаха. Январская забастовка продлилась неделю, в ней участвовало более 10 тыс. человек. Участник революционных событий 1905 г. в Саратовской губернии вспо­минает:

«13 января прекратили работу печатники всех 10-ти типографий города. Пере­стали выходить газеты. Остановились лесозаводы, мукомольные заводы Рейнеке, Шмид­та, Борель, Скворцова и почти все другие предприятия города. Электростанции (их бы­ло две) перестали давать ток, а вечером прекратилось движение поездов по Рязанско-Уральской железной дороге. Не работали телеграф и почта. Забастовали служащие уп­равления дороги и других учреждений, а затем учащиеся гимназий, реальных и ремес­ленного училищ.

Большой город замер. Вся жизнь в городе оказалась парализованной. Работала под охраной войск лишь водопроводная станция, а к вечеру, опять-таки с помощью войск, властям удалось пустить одну электростанцию. По улицам двигались воинские и полицейские патрули. Повсюду были расклеены объявления губернатора Столыпина. Гу­бернатор угрожал бастующим увольнением с работы, против „нарушителей порядка" обещал применять силу, то есть войска. Чтобы запугать рабочих, он приказал возить по

улицам города артиллерийские орудия. В помощь местному гарнизону Столыпин вызвал уральских казаков. Охранка делала налеты на квартиры, арестовывая наиболее активных социал-демократов...

Излюбленным местом проведения сходок и митингов в то время была для рабо­чих Парусиновская роща. В дни январской стачки здесь ежедневно собирались большие митинги. Казаки и полиция не раз нападали на рабочих, поэтому Комитет партии бросил клич: „Вооружайтесь, кто чем может!" И мы приходили потом в Парусиновскую рощу с револьверами, кинжалами, а кому не удавалось достать ничего посолиднее, захватывали с собой железные палки» [28, с. 53—54].