Он тем брал людей, что был сам трепещущим человеком. 2 страница

Вслед за этим отделение по охранению общественного порядка и безопасно­сти, 4-го апреля, донесло прокурору с.-петербургской судебной палаты о данных, послу­живших к задержанию 28-ми лиц.

С своей стороны прокурор судебной палаты, усмотрев в этих данных указания на признаки составления преступного сообщества, поставившего своей целью насильст­венные посягательства на изменение в России образа правления (ст. 103 уг. улож.), того же 4-го апреля предложил судебному следователю по особо важным делам при с.-петер­бургском окружном суде приступить к производству предварительного следствия, кото­рое было начато немедленно, под непосредственным наблюдением прокурорского над­зора с.-петербургской палаты, и производиться без малейшего промедления.

В настоящее время предварительным следствием установлено, что из числа за­держанных лиц значительное число изобличается в том, что они вступили в образовав­шееся в составе партии социалистов-революционеров сообщество, поставившее целью своей деятельности посягательство на Священную Особу Государя Императора и совер­шение террористических актов, направленных против Великого Князя Николая Нико­лаевича и Председателя Совета Министров, причем членами этого сообщества предпри­няты были попытки к изысканию способов проникнуть во Дворец, в коем имеет пребы­вание Государь Император. Но попытки эти успеха не имели» [57, с. 83—84].

После этой речи присутствующие члены Государственной Думы единогласно приняли резолюцию, осуждающую заговорщиков. Сразу после этого в зал заседаний во­шли намеренно отсутствующие представители левых фракций — социал-демократы, со­циалисты-революционеры, народные социалисты и трудовики, пожелавшие уклониться от голосования и таким образом от осуждения террора.

ДАЛЕЕ АТМОСФЕРА В ДУМЕ НАКАЛИЛАСЬ,так как ее председатель Голо­вин (из кадетов) огласил тексты двух срочных и внеотчетных запросов к министру

внутренних дел и министру юстиции по поводу другого события, взбудоражившего столицу — обыска в квартире депутата Озола и ареста нескольких депутатов.

Предыстория этого дела такова. В апреле охранное отделение столицы, наблю­дая за деятельностью тайного общества, именующего себя «военной организацией» при «петербургском комитете российской социал-демократической партии», получило све­дения о тайных собраниях нижних чинов. 29 апреля в помещение студенческого обще­жития Политехнического института, при участии члена Госдумы Геруса, был выработан текст наказа от войск членам социал-демократической фракции Думы. 5 мая депутация нижних чинов вручила этот наказ членам фракции в квартире, нанятой на имя депутата Думы Озола. «<...> С целью задержания солдат, из коих некоторые были переодеты, чи­ны полиции вошли 5 мая вечером в квартиру депутата Озола, но, как оказалось, депута­ция военной организации успела оставить эту квартиру до входа в нее чинов полиции. По приведении в известность всех застигнутых в этой квартире лиц, оказалось в ней 35 членов Государственной Думы и свыше 30 посторонних. При задержании посторонних лиц на полу комнаты, в которой они находились, были найдены выброшенными, неизве­стно кем из задержанных, шесть писем и одна резолюция, по содержанию своему отно­сящиеся к деятельности тайных преступных сообществ и в частности — „военной органи­зации"» [32, с. 34]. После выяснения обстоятельств дела 55 членов Госдумы были при­влечены к следствию по обвинению в образовании преступного сообщества «для насиль­ственного ниспровержения посредством народного восстания установленного основны­ми законами образа правления, лишения Государя Императора верховной власти и уч­реждения демократической республики» [32, с. 35]. В виду важности дела судебный сле­дователь признал необходимость подвергнуть приводу для допроса 16 обвиняемых с из­бранием мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда— содержание их под стражей. Председателю Госдумы была препровождена копия соответствующего поста­новления, вызвавшего резкую реакцию оппозиции.

В ее запросах излагалась отличная от официальной версия происшедшего, его инициаторы ставили вопрос о привлечении к ответственности полицейской админист­рации и прокурора С.-Петербургской судебной палаты.

Таков был контрход оппозиции, но Столыпин не преминул воспользоваться по­полнением аудитории, чтобы обратить внимание на важные, по его мнению, обстоятель­ства, проливающие свет на обнаруженное преступное сообщество:

«<...> Столичная полиция получила сведения, что на Невском собираются центральные революционные комитеты, которые имеют сношения с военной револю­ционной организацией. В данном случае полиция не могла поступить иначе, как втор­гнуться в ту квартиру — я этого выражения не признаю,— а войти, в силу власти, пре­доставленной полиции, и произвести в той квартире обыск. Не забудьте, господа, что город Петербург находиться на положении чрезвычайной охраны и что в этом городе происходили события чрезвычайные. Таким образом, полиция должна была, имела право и правильно сделала, что в эту квартиру вошла. В квартире оказались, действи­тельно, члены Государственной думы, но кроме них были лица посторонние. Лица эти, в числе 31, были задержаны, и при них были задержаны документы, некоторые из которых оказались компрометирующими. Всем членам Государственной думы было предложено, не пожелают ли они тоже обнаружить то, что при них находиться. Из них несколько лиц подчинились, а другие лица отказались. Никакого насилия над ни­ми не происходило, и до окончания обыска все они оставались в квартире, в которую вошла полиция. Теперь я должен, в оправдание действий полиции, сказать следую­щее: на следующий день были произведены дополнительные действия не только поли­цейской, но и следственной властью, и обнаружено отношение квартиры депутата

Озола к военно-революционной организации, поставившей своей целью вызвать вос­стание в войсках <...>» [57, с. 83—84].

В завершение, отвергая все нападки за якобы незаконные действия полиции, он выразил очень значительную мысль, не потерявшую своей актуальности и поныне:

«Я должен сказать, что кроме ограждения депутатской неприкосновенно­сти, на нас, на носителях власти, лежит еще другая ответственность — ограждение общественной безопасности. Долг этот мы сознаем и исполним его до конца (Г. С.)»[57, с.85].

10 МАЯ СТОЛЫПИН вновь выступает в Государственной Думес речью об устройстве быта крестьян и о праве собственности,в которой он говорит о проблемах самого многочисленного сословия России и путях разрешения его трудностей. Выступ­ление это настолько значительно, что мы считаем необходимым привести из него до­вольно обстоятельные извлечения, тем более что речь премьер-министра была предель­но ясна и понятна, в то время как многие выступления его оппонентов нуждались в суще­ственных уточнениях. Вот главные мысли:

«Я исхожу из того положения, что все лица, заинтересованные в этом деле, са­мым искренним образом желают его разрешения. Я думаю, что крестьяне не могут не же­лать разрешения того вопроса, который для них является самым близким и самым боль­ным. Я думаю, что землевладельцы не могут не желать иметь своими соседями людей спо­койных и довольных вместо голодающих и погромщиков. Я думаю, что и все русские лю­ди, жаждущие успокоения своей страны, желают скорейшего разрешения того вопроса, который, несомненно, хотя бы отчасти, питает смуту. Я поэтому обойду все те оскорбле­ния и обвинения, которые раздавались здесь против правительства. Я не буду останавли­ваться и на тех нападках, которые имели характер агитационного напора на власть. Я не буду останавливаться и на провозглашавшихся здесь началах классовой мести со сторо­ны бывших крепостных крестьян к дворянам, а постараюсь встать на чисто государствен­ную точку зрения, постараюсь отнестись совершенно беспристрастно, даже более того, бесстрастно к данному вопросу. Постараюсь вникнуть в существо высказавшихся мне­ний, памятуя, что мнения, не согласные со взглядами правительства, не могут почитать­ся последним за крамолу» [57, с. 86].

Далее, опровергая предложения левых партий, высказанные депутатами Цере-телли, Волк-Карачевским и другими, Петр Аркадьевич убеждал, что предложенные пути национализации земли приведут к полному перевороту всех существующих гражданских правоотношений, к разорению образованного класса земледельцев-помещиков, разру­шению культурных очагов, но при этом не решат земельного вопроса, не удовлетворят земельного голода. Он говорил:

«Один из них (ораторов.— Г. С.) приглашал государственную власть возвысить­ся в этом случае над правом и заявлял, что вся задача настоящего момента заключается именно в том, чтобы разрушить государственность с ее помещичьей бюрократической основой и на развалинах государственности создать государственность современную на новых культурных началах. Согласно этому учению, государственная необходимость дол­жна возвыситься над правом не для того, чтобы вернуть государственность на путь пра­ва, а для того, чтобы уничтожить в самом корне именно существующую государствен­ность, существующий в настоящее время государственный строй. Словом, признание на­ционализации земли, при условии вознаграждения за отчуждаемую землю или без него, поведет к такому социальному перевороту, к такому перемещению всех ценностей, к та­кому изменению всех социальных, правовых и гражданских отношений, какого еще не видела история» [57, с. 87].

И следом Столыпин приводит убедительные цифры: если частновладельческую и даже всю землю без малейшего остатка отдать в распоряжение крестьян, то крестьянам центральной части России — 14 губерний — недоставало бы и по 15 десятин, в Полтавской и Подольской пришлось бы только по 9 и 10 десятин. Это объяснялось крайне неравно­мерным распределением по губерниям не только казенных и удельных, но и частновла­дельческих земель. Приведенные в его речи расчеты убеждали каждого в том, что пого­ловное разделение всех земель не может удовлетворить земельную нужду на местах. Напо­миная далее, что Россия не вымирает, что прирост ее населения превосходит прирост ос­тальных государств и составляет более 1,5 миллиона человек в год, премьер справедливо добавляет, что для удовлетворения землей только прирастающего населения, считая по 10 десятин на двор, будет ежегодно потребно дополнительно 3 500 000 десятин, которых нет в центральной части России. Столыпин указывает также на отрицательный нравст­венный аспект предлагаемого левыми силами насильственного способа решения земель­ного вопроса. Процитируем здесь наиболее принципиальную часть его аргументов:

«Та картина, которая наблюдается теперь в наших сельских обществах, та необ­ходимость подчиняться всем одному способу ведения хозяйства, необходимость посто­янного передела, невозможность для хозяина с инициативой применить к временно на­ходящейся в его пользовании земле свою склонность к определенной отрасли хозяйства, все это распространиться на всю Россию. Все и все были бы сравнены, земля стала бы об­щей, как вода и воздух. Но к воде и к воздуху не прикасается рука человеческая, не улуч­шает их рабочий труд, иначе на улучшенные воздух и воду, несомненно, наложена была бы плата, на них установлено было бы право собственности. Я полагаю, что земля, ко­торая распределялась бы между гражданами, отчуждалась бы у одних и предоставля­лась бы другим местным социал-демократическим присутственным местом, что эта земля получила бы скоро те же свойства, как вода и воздух. Ею бы стали пользовать­ся, но улучшать ее, прилагать к ней свой труд с тем, чтобы результаты этого труда перешли к другому лицу,— этого никто не стал бы делать. Вообще стимул к труду, та пружина, которая заставляет людей трудиться, была бы сломлена(Г. С). Каждый гражданин — а между ними всегда были и будут тунеядцы — будет знать, что он имеет пра­во заявить о желании получить землю, приложить свой труд к земле, затем, когда заня­тие это ему надоест, бросить ее и пойти опять бродить по белу свету. Все будет сравне­но,— [но нельзя ленивого] равнять к трудолюбивому, нельзя человека тупоумного при­равнять к трудоспособному. Вследствие этого культурный уровень страны понизится. Добрый хозяин, хозяин изобретательный, самою силой вещей будет лишен возможно­сти приложить свои знания к земле» [57, с. 89].

Убеждая, что порядки, существующие ныне в общине при отчуждении поме­щичьей земли, в конечном счете лишь снизят культурный уровень страны в целом, он подчеркивает, что «путем же переделения всей земли государство в целом не приоб­ретет ни одного лишнего колоска хлеба(Г. С.)» [57, с. 89].

Далее он высказал также важную мысль:

«Ведь тут, господа, предлагают разрушение существующей государственно­сти, предлагают нам среди других сильных и крепких народов превратить Россию в развалины для того, чтобы на этих развалинах строить новое, неведомое нам отече­ство...(Г. С.)» [57, с. 90].

Критикуя затем предложение партии народной свободы удовлетворить земель­ный голод крестьянства за счет землевладельцев, Столыпин указывает на отсутствие ло­гики в этом подходе:

«Докладчик этой партии в своей речи отнесся очень критически к началам на­ционализации земли. Я полагал, что он логически должен поэтому прийти к

противоположному, к признанию принципа собственности. Отчасти это и было сделано. Он при­знал за крестьянами право неизменного, постоянного пользования землей, но вместе с тем для расширения его владений он признал необходимым нарушить постоянное поль­зование его соседей-землевладельцев, вместе с тем он гарантирует крестьянам ненаруши-мость их владений в будущем. Но раз признан принцип отчуждаемости, то кто же пове­рит тому, что, если понадобится со временем отчуждить земли крестьян, они не будут от-чуждены, и поэтому мне кажется, что в этом отношении проект левых партий гораздо бо­лее искренен и правдив, признавая возможность пересмотра трудовых норм, отнятие из­лишка земли у домохозяев. Вообще, если признавать принцип обязательного количест­венного отчуждения, то есть принцип возможности отчуждения земли у того, у кого ее много, чтобы дать тому, у кого ее мало, надо знать, к чему [это] поведет в конечном вы­воде — это приведет к той же национализации земли» [57, с. 90—91].

Вместе с тем Столыпин подмечает одну здравую мысль в речи докладчика от партии народной свободы о необходимости «предоставления самим крестьянам права устраиваться так, как им удобно» [57, с. 91]. Он развивает далее эту мысль, указывая вы­ход крестьянству: он предлагает снять с него те оковы, которые налагает община, и дать возможность самому избирать тот способ пользования землей, который наиболее устра­ивает крестьянина. Столыпин также высказывается в пользу государственной помощи мелким земледельцам.

Далее категорически возражая против насильственного пути, который «засел во многих головах» докладчик предупреждает, что «государство, конечно, переступить эту черту, этот предел, не дозволит, иначе оно перестанет быть государством и станет пособником собственного своего разрушения» [57, с. 93].

После этого обстоятельного обзора предлагаемых в думе проектов, П. А. Сто­лыпин выносит свое резюме:

«Национализация земли представляется правительству гибельною для страны, а проект партии народной свободы, то есть полу-экспроприация, полунационализация, в конечном выводе, по нашему мнению, приведет к тем же результатам, как и предложе­ния левых партий» [57, с. 93].

Далее он излагает свой взгляд на проблему и свой вывод:

«Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и предоста­вить их в неотъемлемую собственность. Пусть собственность эта будет общая там, где об­щина еще не отжила, пусть она будет подворная там, где община уже не жизненна, но пусть она будет крепкая, пусть будет наследственная. Такому собственнику-хозяину пра­вительство обязано помочь советом, помочь кредитом, то есть деньгами... Придется всем этим малоземельным крестьянам дать возможность воспользоваться из существую­щего земельного запаса таким количеством земли, которое им необходимо, на льготных условиях» [57, с. 93—94].

Трудно удержаться, чтобы не процитировать здесь еще один замечательный фрагмент этой исторической речи:

«Остановитесь, господа, на том соображении, что государство есть один целый организм и что если между частями организма, частями государства начнется борьба, то государство неминуемо погибнет и превратится в „царство, разделившееся на ся"...

В общих чертах дело сводилось бы к следующему: государство закупало бы предлагаемые в продажу частные земли, которые вместе с землями удельными и госу­дарственными составляли бы государственный земельный фонд... Из этого фонда полу­чали бы землю на льготных условиях те малоземельные крестьяне, которые в ней нуж­даются и действительно прилагают теперь свой труд к земле, и затем те крестьяне, ко­торым необходимо улучшить формы теперешнего землепользования. Но так как в настоящее

время крестьянство оскудело, ему не под силу платить тот сравнительно высо­кий процент, который взыскивается государством, то последнее приняло бы на себя разницу в проценте, выплачиваемом по выпускаемым им листам, и тем процентам, ко­торый был бы посилен крестьянину, который был бы определяем государственными уч­реждениями» [57, с. 94—95].

Убеждая в том, что обязательное отчуждение не может быть панацеей, он гово­рил далее, что оно возможно только в случаях исключительных, для улучшения общего землепользования,— например, для устройства водопоя, прогона к пастбищу, дороги или избавления вредной чересполосицы.

Завершая свою речь о путях выхода из крестьянского кризиса, П. А. Столыпин сказал слова, которые приобрели очень широкую известность:

«Пробыв около 10 лет у дела земельного устройства, я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужен упорный труд, нужна продолжительная черновая работа. Разрешить этот вопрос нельзя, его надо разрешать. В западных государствах на это требовались десятилетия. Мы предлагаем скромный, но верный путь. Про­тивникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобож­дения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!(Г. С.)» [57, с. 96].

Ясная, содержательная, великолепная по форме и стилю речь реформатора произвела огромное впечатление на собравшихся. Ее изложение в прессе также стало со­бытием: доклад и комментарии читали и разбирали всюду, где собирался народ. Это вы­ступление, видимо, подтолкнуло к изданию речей П. А. Столыпина во II Государствен­ной Думе, причем брошюра выходит оперативно, в том же 1907 году [131, Д. 89].

Впоследствии не раз отмечалось, что своим замечательным восклицанием ре­форматор через головы заседавших в Государственной Думе обращался не к союзникам, не к оппозиции, а ко всей многомиллионной России начала XX века и будущим поколе­ниям россиян. В этом горячем призыве русского реформатора звучала надежда и вера в лучшие созидательные свойства народа, собравшего самую большую в мире державу.

ВМЕСТЕ С ТЕМ СВОЕЙ РЕЧЬЮ П. А. СТОЛЫПИНкак бы подытожил дея

тельность II Думы, которую никак нельзя было считать полноценной в связи с революци­онной направленностью многих думских деятелей. Вторая Дума показала безответствен­ность представителей левых сил, которые никак не хотели вести вместе с правительст­вом созидательной работы, обращая народное представительство на путь споров, упре­ков, интриг. Она, по словам самих думских деятелей, «загнивала на корню». Левые депу­таты постоянно своими амбициями подливали масла в огонь.

Настроение в российском обществе в этот момент лучшим образом передают строки сохранившихся перлюстрированных писем:

«Я только что из Москвы, где страшно гнетущее впечатление, как и везде в Рос­сии. Живем в каком-то кошмаре. Светлыми лучами в этом непроницаемом мраке несом­ненно является редкая энергия и вера в хорошее будущее нашего Петра Аркадьевича... Но сумеет ли он побороть ужасную силу разрушения, это большой вопрос. Необходимо отрезвление общества, а его нет. Террор очень разлагает общество и вносит погибель­ный политический разврат».

«Гос. Дума продолжает бесчинствовать и все с нетерпением ждут ее роспуска, который, конечно, неизбежен. Непонятно, зачем тянуть».

«Политические дела нашей Родины из рук вон плохи. Революционная Дума де­лает свое дело и г. Столыпин почему-то церемонится с этой бандой. Впрочем, быть мо­жет, и на армию уже мало надежды... Беда да и только».

«Судя по всему, наступает неминуемый конец, и Думская трущоба будет времен­но устранена. Я буду очень сожалеть, если вместе с Думой уйдет и Столыпин. Я его ценю как хорошего политического деятеля, так и опору для нас...» [20, с. 27—28]

Столыпин, будучи убежденным сторонником представительной власти, народ­ного представительства, понимал, что с этой Думой правительство также далеко не уйдет. Он не раз пытался мирным образом разрешить конфликты в Думе, шел на перего­воры с общественными представителями о вступлении их в состав правительства, хотя знал скептическое отношение Государя к этой идее. Но сами думские деятели не пожела­ли сменить оппозиционного поля на тяжкую ношу работы в правительстве, видимо, втайне сознавая собственную беспомощность и некомпетентность в серьезной государ­ственной работе.

Личные встречи Столыпина с лидерами думских фракций и видными члена­ми — В. А. Маклаковым, П. Б. Струве, Булгаковым, М. В. Челноковым и И. В. Гессеном практически ничего не дают. Ночная встреча «черносотенных кадетов» с премьером в Елагинском дворце — и вновь никакого результата: думцы тащили за собой груз прежних ошибок, заблуждений, эмоций, обид. Но были и соображения принципиального и этиче­ского характера, которые для интеллигенции особо важны. Разговор со Столыпиным шел главным образом об аграрном вопросе, в котором думская комиссия кадетскими го­лосами приняла принцип «принудительного отчуждения», а, в конце концов, по свиде­тельству В. А. Маклакова, Столыпиным было высказано условие об устранении из Думы социал-демократов, которые парализовали работу. Маклаков на это ответил отказом, сказав, что Дума будет голосовать против этого. «Ну, тогда делать нечего, только запом­ните, что я вам скажу: это вы сейчас распустили Думу»,— ответил Столыпин незадачли­вым ночным визитерам, посещение которыми премьера было впоследствии названо «ча­епитием» и склонялось на каждом углу [41, с. 293—294].

Маклаков притом отмечает дружелюбность Столыпина, который даже такую безрезультатную встречу заканчивает примиряющей любезностью:

«Желаю с вами встретиться в III думе. Мое единственное приятное воспомина­ние, это — знакомство с вами. Надеюсь и вы, когда узнали нас ближе, не будете считать нас такими злодеями, как это принято Думой» [41, с. 294].

Признавая II Думу «самой неудачной по составу, и по исключительно низкому культурному уровню», Маклаков сетовал на то, что «самая возможность такого недора­зумения с аграрным вопросом показывала, как недостаточен был контакт Столыпина с Думой, какой вред получается от того, что представители нашей общественности нала­дить его не хотели и дальше случайных изолированных и «секретных» свиданий не шли» [41, с. 294].

Таким образом, о невозможности продуктивной работы во II Государственной Думе говорили и «слева», и «справа», и в «центре». К сожалению, этому сопутствовала и позиция Председателя Думы Головина, который постоянно пикировался с премьером и считал:

«Различие во взглядах и требованиях Столыпина и представителей центра Думы было столь значительным, что договориться до чего-либо было невозможно» [33, с. 228].

А вот как оценивал сложившееся положение много лет спустя видный обще­ственный деятель князь С. Е. Трубецкой:

«<...> В начале этого столетия русский государственный механизм (в очень мно­гом оклеветанный) оказался не на высоте положения: японская и последующие револю­ционные потрясения свидетельствуют, что он провалился на трудном государственном экзамене. Но провалилась на этом экзамене и наша самовлюбленная и захваленная „про­грессивная общественность". Провалилась она потому, что в ней не оказалось государственного

смысла и она жила лишь „голыми формулами" и „отвлеченными построениями". Среди представителей государственной власти нашлись люди — на первом месте Столы­пин, - которые поняли, что государственный механизм России нуждается в серьезной пе­рестройке; они поняли, что бюрократический строй отжил и что надо призвать к госу­дарственному строительству и русское общество; они поняли, что многое в России надо перестроить, но что для этого не надо всего ломать... Попытка осуществить эту государ­ственную реформу при сотрудничестве лучших элементов русской общественности — а Столыпин честно стремился это сделать — сама по себе говорит в их пользу.

Напротив, представители „прогрессивной русской общественности" не поня­ли, что благо России требует от них работать рука об руку с этими представителями вла­сти. Они не поняли, что сложный государственный механизм должен быть осторожно перестроен, но отнюдь не сломан... Провал „прогрессивной общественности" на государ­ственном экзамене был полный.

Но это было бы еще полбеды, если бы наша „прогрессивная общественность" осознала свои ошибки и готовилась бы к возможной переэкзаменовке. Но нет! Уверенная в своей непогрешимости, „она ничего не забыла и ничему не научилась!"» [61, с. 59—60].

Итак, с одной стороны, гибкая, но принципиальная политика Столыпина, стремя­щегося без жертвы государственной пользой достичь согласия с Думой, с другой — безудер­жный напор самых разных политических сил, в состоянии эйфории пытавшихся подмять исполнительную власть под себя, совершенно не считаясь с критическим положением.

ЧТОБЫ ЛУЧШЕ ОСМЫСЛИТЬположение правительства и его главы в сере­дине 1907 года, нужно принять в расчет и отчаянное давление справа, со стороны монар­хических сил и прежде всего со стороны «Союза Русского Народа», имевшего поддерж­ку Николая П. От влияния на монарха националисты переходили и к мерам обществен­ного воздействия, сплачивая против Столыпина фронду. Позиция стоявших за неогра­ниченное самодержавие и роспуск Государственной Думы, их претензии к премьер-ми­нистру Столыпину лучшим образом освещаются в брошюре «Страшная правда», выпу­щенной в С.-Петербурге в исследуемый нами период. Если слева главу правительства не­щадно бичевали за недемократичность, антипатию к либеральным идеям, реакцион­ность, стремление усмирить русский парламент, то справа, наоборот,— за симпатии к ре­волюционерам, желание ограничить власть монарха и влияние национального движе­ния. Вот характерные фрагменты брошюры, содержащей своеобразный «Обзор управле­ния П. А. Столыпина»:

«<...> Что касается до министра внутренних дел П. А. Столыпина, то в его пове­дении и главное прежней деятельности можно было найти более существенные указания для решения интересующего нас вопроса.

Как губернатор, он преблагодушно допустил революцию выжечь и разграбить свою губернию, как министр в кабинете Горемыкина, он отдал рабочих, принадлежащих к Союзу Русского Народа, на растерзание „прогрессивной" черни и на угнетение и гоне­ние со стороны революционных администраций фабрик и заводов. Допускал он все это не потому, чтобы сочувствовал революции. О, нет! В этом его заподозрить никто не мо­жет. А только вследствие того, что он убежденный конституционалист. Что и прояви­лось более ярко и выпукло тогда, когда он в свою очередь сделался главою кабинета <...>.

Я к удивлению своему был свидетелем неоднократных споров на тему: наш Сто­лыпин или не наш. Я говорю „с удивлением", ибо для меня этот вопрос был уже давно ре­шен в отрицательном смысле. По окончании съезда, ввиду того, что Государь находился в это время в Финляндии и не мог принять депутации, съезд представил выработанные им резолюции премьеру, с просьбой передать все Императору. Столыпин очень любезно

принял депутацию в числе более 30 человек и долго с ними беседовал, заверяя, что он вполне солидарен с нами, чем многих и убедил. Единственной фальшивой ноткой во вре­мя разговора, как мне передавали очевидцы, было стремление убедить в необходимости блока с Союзом 17 октября и в просьбе не оглашать слышанного от него. Должен сказать, что тенденция на упомянутый блок проскользнула и на съезде, но была единогласно от­вергнута всеми 55-ю съехавшимися председателями отделов. А между тем стремление Столыпина устроить этот блок было вполне понятно. При помощи этого блока он думал создать октябристское большинство в Думе имея превратное представление о силах это­го Союза...

Итак, с одной стороны, мы ведем грудь с грудью смертный бой с революцией, которая идет на нас с бомбами, револьверами, ядом, кинжалами, грабежами и пожарами, идет со всей мощью полувековой масонско-иллюминатско-социалистической организо­ванности и с громадными еврейскими капиталами, а в тылу у нас работают партизанские отряды конституционной бюрократии, готовой с минуты на минуту объявить нам откры­тую войну. Выяснив все это, т. е. зная отношения к нам различных общественных сил, можно поставить вопрос и о том, что нам делать?

Я вижу два возможных для нас решения: или вести борьбу на оба фронта, или временно уйти с поля битвы, предоставив революции с конституционной бюрократией разделываться между собой, как они сами знают, а когда кто-нибудь из них одолеет, то всею своею массою навалиться на победителя, который, ослабленный борьбой, несом­ненно и будет нами раздавлен; т. е. или продолжать нашу теперешнюю борьбу или при­нять тактику г. Столыпина. Первое честнее, второе выгоднее. Решить же, которое из них принять, зависит от подсчета наших сил, что и следует сделать в ближайшем будущем» [50, с. 11-13, 17-18].