КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Марта 1908 годаП. А. Столыпин произносит речь на 50-летии земского отдела Министерства внутренних дел. 8 страницаП. А. Столыпин силою того влияния, которое он всегда оказывал на людей, с которыми он имел дело, значительно поколебал мои сомнения, к тому же я знал, что он сам еще сравнительно недавно был очень успешным и всеми уважаемым Ковенским Губернским Предводителем Дворянства. Все же я его попросил дать мне некоторое время для ответа, на что он и согласился. Вернувшись к себе в „Юрбург", я написал письмо хорошему моему знакомому, Члену Государственного Совета по выборам от землевладельцев Ковенской губернии, Графу А. И. Тышкевичу, которому сообщил о сделанном мне П. А. Столыпиным предложении и просил его откровенно мне сказать, советует ли он мне принять это предложение и, если я его приму, то могу ли я рассчитывать на сочувствие и поддержку со стороны
польского дворянства губернии. Гр. А. И. Тышкевич очень быстро мне ответил письмом, в котором он настаивал на том, чтобы я согласился и обещал полную поддержку влиятельной части польского дворянства. Графу А. Тышкевичу можно было абсолютно доверять, т. к. сам он, как мне было хорошо известно, пользовался большим влиянием и уважением в нашей губернии. Снова я поехал в Петербург, был принят П. А. Столыпиным, которому и сообщил о своем согласии. П. А. Столыпин остался по-видимому этим доволен и преподал мне несколько весьма полезных советов и указаний. Между прочим он мне сказал, что в законе нет никакой разницы между Предводителем Дворянства по выборам и Предводителем Дворянства по назначению Высочайшим Указом и потому мне следует себя во всем держать с той же независимостью, с которой держат себя Губернские Предводители — по выборам. Этот его совет мне пришлось через несколько лет пересказать Министру Внутренних Дел Н. А. Маклакову, которому раз как-то, когда мне, будучи уже Членом Государственной Думы, понадобилось быть у него по какому-то делу, вздумалось меня упрекнуть в том, что я — Губернский Предводитель Дворянства по назначению, иногда, в Государственной Думе голосую против предложений его Министерства. Данный мне П. А. Столыпиным совет ему очевидно очень не понравился. Он промолчал. А я встал и откланялся, приобретя в нем несомненного по отношению ко мне — врага. В скором времени был напечатан в газетах Высочайший Указ Правительствующему Сенату о назначении меня Ковенским Губернским Предводителем Дворянства. После чего мне надлежало быть принятым Государем Императором. Принят я был в Александровском Дворце, в Царском Селе. Когда, после доклада дежурным Флигель-Адъютантом, я вошел в кабинет Государя, то Государь стоял посреди комнаты и улыбался. Государь Император знал меня еще мальчиком, когда мой отец командовал Лейб-Гу-сарским полком, в котором Государь прежде служил еще как Наследник Цесаревич и потом нередко бывал также и у моих родителей. Первые слова Государя, увидя меня, были: „Самый молодой Губернский Предводитель Дворянства в России!" Затем, поговорив немного о предстоящей мне деятельности в Ковенской губернии, он начал меня расспрашивать о моих впечатлениях, вынесенных из Туркестана, где, как ему было известно, я провел недавно почти целый год в числе сотрудников ревизующего Туркестан Сенатора Графа Палена. Отпустил он меня с пожеланием мне полного успеха в новой моей деятельности. Положение о Земских Учреждениях, о которых мне говорил П. А. Столыпин и которые были введены в 1911 году в Юго-Западных губерниях, па Северо-Западные губернии распространены пока не были. Тем не менее, по вступлении в должность, я нашел, что занятий у Губернского Предводителя Дворянства в Ковенской губернии очень много. Помимо чисто сословно-дворянских дел (родословных, опекунских и проч.), которые подготовлялись депутатами дворянства с Секретарем Депутатского Собрания и затем рассматривались и разрешались в периодических собраниях Уездных Предводителей Дворянства вместе с депутатами под председательством Губернского Предводителя, последний по закону участвовал во всех коллегиальных административных Губернских Учреждениях, в которых председательствовал Губернатор. Кроме того Губернский Предводитель Дворянства был Председателем, созданных прежним Губернским Предводителем П. А. Столыпиным: Губернского Сельско-Хозяйствен-ного Общества, а также и Сельско-Хозяйственного Синдиката для снабжения населения сельско-хозяйственными машинами и даже — ковенского Народного Дома. Наконец я нашел в делах канцелярии почти готовый проект П. А. Столыпина организации в Ковенской губернии среднего сельско-хозяйственного Училища с большим при нем интернатом и образцовой фермой. Проект этот преемником Столыпина не был осуществлен. Меня же он очень заинтересовал и я решил непременно его осуществить, что мне при помощи Министерства Земледелия и удалось. Крестьянским Поземельным Банком было передано для этой цели одно из купленных Банком в Ковенской губернии имений, очень удобно расположенное, вблизи г. Кейданы, местечка Датновы и железно-дорожной станции того же имени. В этом имении в течении двух лет было построено, особым строительным комитетом под моим председательством, много зданий для размещения в них как самого училища, так и интерната, квартир для директора и всех учителей и наконец обширной при училище скотоводческой фермы. И Училище было открыто в 1911 году. П. А. Столыпин во все это время продолжал живо интересоваться этим, задуманным им еще ранее, делом. И при каждом моем посещении его — не только когда он приезжал на отдых в свое имение Колноберже, Ковенской губернии, но и в Петербурге, всегда расспрашивал меня о положении этого дела. В связи как с этим, так и конечно со всем вышесказанным, Министерство Земледелия, после смерти П. А. Столыпина в 1911 году, признало правильным присвоить вновь открытому Среднему Сельско-Хозяйствен-ному Училищу наименование: Училище имени П. А. Столыпина» [112, 8/210, с. 1—4]. ГОВОРЯ ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ ПОЛОЖЕНИИСтолыпина, стоит при нять в расчет его отношения с влиятельным Витте, который крайне ревностно следил за энергичной деятельностью премьер-министра России. Переиграв роль «незаменимого» и оставшись практически не у дел, честолюбивый граф первое время пытался взять на себя роль «бюрократического руководителя молодого Столыпина», но последний не хотел связывать себя с человеком, погрязшим в интригах [32, с. 93]. Как следует из воспоминаний самого высокого сановника, премьер-министр в свое время проявил заботу об охране Витте, который, по собственному признанию, имел врагов в среде «черносотенцев»: «...со стороны Столыпина и со стороны находящейся в его ведении секретной полиции было оказано в отношении меня как бы особое расположение» [6, с. 393]. И тем не менее отношения между действующим и бывшим премьерами всегда были натянутыми, а к весне 1909 года они еще более ухудшились. Поводом к новому витку неприязни послужила «самая пасквильная», по выражению С. Ю. Витте, статья о его жене — статья, которую он прислал главе правительства с просьбой принять меры против газет, ее напечатавших. Столыпин в вежливой форме отклонил его просьбу, заметив: «Немедленно по прочтении присланной Вами мне статьи я приказал обсудить в комитете по делам печати, какие возможно принять меры против газет, напечатавших инкриминируемую статью. Из прилагаемой справки Вы изволите усмотреть, что обвинение может быть возбуждено лишь в порядке частного обвинения. Очень жалею, что не могу оказать Вам содействие в этом деле, и прошу Вас принять уверение в искреннем моем уважении и преданности» [57, с. 207]. Этот ответ Столыпина, сопровожденный раздражительным комментарием Витте, сохранен в архиве последнего — факт, свидетельствующий о значении, придаваемом графом этому документу. Следующее типичное письмо Витте пришло уже из Брюсселя: он был разгневан мнением, печатно высказанным бывшим Главноуправляющим земледелием и землеустройством, государственным контролером, членом Государственного Совета П. К. Шва-небахом. Оснований для упреков Столыпин ему не давал, но повода было достаточно, чтобы обвинить главу правительства в организованном «походе» на отставного премьера. П. А. Столыпин вынужден оправдываться:
«Милостивый Государь Граф Сергей Юльевич! В ответ на письмо Ваше из Брюсселя считаю долгом сообщить Вам, что руководимое мною Министерство никакого похода против Вас не предпринимало, что я лично считал бы совершенно недостойным Правительства осуждение бывшего его главы в разговоре с корреспондентами и что, как только я узнал (до получения Вашего письма) от интервью Шванебаха, я просил его поместить в газете заметку о том, что он говорил как частное лицо. Повторяю, что я считал бы безумием заниматься критикой времени Вашего управления, времени, пожалуй, самого тяжелого в истории России. В новейшей же истории Вы лицо настолько крупное, что судить Вас будет история. Я же лично занят исключительно настоящим положением, и это поглощает все мое время. Я твердо верю, что Вы думаете только о благе России и что поэтому мелочные уколы, которые вызвали Ваше неудовольствие, не могут вызвать с Вашей стороны никаких действий, „неприятных для правительства". Меня и жену мою глубоко трогает внимание Графини и Ваше к моим больным детям, из которых девочка еще очень мучается. Пользуюсь случаем, чтобы просить Вас принять уверение в моем глубоком уважении и преданности. П. А. Столыпин. 24 сентября (7 октября) 1909 г., Петербург» [57, с. 227]. Примечательно, что переписка с Витте на этом еще не закончилась. Судя по изданным в зарубежье и следом в России большим тиражом «Воспоминаниям» Витте и документам, хранящимся ныне в Бахметьевском архиве Колумбийского университета США, граф вел долгую и упорную осаду премьера, пытаясь использовать его в роли щита от нападок въедливой прессы на себя и свою супругу. Столыпин не взял на себя эту неблагодарную роль, чем, видимо, прежде всего и накликал на себя доходящую до озлобления крайнюю неприязнь графа Витте. Эта антипатия, по-видимому, укрепилась вследствие еще одного обстоятельства, которому также уделено достаточно место в обширных воспоминаниях Витте. Еще в бытность последнего главой правительства его именем была названа одесская улица, на которой жил в студенчестве С. Ю. Витте. Вскоре после отставки последнего городская дума постановила переименовать ее в улицу императора Петра I. Витте пытался заручиться содействием влиятельных лиц, виделся со Столыпиным, но постановление одесской думы было передано Императору, и тот на него согласился. На Николая II обижаться даже в мемуарах Витте не смел, потому досталось премьеру: «<...> Оказалось, что Столыпин, несмотря на переданное мне свое мнение о том, что постановление такое пройти не может, никакого заключения во всеподданнейшем докладе не представил, а прямо представил постановление городской думы на бла-говоззрение его величества, а его величество почел соответственным утвердить такое постановление» [6, с. 461]. Разумеется, Витте на страницах своего огромного скрупулезного литературного полотна нигде не признается в истоках личной обиды, но вот что пишет в связи с этим дочь премьера М. Бок, вспоминая об одной из поездок к отцу в Петербург: «<...> В один из моих приездов папа как-то сконфуженно рассказал нам о только что происшедшем случае. Пришел к моему отцу граф Витте и, страшно взволнованный, начал рассказывать о том, что до него дошли слухи, глубоко его возмутившие, а именно, что в Одессе улицу его имени хотят переименовать. Он стал просить моего отца сейчас же дать распоряжение одесскому городскому голове Пеликану о приостановлении подобного неприличного действия. Папа ответил, что это дело городского самоуправления и что его взглядам совершенно противно вмешиваться в подобные дела. К удивлению моего отца, Витте все настойчивее стал просто умолять исполнить его просьбу, и, когда папа вторично повторил, что это против его принципа, Витте вдруг опустился на колени, повторяя еще и еще свою просьбу. Когда и тут мой отец не изменил своего ответа, Витте поднялся, быстро, не прощаясь, пошел к двери и, не доходя до последней, повернулся и, злобно взглянув на моего отца, сказал, что этого он ему никогда не простит» [4, с. 201]. История эта, переданная из «вторых рук», вероятно, не может быть принята наукой в расчет: страсти могут сыграть шутку с теми, кто их легко принимает па веру. Но слишком часто в воспоминаниях Витте прорывается что-то темное, личное, когда речь заходит о премьер-министре Столыпине, который строил политику тверже, видел дальше и добился более значительных результатов, хотя и ценой собственной жизни. В этих воспоминаниях невооруженным глазом заметно постоянное стремление обличить, опорочить более удачливого государственного деятеля, умалить значение его огромной работы, а также всемерно возвысить себя и хоть задним числом упрочить собственное значение — даже ценой оговора усопших людей, которые, как известно, «срама не имут»... И если принять в расчет воспоминания старшей дочери, то следует все же признать, что Витте свою угрозу исполнил, своего унижения он не простил. Едва ли не на каждой странице пространных мемуаров этого крайне эгоцентричного и самовлюбленного человека, вопреки православной традиции, недобрым словом поминается погибший во славу России главный министр страны. В порядке подтверждения приведем здесь лишь несколько мемуарных пассажей раздраженного графа: «Затем я ушел. Явилось министерство Столыпина. Как только он вступил после разгона первой Думы Горемыкиным, в министерстве которого Столыпин занимал пост министра внутренних дел, он ввел полевые военные суды по статье 87-й основных законов высочайшим повелением, вероятно, находя, что и прежний закон стеснителен для расходившейся администрации и либерала премьера Столыпина <...>. Третья Государственная дума, составленная из подобранных членов, на все это ни разу не реагировала, как будто она этого не знает. Это тянется уже шестой год, и после того, как Столыпин объявил об „успокоении", его за такие действия укокошили, а порядок, им введенный, поныне действует, и общество на него не реагирует <...>. Я, например, знаю, что покойный Столыпин, если бы при узкости своего характера и чувств не увлекался изучением перлюстрационной переписки, то поступил бы в отношении многих лиц корректнее, нежели поступал, и не делал бы себе личных врагов <...>. Что он был человек мало книжно-образованный, без всякого государственного опыта и человек средних умственных качеств и среднего таланта, я это знал и ничего другого не ожидал, но я никак не ожидал, чтобы он был человек настолько неискренний, лживый, беспринципный; вследствие чего он свои личные удобства и свое личное благополучие, и в особенности благополучие своего семейства и своих многочисленных родственников, поставил целью своего премьерства <...>. Можно сказать, что Столыпин был образцом политического разврата, ибо он на протяжении пяти лет из либерального премьера обратился в реакционера, и такого реакционера, который не брезгал никакими средствами, для того чтобы сохранить власть, и произвольно, с нарушением законов, правил Россией. Но в то время, в междудумье, после закрытия первой Государственной думы, между первой и второй Думами, равно, как и при первой, так и при второй Государственной думе, Столыпин стеснялся обнаружить свою истинную физиономию, а потому часто говорил весьма либеральные речи и принимал либеральные меры; делалось это для того, чтобы закрыть глаза тем классам населения, в поддержке которых он в то время нуждался. Еще при первой Государственной думе он приютил „Союз русского народа" <...>. Сила Столыпина заключалась в одном его несомненном достоинстве, это — в его темпераменте. По темпераменту Столыпин был государственный человек, и если бы у него был соответствующий ум, соответствующее образование и опыт, то он был бы вполне государственным человеком. Но в том-то и была беда, что при большом темпераменте Столыпин обладал крайне поверхностным умом и почти полным отсутствием государственной культуры и образования. По образованию и уму ввиду неуравновешенности этих качеств Столыпин представлял собою тип штык-юнкера <...>. Супруга Столыпина делала с ним все, что хотела; в соответствии с этим приобрели громаднейшее значение во всем управлении Российской империи, через влияние на него, многочисленные родственники, свояки его супруги. Как говорят лица, близкие к Столыпину, и не только близкие лично, но близкие по службе, это окончательно развратило его и послужило к тому, что в последние годы своего управления Столыпин перестал заботиться о деле и о сохранении за собою имени честного человека, а употреблял все силы к тому, чтобы сохранить за собою место, почет и все материальные блага, связанные с этим местом, причем и эти самые материальные блага он расширил для себя лично в такой степени, в какой это было бы немыслимо для всех его предшественников <...>. Ранее торжеств в Риге, связанных с открытием памятника императору Петру I, Столыпиным и его окружающими был пущен слух, что, мол, на этих торжествах Столыпин будет возведен в графы. Это довольно обыденный прием, своего рода провокаторский — бросить какую-нибудь мысль в оборот в надежде, что, может быть, кто-либо и пой-мается на эту удочку, но в данном случае заряд был холостой» [6, с. 296, 300, 335, 374, 423-425,506]. Витте возлагает на Столыпина ответственность за все неурядицы государства: и военно-полевые суды, введенные под давлением Николая II, в исключительных обстоятельствах; и ответственность за перлюстрацию писем, которая бытовала еще в период нахождения графа у власти; уличает премьера в корысти, непотизме и карьеризме, хотя крайне рискованная стойкость Столыпина, в том числе в сложных отношениях с двором и монархом, совершенно лишают смысла такие упреки; обвиняет в покровительстве черносотенцам, которые досаждали главе правительства не меньше, чем революционеры. Но больше всего Витте корит Столыпина за третьеиюньский закон, изменивший порядок выборов в Думу, и проведение земельной реформы, которые после неудачных полумер хитрого и малодушного графа совершили решительный поворот к устройству жизни в стране. Даже признавая бесспорные положительные качества своего недруга (например, смелость), Витте умудряется выставить их в самом неприглядном виде, доставляющем, по его мнению, лишние траты и хлопоты: «Это уже во времена Столыпина начали тратить на охрану премьера миллионы, строить крепости в месте жительства премьера (Елагинский дворец), переодевать охранников в служителей Государственного совета, Думы, в лакеев, в извозчиков и кучеров, что не спасло Столыпина от пули охранника Багрова. Должен сказать, что эти безумные траты на охрану нисколько не выражали, что Столыпин был трусом. Нет, он был, несомненно, храбр, но это была своего рода мания» [6, с. 314-315]. Любопытно, что, обходя стороной тему многочисленных покушений на премьер-министра Столыпина или ставя их под сомнение, Витте уделяет много места переживаниям за собственную жизнь: это даже выделено в отдельную главу. Примечательно для характеристики Витте и то, что он не смущается высказывать себе комплименты: например, говоря о немецком императоре Вильгельме II, он пишет, что «когда он отзывался обо мне, то отзывался всегда с большой симпатией, называя меня самым умным человеком России...» [6, с. 435] «Кадет» Витте не скрывает, что не раз вставал вместе с крайне правыми силами во главе заговора против Столыпина, но облачает свою интригу в монархические одежды: «Я сорвал со Столыпина маску и показал, что в угоду думскому большинству он желает ограничить верховную власть государя императора и ограничить вопреки явному смыслу основных законов, составленных под моим руководством» [6, с. 479]. «Крайне правые находили, что вводить земство в этих губерниях совсем не следует, так как губернии эти ввиду разнородности населения, а также особого стратегического и политического их положения находятся совершенно в исключительных условиях... Прения были очень жарки, и я должен был высказать Столыпину многие вещи, крайне для него неприятные. В результате посредством голосования, несмотря на то, что Столыпин пришел давать голоса в пользу самого себя вместе со всеми своими министерствами — членами Государственного совета, все-таки закон Столыпина был отвергнут. Столыпин был этим чрезвычайно озадачен и не без основания считал, что главным виновником его провала был я вследствие моих речей и данных, мною представленных, хотя я в Государственном совете никогда не принадлежал ни к какой партии и в настоящее время также не принадлежу ни к какой партии, а поэтому говорю лично от себя и только то, что я лично думаю» [6, с. 515—516]. В порядке исключения, с нарушением хронологии, заметим, что даже смерть Столыпина не остужает раздражения графа, который отзывается на нее едкими фразами: «Великий Наполеон сказал: „У государственного человека сердце должно быть в голове"; к сожалению, у Столыпина нигде не было сердца — ни в груди, ни в голове» [6, с. 528]. Мало того, он не обходит злословием и несчастную супругу премьера, сказавшую монарху знаменательные слова: «Ваше величество, Сусанины еще не перевелись на Руси» [6, с. 530]. И сам трагический момент покушения на премьер-министра России Витте пытается истолковать против покойного: «Вообще Столыпин любил театральные жесты, громкие фразы, соответственно своей натуре он и погиб в совершенно исключительной театральной обстановке, а именно: в театре, на торжественном представлении, в присутствии государя и целой массы сановников... Но ведь те, которые винят полицию, прежде всего винят самого покойника. С этой точки зрения, если в погибели Столыпина виновата исключительно полиция, то, значит, виноват прежде всего сам покойник. Значит, Столыпин погиб из-за самого себя, вследствие того, что он взялся вести такое дело, о котором не имел никакого понятия, и вел его при том с такой смелостью, которая присуща деятелям, не имеющим сознания опасности, и тем взрослым людям, которых бог обидел, лишив их того аппарата, который служит людям для того, чтобы оценивать и понимать свои поступки» [6, с. 532-533]. Но Витте обнажит свое злое перо, когда засядет за мемуары, а пока весь свой опыт, все свои связи и всю горечь обид экс-премьер направит на борьбу со Столыпиным. В числе прочего для этого он использует трехлетней давности случай: в дымовой трубе в доме Витте было обнаружено взрывное устройство. Крайне обеспокоенный покушениями, которые не были вовремя раскрыты и даже не принимались всерьез Николаем II, Витте все более обращал свой гнев на премьера, совмещавшего обязанности главы МВД. После прекращения следствия Витте, досконально исследовавший свое трехтомное дело и заручившись поддержкой опытных юристов, обращается к Столыпину с претенциозным письмом, написанным ядовитым, вызывающим стилем. Реакция премьера, по словам самого Витте, была адекватной: «Из вашего письма, граф, я должен сделать одно заключение: или вы меня считаете идиотом, или же вы находите, что я тоже участвую в покушении на вашу жизнь?..» [6, с. 416] Как следует из мемуаров Витте, в дальнейшем по его настоятельной просьбе этим вопросом вынужден был заниматься и премьер, и Совет Министров. В конце концов, Столыпин довел до самого Императора ходатайство Витте о поручении расследования его дела кому-либо из сенаторов. Николай II, рассмотрев дело, наложил резолюцию, «что он не усматривает неправильности в действиях ни администрации, ни полиции, ни юстиции и просит переписку эту считать поконченной» [6, с. 417]. ОСЕНЬЮ 1908 ГОДАосложняется обстановка в Финляндии, где начался пассивный отпор мероприятиям русского правительства. Между Императором Николаем II, премьер-министром Столыпиным, военным министром и Финляндским генерал-губернатором идет обширная переписка [131, Д. 109, 110]. В Финляндию направляется лейб-гвардии Атаманский полк, которому далее намечено прислать подкрепление. Между монархом и премьером поначалу полное понимание, которое подтверждается письмом Николая II: «Одобряю мнение Совета Министров о продлении полномочий нынешних сенаторов впредь до моего указания. Я полагаю, что после их увольнения в отставку, не следует подыскивать других лиц. Раз они позволяют себе демонстративно уходить — Сенат фактически упраздняется. Кого они этим наказывают — ясно. Мое мнение, что на это время следует передать Генерал-губернатору все обязанности и права Сената, коего он состоит Председателем. Безусловно разделяю ваш взгляд о необходимости усиления количества войск в Финляндии. Уполномочиваю вас переговорить об этом с Военным Министром и Генералом Газекампф. (? — Г. С.) на предмет немедленного приведения этой меры в исполнение. Мне известно, что в Штабе войск Гвардии и Петербургского военного Округа — все для этого детально разработано» [131, Д. 111]. Однако, видимо, вскоре Столыпин меняет взгляд на этот вопрос: вместо лобового напора он выбирает более гибкий и продуктивный подход, который предлагает Николаю II в шифрованной телеграмме, отправленной в 6 ч. 14 мин. утра 27 сентября 1909 года: «Приемлю смелость доложить Вашему Величеству, что упразднение Сената и передача его полномочий Генерал-губернатору обсуждались Советом Министров, который полагал меру эту держать в резерве. При назревающем кризисе Ген.-Губернатор будет чувствовать себя сильнее, имея в руках послушный Сенат. При упразднении Сената мы дадим лишь повод и толчок к забастовке всех подчиненных ему экспедиций и главных управлений. При наличии законного Сената на забастовку теперь не решатся. Я уже рекомендовал генералу Бекману в качестве сенаторов Адмирала Вирениуса, Адмирала Сильмана, Полковника Крааца и Церемониймейстера графа Берга, о назначении которых Генерал Бекман будет завтра по телеграфу всеподданнейше ходатайствовать. Эти лица готовы беспрекословно исполнять все веления Вашего Величества. Они составят в Сенате большинство и, после перечисления Сенатом в Русскую казну 20 млн. ДМ., теперешние сенаторы — старофины могут быть уволены... Испрашиваю указаний вашего Величества соизволите ли одобрить этот план или изволите повелеть временно Сенат упразднить?» [131, Д. 112] В тот же день Столыпин получает через генерал-адъютанта барона Фредерикса ответ: «Государю-Императору благоугодно было повелеть мне передать Вашему Высокопревосходительству, что его Величество, хотя и не расчитывает на успех предлагаемого Вами, во Всеподданнейшей телеграмме Вашей от сего числа, плана действий по отношению к пополнению Финляндского Сената, тем не менее Высочайше разрешат Вам привести это предположение Ваше в исполнение» [131, Д. 112]. 6 ОКТЯБРЯ 1909 ГОДАпод председательством министра внутренних дел П. А. Столыпина открылась осенняя сессия Совета по делам местного хозяйства,в работе которой помимо чинов министерства приняли участие губернаторы, представители общественных учреждений девяти западных губерний и члены Госсовета. П. А. Столыпин, открывая заседание, всесторонне осветил позицию правительства относительно введения земского положения в этих губерниях. Говоря о предыстории поставленного вопроса и целесообразности введения земства, докладчик далее признал, что «главным камнем преткновения при выработке всех законопроектов, относящихся к Западному краю, является разноплеменность той территории, на которой будущие законы должны действовать». Столыпин остановился на некоторых изменениях, допущенных в подготавливаемом законопроекте с целью «застраховать будущие земские учреждения от крупной опасности превратиться в колонизационную сеть, разносящую по краю начала если не враждебные, то не совпадающие с государственными» [8, ч. I, с. 18]. В предлагаемом проекте для определения числа земских гласных по национальностям принимались в расчет два признака: количественный и имущественный. Но этими поправками не ограничивалась защита русских интересов в тех областях, где состав этого населения был очень слаб: здесь предлагалось ввести в проект еще несколько минимальных требований. Председатель губернской земской управы должен быть в таких областях лицом русского происхождения. Все главнейшие должности по найму и не менее половины выборных должностей и мелких служащих по найму также должны быть из русских. Примечательно, что, высказываясь в пользу такого законопроекта, П. А. Столыпин сослался на хорошо знакомый ему Виленский край, где, по его мнению, введение земства без этих поправок было бы неосмотрительным. Заканчивая свое выступление, министр внутренних дел обратился к собравшимся с пожеланием изучить проект с возможным спокойствием, «не вдаваться в политические споры и не подчинять свои прения страстности, так как законопроекты диктуются разумом и логикой, единственное же чувство, законно входящее в эту область, это, как я уверен, присущее всем чувство государственности» [8, ч. I, с. 18]. 15 октября Совет по делам местного хозяйствапод председательством Министра внутренних дел П. А. Столыпина приступил к рассмотрению законопроектао введении городового положения в городах Царства Польского.Открывая заседание, П. А. Столыпин подчеркнул, что Министерство движимо стремлением «предоставить этим городам полный объем прав по самоуправлению, которым обладают города русские, сделать это в форме и рамках, обычных местному населению, и установить сразу окончательный способ самоуправления, не подлежащий уже дальнейшей эволюции, в зависимости от предстоящих изменений городового положения в коренной России» [8,ч. I, с. 22].
|