Немецкий проект справедливого общества: Кант, Гегель и Маркс

Прежде чем перейти к рассмотрению понятия справедливости у Маркса, надо отдать должное немецкой классической философии Кан­та и Гегеля, которая оказала не меньшее влияние на марксизм, чем ан-

ГЛАВА 2. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА

2.9. Немецкий проект справедливого общества: Кант, Гегель и Маркс

глийские левые рикардианцы (типа Годскина) и французские социали­сты (типа Сен-Симона или Прудона, с которым Маркс почему-то оже­сточенно сражался). Итак, сначала о Канте, который заложил основа­ния деонтологического понимания справедливости.

Кант исходил из того, что человек — это «самый главный пред­мет в мире», это личность и индивидуальность, т.е. не просто создание природы или продукт общественных условий, а автономное существо, способное с помощью разума изменить свою природу и самосовер­шенствоваться. Человек — это высшая ценность общества, «...уваже­ние всегда питают только к людям и никогда не питают к вещам». Сво­бода для Канта состоит из ограничения своих чувственных желаний, из самоограничения собственного произвола. Человек не стремится к счастью (как говорят утилитаристы), а стремится быть достойным (сча­стья), «практический разум не хочет, чтобы отказывались от притяза­ний на счастье; он только хочет, чтобы эти притязания не принимались во внимание, коль скоро речь идет о долге». Природным качеством че­ловека является себялюбие (эгоизм), оно ограничивается только нрав­ственностью. Поэтому для Канта главным понятием является понятие долга, который у него отождествляется с категорическим императивом (атрибутом категорического императива является бескорыстность, а гипотетического — польза). Всякая личность — самоцель и ни в коем случае не должна рассматриваться только как средство для осуществле­ния каких бы то ни было задач, хотя бы это были задачи достижения всеобщего блага. Категорический императив Канта звучит так: «...по­ступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству» (т.е. относись к человеку всегда как к цели, но никогда только как к средству), Кант особо подчеркивает, что чело­век «никогда никем (даже Богом) не может быть использован только как средство», и вот основной закон чистого практического разума зву­чит так: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства» (т.е. поступай так, чтобы каждый твой поступок мог стать общим правилом) [63].

Кант, на мой взгляд, выразил очень важное для своего времени по­нимание морали — ведь в нарождающемся капиталистическом обще­стве собственный интерес, эгоизм, себялюбие становятся базовыми человеческими отношениями, люди ориентируются в своем взаимо­действии с другими именно на эти качества, оценкой действий служит польза (или эффективность, как сейчас сказали бы), поэтому он проти­вопоставляет этому экономическому миру особый мир морали, кото-

рый происходит из чистого разума (дан априори) и способен противо­стоять человеческим чувствам (в центре которых эгоизм) в виде нрав­ственного долга.

Сфера морального закона у Канта отделяется от юридического за­кона, и один с другим никак не связан. (Так же и у Гегеля естествен­ная справедливость отказывается по моральным или иным соображе­ниям от формального права.) Вот это определение и приближает Кан­та к нашему современному разделению справедливого как морального и справедливого как законного.

Маркс, безусловно, заимствует для себя этот антропоцентрический принцип философского мира Канта, где человек, обладающий волей и поэтому свободный, представляет меру всех вещей. Для Маркса кате­горический императив Канта стал основанием критики капиталисти­ческого общества как несправедливого (что не сделано было Кантом), ведь капитализм основан на эксплуатации, а она предполагает исполь­зование человека исключительно как средства для получения прибыли. Кроме того, мотив действия капиталиста предполагает покупку рабо­чей силы, т.е. человек должен превратить себя в товар, в простую вещь, а это противоречит кантовскому пониманию человека как «главного предмета мира».

Гегель еще больше, чем Кант, настаивает на отличии человека от всего природного мира в связи с наличием у него воли, которая и де­лает человека свободным. Он пишет в «Gmndlinien der Philosophie des Rechts» (1821):

«Влечения, вожделения, склонности имеет и животное, но у животного нет воли, и оно должно подчиняться влечению... Человек же как нечто совер­шенно неопределенное стоит над влечениями и может определять и пола­гать их в качестве своих. Влечение заключено в природе, но то, что я по­лагаю его в это "я", зависит от моей воли, которая, следовательно, не мо­жет ссылаться на то, что влечение заключено в природе... Обыкновенный человек полагает, что он свободен, если ему дозволено действовать по сво­ему произволу, между тем именно в произволе заключена причина его не­свободы. Если я хочу разумного, то я поступаю не как обособленный ин­дивид, а согласно понятиям нравственности вообще; в нравственном по­ступке я утверждаю значимость не самого себя, а сути». Всякое угнетение, господство или рабство — это непонимание человеком собственной сво­боды, «...это неправое деяние не только тех, кто обращает людей в рабство, или тех, кто угнетает народ, но и самих рабов и угнетаемых», это некоторое переходное состояние от человека как природного существа к человеку как нравственному существу, как только человек понимает свою собственную сущность, он способен бороться с угнетением и рабством, «...если твердо

ГЛАВА 2. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА

2.9. Немецкий проект справедливого общества: Кант, Гегель и Маркс

придерживаться той стороны антиномии, согласно которой человек в себе и для себя свободен, то этим отвергается рабство» [64].

Вот эту идею Гегеля о необходимости осознания человеком себя как свободного существа и способности бороться против угнетения и рабства Маркс безусловно воспринимает и абсолютизирует. Маркс ду­мал, что рабочий класс с помощью таких учителей, как он сам, превра­щается из «класса в себе» в «класс для себя» и тогда уже способен на борьбу за свои осознанные интересы.

Способность помещать волю в каждую вещь дает право собствен­ности, «если в собственности моя воля... становится для меня объек­тивной, то собственность получает характер частной собственности». Для Гегеля право собственности — основание права вообще, поэтому и Маркс потом объявит основным производственным отношением от­ношение собственности. Но Гегель определяет равенство собственни­ков только как равное право всех обладать собственностью,

«...Часто выставлявшееся требование равенства в распределении земли или даже всего остального имущества есть тем более пустая и поверхност­ная рассудочность... К тому же равенство, которое хотели бы ввести в рас­пределение имущества, все равно было бы через короткое время наруше­но, так как состояние зависит от трудолюбия. То, что осуществлено быть не может, не следует и пытаться осуществить... Утверждение, будто справед­ливость требует, чтобы собственность каждого была равна собственности другого, ложно, ибо справедливость требует лишь того, чтобы каждый че­ловек имел собственность... Однако возможность получить долю всеобще­го имущества... обусловлена отчасти непосредственной собственной осно­вой (капиталом), отчасти умением... а также случайными обстоятельства­ми, многообразие которых создает различие в развитии уже для себя нео­динаковых природных, физических и духовных способностей — различие, которое проявляется в этой сфере особенности во всех направлениях и на всех ступенях и, действуя вместе с остальными случайностями и произво­лом, имеет своим необходимым следствием неравенство имущества и уме­ний индивидов» [65].

Вот так Гегель понимает равенство (как справедливость) — как пре­доставление всем равного абстрактного права собственности, но со­всем не как равенство имущества или доходов. Но примечательно то, что Гегель уже в качестве основания распределения выделяет капитал, а не только труд.

Еще одна идея крайне важна у Гегеля — это идея отчуждения. Для Гегеля рабство или крепостничество представляет собой полное от­чуждение свободной личности в пользу господина; наемная работа — это тоже отчуждение, но лишь частичное, только лишь части своей

жизни и труда. Вот эту гегелевскую идею отчуждения Маркс превра­тит потом в центральный аспект критики капитализма: раз рабочий продает свой труд, то он отчуждает свою свободную личность в поль­зу капиталиста, что не соответствует человеческой природе и соответ­ственно несправедливо. Обычно купля-продажа рабочей силы пред­ставляется по форме как правовое отношение в виде свободного дого­вора, но Гегель настаивает, что многие социальные отношения не мо­гут быть представлены в виде договора, поскольку в договоре может лишь отчуждаться единичная вещь, принадлежащая лицу на праве частной собственности, — например, брак для него не может быть до­говором; или государство нельзя представлять в виде договора. Маркс соответственно эту идею невозможности отнесения процесса купли-продажи рабочей силы к свободному договору выдвигает при критике капиталистического строя и объяснении природы эксплуатации (тру­дящихся).

Но вот еще одна интересная идея Гегеля, который хоть и не оправ­дывает моральных, но противоправных поступков, однако все же кос­венно оставляет такую возможность:

«Жизнь как совокупность целей имеет право пойти наперекор абстракт­ному праву. Если, например, жизнь может быть поддержана посредством кражи куска хлеба, то этим, правда, поражается собственность другого че­ловека, но было бы неправомерно рассматривать этот поступок как обыч­ное воровство» [66].

Вот это разделение справедливости как морали и установленного права впоследствии и дает возможность Марксу обосновать право на революцию. Интересно представление Гегеля о бедности и социальной справедливости:

«Если возложить на богатые классы прямую обязанность сохранить для обедневшей массы населения подобающий уровень жизни или если бы для этого нашлись прямые средства в другой публичной собственности (в бо­гатых лечебницах, благотворительных учреждениях, монастырях), то су­ществование нуждающихся было бы обеспечено без опосредования его трудом, что противоречило бы принципу гражданского общества и чув­ству независимости и чести его индивидов... Опыт показал, что там (осо­бенно в Шотландии) наилучшим средством против бедности, и особенно против утраты стыда и чести, этих субъективных основ общества, против лени, расточительства и т.д. — всего того, что создает чернь, является пре­доставить бедных их судьбе и дать им возможность открыто нищенство­вать» [67].

Как видим, Гегель считает справедливым существование челове­ка связывать с трудом, он не в восторге от благотворительности, счи-

ГЛАВА 2. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА

2.9. Немецкий проект справедливого общества: Кант, Гегель и Маркс

тая, что бедным надо предоставить только право нищенствовать. Меж­ду прочим он не так сильно отличается от нашего современного вос­приятия бедности: по всем опросам общественного мнения выходит, что бедные сами виноваты в том, что они бедные.

Наконец, одна из самых главных заслуг Гегеля в том, что он разра­ботал исторический и диалектический методы, каждую эпоху он свя­зывал с предыдущей в одну диалектическую цепь (античность — тезис; Средневековье — антитезис; современность — синтез), одним из пер­вых в своей «Философии истории» (1822) он пытался представить, как исторически развивается пространство свободы, т.е. как история пред­ставляет единый поступательный процесс расширения свободы.

«Из того, что было сказано в общей форме о различии знания о свободе, а именно, что восточные народы знали только, что один свободен, а гре­ческий и римский мир знал, что некоторые свободны, мы же знаем, что свободны все люди в себе, т.е. человек свободен как человек, — вытека­ет как деление всемирной истории... всемирная история представляет со­бой ход развития принципа, содержание которого есть сознание свобо­ды» [68].

Теперь посмотрим, как Маркс представлял справедливое общество. Для него всякая мораль — классовая мораль, справедливость как исто­рическая категория общественного сознания представляет продукт го­сподствующих производственных отношений, нет никакой вечной и неизменной справедливости, она всегда исторична и имеет классовый характер, есть справедливое общество с позиции буржуа, а есть — с по­зиции пролетария.

«Что такое "справедливое" распределение? — спрашивает Маркс в "Кри­тике Готской программы" (1875) — Разве буржуа не утверждают, что совре­менное распределение справедливо? И разве оно не является в самом деле единственно "справедливым" распределением на базе современного спо­соба производства? Разве экономические отношения регулируются право­выми понятиями, а не наоборот, не возникают ли правовые отношения из экономических?» [69].

Буржуазная справедливость — это свобода (буржуазной) лично­сти на основе частной собственности и формального равенства прав; в сущности, это свобода торговли, прежде всего свобода наемного ра­бочего продавать свою рабочую силу, а буржуа — ее покупать; это сво­бода неограниченно работать на капиталиста. Вся эта буржуазная сво­бода создает общество, где на одном полюсе — богатство и культура, а на другом — бедность и обездоленность, исторический закон капи­талистического накопления (описанный им в «Капитале») ведет ко

все большему относительному и абсолютному обнищанию рабочего класса. В этом Маркс видит несправедливость капитализма, частич­ный путь преодоления неравенства — прогрессивное налогообложение (это, кстати, одно из требований «Манифеста Коммунистической пар­тии»). Но посредством изменения отношений распределения пробле­мы в целом не решить, поэтому необходимо устранение самого капита­листического способа производства.

Справедливое общество — такое, где не существует наемного тру­да и эксплуатации человека человеком, т.е. нет отчуждения человека от своей собственной (трудовой) сущности, «каждый является только ра­бочим» (поэтому в «Манифесте» выдвигаются требования всеобщно­сти труда). В таком обществе нет классовых различий, сначала остается неравенство в доходах и уровне благосостояния («один рабочий женат, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше, и так далее», — объясняет Маркс его причину), но в будущем социальное равенство реализуется на основе принципа «каждый — по способностям, каждо­му — по потребностям!» (С. Н. Булгаков удивлялся впоследствии тако­му противопоставлению коллективного и индивидуального: «справед­ливое трудовое общество», по Марксу, будет каким-то «человеческим муравейником» или «спартанским обществом»).

Капитализм (этого слова и вправду нет в «Манифесте», вместо него используется выражение «буржуазное общество», а вот в «Кри­тике Готской программы» уже употребляется выражение «капита­листическое общество») держится на накоплении богатства в руках частных лиц на основе частной собственности. Условием этого на­копления служит наемный труд. «Эти рабочие, вынужденные прода­вать себя поштучно, представляют собой такой же товар, как и вся­кий другой предмет торговли» [70]. Справедливым для Маркса пред­ставляется отмена частной собственности, но не вообще собственно­сти, а буржуазной частной собственности, т.е. собственности, эксплу­атирующей наемный труд (в «Манифесте Коммунистической партии» предлагается отменить частную собственность на землю и (частично) передать средства производства (фабрики) в государственное управ­ление). Как произойдет переход к этому справедливому, по мнению Маркса, обществу?

«Условие освобождения рабочего класса есть уничтожение всех классов; точно так же, как условием освобождения третьего сословия, буржуазии, было уничтожение всех и всяческих сословий. Рабочий класс поставит в ходе развития на место старого буржуазного общества такую ассоциацию, которая исключает классы и их противоположность; не будет уже никакой

ГЛАВА 2. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА

2.9. Немецкий проект справедливого общества: Кант, Гегель и Маркс

собственно политической власти, ибо именно политическая власть есть официальное выражение противоположности классов внутри буржуазно­го общества. А до тех пор антагонизм между пролетариатом и буржуазией останется борьбой класса против класса, борьбой, которая, будучи доведе­на до высшей степени своего напряжения, представляет собой полную ре­волюцию» [71].

Что касается «полных» (коммунистических) революций, то с этим задержки не было — стоит назвать российскую революцию 1917 г., ки­тайскую революцию 1949 г., кубинскую революцию 1959 г. Попытки установить «справедливое трудовое общество» по Марксу существова­ли и существуют, собственность обобществлялась, средства производ­ства передавались в руки рабочих (которые не знали, что с ними делать) и государства, обязательные требования трудовой повинности вводи­лись, уравнительное распределение организовывалось, но все как-то заканчивалось одинаково некрасиво: неоправданные жертвы, нехват­ка продовольствия и дефицит предметов потребления. В итоге — еще большая несправедливость и диктатура пролетариата (в лице Сталина, Мао, Кастро). Вот вам для примера две точки зрения (одна — марк­систская, другая — антимарксистская) на большевистскую револю­цию 1917 г. и ее справедливость. Карл Каутский, известный марксист в 1921 г., очень четко увидел, что представляет собой «справедливое» об­щество в большевистской России, — обычная диктатура, с уничтоже­нием всех прав и свобод, принудительный труд, падение уровня жизни, та же эксплуатация в пользу якобы пролетарского государства.

«Государственное рабство — таков был кульминационный пункт большевистского коммунизма... Презрение к личности является отличительной чертой большевизма. Большевизм... останется темной страницей в истории социализма» [72]. Почему другие западные интел­лектуалы этого не замечали? Христианский философ И. А. Ильин вот так характеризует справедливость революции:

«Сколь бы разрушительны и свирепы ни были проявления русской ре­волюции, как бы ни попирала она всякую свободу и всякую справедли­вость, — мы не должны упускать из вида, что русский народ пошел за боль­шевиками в смутных и беспомощных поисках новой справедливости. "Старое" — казалось ему несправедливым; — "новое" манило его "спра­ведливостью",.. Однажды все народы поймут, что социализм и коммунизм вообще ведут не к справедливости, а к новому неравенству, и что равен­ство и справедливость совсем не одно и то же... Всякое преднамеренно бы­строе уравнение может двигаться только "вниз", понижая общий уровень (т.е. делая всех одинаково необразованными, плохо одетыми, бедными или больными). К этому и стремилась коммунистическая революция; чтобы не

было капиталистов и "кулаков", она делала всех нищими; чтобы не было профессиональной касты ученых, она наводняла профессорский состав невеждами и болтунами и этим насаждала всероссийское невежество» [73]. (Надеюсь, Ильин говорил не о нашем профессорском составе?)

Все социалистические-коммунистические государства проиграли в экономическом соревновании с капиталистическими странами. В ито­ге эти революционные «справедливые» преобразования закончились где-то de jure, где-то de facto опять капитализмом (упорствуют только некоторые упрямые, типа Северной Кореи). Можно утверждать (и я в этом убежден), что XX в. практически показал несостоятельность ком­мунистической справедливости как полного социального равенства на основе ликвидации частной собственности и передачи средств произ­водства в руки государства. Кроме того, никогда не могут быть оправ­даны те революционные жертвы, которые приносятся на алтарь буду­щего справедливого общества.

Но марксизм, безусловно, повлиял на трансформацию либераль­ных представлений о справедливости и способствовал (как с этим ни боролся сам Маркс) распространению и возвышению социал-демократической идеи справедливости. Социал-демократическая пар­тия Германии (СДПГ) была образована на съезде в Эйзенахе в 1869 г. на основе объединения Общегерманского рабочего союза (Ф. Лас-саль) и Социал-демократической рабочей партии (В. Либкнехт и А. Бе­бель). Основными требованиями социал-демократов были экономиче­ские: 5-дневная рабочая неделя и 8-часовой рабочий день; улучшенные условия труда; сокращение пропасти между бедными и богатыми путем увеличения и установления минимума заработной платы; прогрессив­ное налогообложение; борьба с безработицей и т.д. Эдуард Бернштейн, один из издателей газеты «Sozialdemokrat» в Цюрихе, считал, что проект общества, нарисованный Марксом, скорее утопия: «И если мы срав­ним учение Маркса с доктринами великих утопистов, то увидим, что марксизм хотя и содержит значительно больше элементов научного знания, так же далек от науки, как и утопический социализм» [74].

Известный лозунг Бернштейна «Цель — ничто, движение — все» означал, что мы не можем научно представить себе картину будуще­го справедливого общества, важно лишь постепенное преобразование капитализма в сторону требований социализма. По сути, Бернштейн более точно «чувствовал» ситуацию времени — капитализм еще не ис­черпал себя, у него остались силы и средства продолжить свое суще­ствование, он способен изменяться и соответствовать новым задачам времени, например, согласовывать интересы капиталистов и рабочих.

ГЛАВА 2. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА

2.10. Утилитаризм иэволюционизм кактеории справедливости: Вентам, Милль, Спенсер

По мнению Бернштейна, с дальнейшим развитием капитализма клас­совые противоречия не будут обостряться, положение рабочего класса путем государственных реформ все более улучшается. Средством пре­образования капиталистического общества Бернштейн объявлял пар­ламент и муниципалитеты, в которых социал-демократы должны ста­раться достигнуть большинства.

Серьезным аргументом социал-демократии является ограничение свободного рынка и социально ответственная экономическая поли­тика. По ее определению, капитализм всегда создает несправедливость (критика капитализма остается неизменной в современной социал-демократии и от марксистской мало отличается). Вот как позициони­руется это положение в современной шведской социал-демократии (социал-демократия была у власти в Швеции с небольшими перерыва­ми с 1921 по 2006 г.) — никакие экономические интересы не могут слу­жить препятствием для демократии, а демократия всегда может уста­навливать условия экономической жизни и ограничения рынка; «мир бизнеса вовсе не по доброй воле подчиняется правилам рыночной эко­номики. Безусловно, частное предпринимательство является одной из предпосылок существования рыночной экономики, но это не означа­ет, что наличие частного предпринимательства гарантирует появление рыночных отношений. Оставленные "без надзора" частные предприя­тия часто начинают действовать вразрез с принципами рыночной эко­номики» [75]. Высшей ценностью в социал-демократии является ра­венство. Но равенство не трактуется как уравнивание людей или их одинаковость. Равенство представляется как равенство возможностей (например, равное участие в общественном управлении посредством равного и всеобщего избирательного права; равное право на образова­ние или медицинское обслуживание). Равенство не противопоставля­ется свободе — все имеют равные права быть свободными. Но равен­ство не означает равенства результатов, оно еще означает равное пра­во быть разными.

Социал-демократы кроме свободы и равенства подчеркивают еще одну ценность — солидарность (нечто оставшееся от французско­го братства?). Что такое солидарность? Это свободное развитие лич­ности во взаимодействии с другими, взаимное уважение и внимание. В экономическом плане солидарность означает пособие по безрабо­тице, пенсии по старости или болезни, бесплатное образование. В то же время социал-демократия не требует отмены частной собственно­сти (такой капитализм она признает) и соответственно прибыли на ка­питал. Средством снижения поляризации доходов является прогрес-

сивное налогообложение. Вот таким справедливое общество на основе равенства, свободы и солидарности представляется шведским социал-демократам. Надо отдать им должное — они добились серьезных успе­хов в деле обеспечения справедливости (валовой продукт на душу на­селения — один из самых высоких в мире; средняя продолжительность жизни достигает 80 лет; низкая преступность; благоприятная экологи­ческая обстановка и т.д.). Означает ли это, что социал-демократическая справедливость по-шведски подходит и всем другим странам? Сомне­ваюсь, но скандинавская модель справедливого общества безусловно заслуживает внимания.

Немецкий проект справедливого общества, как ни странно, нашел себя не в социалистических странах, а в социал-демократии, прак­тические результаты которой особенно отчетливо видны в Скан­динавских странах и (в меньшей степени) в современной Герма­нии и Франции. Но остается и та часть мира, которая живет по ан­глосаксонской либеральной модели справедливости, ведущей свое начало от Гоббса, Локка и Юма, но в XIX в. она была суще­ственно преобразована двумя направлениями: утилитаризмом и социал-дарвинизмом.