Век Просвещения: рационализация справедливости

Чем отличается эпоха абсолютизма от Средневековья? Сословия как основные элементы социальной структуры сохраняются, но пред­ставители королевской власти получили однозначный перевес над со­словиями. Так был сделан предпоследний важный шаг на пути ко все­общему равенству: хотя большинство просвещенных людей XVII в. были очень далеки от представления, что все люди равны, но в отно­шении короля все, даже самые знатные, были равны. Почему? Потому, что все одинаково подчинялись власти короля, король не был теперь «первым среди равных», он был на недосягаемой высоте. Людовик XIV даже пэров Франции вынуждал опуститься до уровня простых поддан­ных, его министр финансов Кольбер (меркантилизм иногда так и на­зывали — кольбертизмом), происходивший из буржуазного сословия, имел власть гораздо большую, чем потомственные аристократы, а фа­воритки короля заставляли гранд-дам завидовать себе. Оставался по­следний шаг до признания полного равенства — отменить власть коро­ля. (Как отменить? Казнить — и не будет короля.) Это и было сделано потом Французской революцией.

Другое «изобретение» эпохи абсолютных монархий в социальной жизни — ориентация на ограничение аффектов (в том числе и физи­ческого насилия). Людовик XIV в отличие от Генриха IV уже не был королем-рыцарем: он не мчался во главе своих дворян в битве, война была поручена профессиональным военным; турниры как битва муж­чины с мужчиной или дуэли потеряли свое прежнее значение (особен­но после того, как Ришелье казнил одного из знатных дуэлянтов). За­хват, насилие, добыча — все это утратило прежнюю ценность и (как следствие) качество справедливого. Участие в церемониях двора, осно­ванное на выученной дистанции к другому, на сдерживании эмоций и самоконтроле, теперь ценилось больше, чем сила, храбрость и лов­кость. Всякое внешнее (насильственное) принуждение стало считать-

ся несправедливым, а справедливым — только самопринуждение. На­пример, считалось, что если кто-либо заставляет человека работать на себя, то это несправедливо, но если его заставляет нужда и он сам на-11 и мается на работу, то в этом нет никакой несправедливости.

И наконец, еще одно новшество XVII столетия, может быть, глав­ное и основное — развитие рационализма и просвещения. Два ло­зунга, на мой взгляд, характеризуют, но и определяют XVII столетие: «Knowledge is power in itself» и «Cogito ergo sum». Первый лозунг принад­лежит Фрэнсису Бэкону. «Знание — сила», — утверждал он, но не про­сто сила, а еще и власть. Второй — Рене Декарту, который в «Началах философии» (1644) отмечал, что «человеку, исследующему истину», не­обходимо хоть один раз в жизни усомниться во всех вещах — насколь­ко они возможны, и если мы станем отвергать все то, в чем можно со­мневаться, мы «легко предположим, что нет никакого Бога, никакого неба, никаких тел и что у нас самих нет ни рук, ни ног, ни вообще тела», но нелепо предположить, что мы сами, думающие об этом, не суще­ствуем, поэтому «я мыслю, следовательно, существую» — есть первое и вернейшее из всех познаний, встречающееся каждому, кто «философ­ствует в порядке».

Мишель Фуко очень четко и точно в работе «Слова и вещи» по­казывает отличия мышления эпохи Возрождения и эпохи абсолют­ных монархий: в XVI в. способ мышления состоял в разгадывании зна­ков, которыми наполнен мир, — их только надо уметь читать. Соответ­ственно знание представляется как проникновение в загадочное и свя­щенное пространство знаков, а познание — как название вещей. Спо­соб классификации вещей осуществляется посредством подобия, на­пример, если грецкий орех похож на мозг, то он будет полезен при лече­нии головной боли. В XVII в. рациональное знание выступает как раз­личение (с помощью рациональных процедур: измерения, исчисления, геометризации, классификации), язык теперь непосредственно соеди­нялся с мыслью, слова и вещи также соединяются без посредников, в итоге самое важное новшество XVII столетия, сформировавшее наше современное представление о рациональности, — язык и есть мысль. Знание теперь воспринимается через метод анализа, т.е. как способ установления порядка (вещей и слов, им соответствующих). Резуль­татом развития науки XVII столетия являются: естественная история (анализ природы), грамматика (анализ слов) и меркантилизм (анализ богатств) [25].

Что означал господствующий рационализм («математизация и ге­ометризация» повседневного мышления, по меткому выражению Гус-

ГЛАВА 2. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА

2.5. Век Просвещения: рационализация справедливости

серля) для нового понимания справедливости? Рационализм превра­тил справедливость из коллективного чувства в понятие разума. Спра­ведливым теперь стало то, что соответствовало разумному порядку; не­справедливым — то, что основано на суеверии и невежестве. Знание, понимание и их процедуры (методы) в противовес чувству и аффектам становятся основой справедливого решения (суда, например). Почему дуэли запрещаются? Потому что они более не считаются пригодным способом (методом) установления истины; потому что они представля­ют пережитки феодального периода; потому что лишить жизни друго­го можно только по решению суда (королевского). Если разум в состо­янии понять мир, то мы можем и переделать этот мир в соответствии с законами разума. Поэтому справедливое устройство мира — это его пе­реустройство на основаниях разума. Кроме того, рационализм означал развитие счета — поэтому и справедливость (в делении и распределе­нии богатств) приобретала все более количественные характеристики.

Рационализм в полной мере относился и к капитализму — они всег­да вместе, не существуют друг без друга. Как убеждал нас Вебер (и Зом-барт, конечно, тоже), рациональное предприятие — основа капитали­стического способа производства. Рационализм означал, что капита­лист действует (организует производство или торговлю) рациональ­но. Он не простой «капиталистический авантюрист», движимый слу­чайной жаждой наживы. Наоборот, капиталист стремится к «законной прибыли» (т.е. рационально и морально оправданной) в рамках сво­ей профессии. Рационализация охватывала понимание соотношения средств и целей — капиталистическое предприятие было самым эф­фективным (экономным) соотношением средств и целей; цели и сред­ства получили одинаковое (однопорядковое) денежное выражение; на­конец, средства выбирались из мирного арсенала (на чем настаивал Ве­бер, но с ним не соглашался Зомбарт). Рационализм капиталистиче­ского предприятия означал применение научных (значит — самых пе­редовых) методов и техники производства, механизм и машина стали материальными воплощениями этого процесса рационализации.

Теперь вернемся к развитию капитализма и соответствующему из­менению моральных представлений в этом новом капиталистическом обществе XVII и XVIII столетий. Как отмечает Бродель, капитализм всегда предполагает центр и периферию:

«...в случае Европы и примыкающих зон, которые она как бы аннексиро­вала, возникновение единого центра произошло в 80-е годы XIV в., и та­ким центром стала Венеция. Около 1500 г. произошел внезапный гигант­ский скачок, в результате которого центр переместился из Венеции в Ант-

верпен, затем, в 1550—1560 гг., центр вернулся в Средиземноморье, но на этот раз в Геную, наконец, в 1590—1610 гг. — новое перемещение — в Ам­стердам, остававшийся устойчивым экономическим центром европейской зоны в течение почти двух веков. Лишь в период между 1780 и 1815 гг. этот центр переместится в Лондон» [26].

Если Амстердам был в определенном смысле все еще городом-государством (со своей торговой империей от Антильских островов до Японии и Индонезии), то Лондон уже не город-государство, а столи­ца Британских островов, дающих городу непреодолимую силу нацио­нального рынка.

«Национальная экономика представляет собой политическое простран­ство, превращенное государством в силу потребностей и под влиянием раз­вития материальной жизни в связное и унифицированное экономическое пространство, деятельность различных частей которого может быть объе­динена в рамках одного общего направления. Одной лишь Англии удалось в достаточно ранний срок реализовать такое свершение» [27].

Этот британский национальный рынок был достаточно боль­шим — в 1707 г. Англия объединилась с Шотландией, в 1801 г. — с Ир­ландией, его даже нельзя сравнивать с внутренним рынком Соединен­ных провинций, поэтому он вообще не принимался в расчет голланд­скими капиталистами. Этот британский национальный рынок способ­ствовал внутреннему развитию капитализма, промышленного в том числе. Очень рано этот рынок стал превращаться из общественного в частный:

«Английские историки отмечают, что начиная с XV в. наряду с традици­онным общественным рынком (public market) возникает и приобретает все большее значение другой рынок, который они назвали частным рын­ком (private market), а я назову, чтобы подчеркнуть его отличие от перво­го, противорынком. Действительно, не пытается ли он избавиться от пра­вил традиционного рынка, нередко чересчур сковывающих? Передвижные торговцы, сборщики, скупщики товаров направляются непосредствен­на к производителю. Они покупают непосредственно у крестьян шерсть, коноплю, живой скот, кожи, рожь или пшеницу, птицу и т.д. Иногда они даже скупают эти продукты заранее — шерсть до стрижки овец, пшеницу на корню. Простая расписка, данная в деревенской корчме или на самой ферме, служит купчей. Затем они доставят свои покупки на телегах, вьюч­ных животных или лодках в большие города или внешние порты», — пи­шет Бродель [28].

В чем отличие такого рынка? Ответ прост — производитель и по­требитель теперь не связаны рынком, между ними возникает так не­обходимая фигура посредника, он и только он обладает полнотой ин-

ГЛАВА 2. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА

2.6. Либеральная трактовка справедливости: Гоббс, Локк, Юм и Смит

формации (знанием конечной цены, спроса, предложения), но и необ­ходимой суммой капитала. Никому он не позволяет знать всю цепочку или сеть обменов, и на этой асимметрии информации (как сказали бы представители теории «New Institutional Economics») он и получает при­быль. Чем длиннее эти цепочки обменов, тем меньше они поддаются общественной (или государственной) регламентации. Но еще необхо­димо и законодательное ограничение такого контроля, и его мораль­ное оправдание (право индивида на частную собственность и частную жизнь, равные права индивидов на свободу, четко определенные мини­мальные права государства и т.д.), и вот здесь в игру вступает англий­ская философия и политическая экономия — Гоббс, Локк, Юм и Смит.