Справедливость античного общества

Античное общество и его культура создали основу того, что мы называем европейским обществом и цивилизацией. Оно очень близ­ко нашему современному обществу, особенно римское общество с его юродами и государством, многоэтажными домами, театрами, стади­онами, освещением улиц, водопроводами, средиземноморской кух­ней (то, что сейчас называется правильным питанием, заимствовано у римлян) и т.д. Да и в области идей и ценностей два чудака — Пла­той и Аристотель — заложили основы нашего современного мышле­ния. Наше понимание справедливости также уходит корнями в ту ин­теллектуальную почву.

ГЛАВА 2. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА

2.2. Справедливость античного общества

У Платона справедливость связывалась со всеобщим порядком и соразмерностью (справедливость — свойство упорядоченных частей целого). Гармония или порядок в виде справедливого устройства уста­новлены богами, закреплены в традиции, отступление от которой — преступление. В человеке, считал Платон, справедливость — это от­дельная добродетель, согласовывающая все остальные (мудрость, хра­брость, рассудительность). Само государство как установленный поря­док социального существования в принципе и есть справедливость. «Когда люди отведали и того, и другого, то есть и поступали несправедли­во, и страдали от несправедливости, тогда они... нашли целесообразным до­говориться друг с другом, чтобы не творить несправедливости и не страдать от нее. Отсюда взяли свое начало законодательство и взаимный договор» [6].

Но государство справедливо устроено тогда, когда все сословия (во­ины, правители, работники) выполняют свои обязанности для общего благо, «заниматься своим делом и не вмешиваться в чужие — это и есть справедливость». (У римлян добродетель согласия — concordia — когда и патриции, и плебеи вместе, но по-разному служат на благо общей ро­дины, стала еще более популярной.) Однако законы и справедливость для свободных граждан одни, для несвободных — другие: «Должно на­казывать рабов по справедливости и не изнеживать их, как свободных людей, увещеваниями», — предупреждал Платон.

У Аристотеля в отличие от Платона понятие справедливости сужа­ется — из всеобщей категории (охватывающей и природу, и людей) она становится исключительно социальной. Только человеку присущи мо­ральные качества, понимание добра и зла, поэтому только он выражает справедливость и несправедливость. Люди устанавливают законы ради совместного существования, правовое поведение (следование закону) и есть справедливость, но только если закон применяется одинаково для всех и беспристрастно (это уравнительная справедливость, согласно Аристотелю). Но ведь не всякое действие регулируется законом, поэто­му следование общепринятым нормам морального поведения — поря­дочность или честность — также отражает справедливость (это, так ска­зать, частная справедливость в противовес общей).

Но не только равенство (всех перед законом) служит первым прин­ципом справедливости, это только равным — равное, а неравным — не­равное (рабам не свойственно вообще чувство справедливого, посколь­ку у них нет полноты всех прав и свобод).

«Некоторые люди — рабы, а другие — свободные граждане, потому что так назначено природой... Правильно и справедливо, что одними следует пра­вить, а другие должны осуществлять правление, к которому они пригодны

от природы; и коли так, власть господина над рабом тоже справедлива... Властвование и подчинение не только необходимы, но и полезны, и прямо от рождения некоторые существа различаются [в том отношении, что одни из них как бы предназначены] к подчинению, другие — к властвованию», — рассуждает Аристотель в «Политике».

И вот у Аристотеля четко проявляется второй принцип справедли­вости — «каждому свое» (дальше продолжившийся и закрепившийся в традиции римского права), т.е. Аристотель признает распределитель­ную справедливость, которая каждому воздает по его заслугам (напри­мер, в зависимости от его доли или согласно его положению).

Отношения обмена, развитые в античной Греции, не прошли мимо внимания Аристотеля, они также регулируются, согласно Аристотелю, мерой справедливости (этот вид справедливости называется коммута­тивной справедливостью, или справедливостью в обмене):

«Названия эти, и "убыток" и "нажива", пришли из [области] произвольно­го обмена. Ведь иметь больше своей [доли] — значит "наживаться", а иметь меньше, чем было первоначально, — значит "терпеть убытки", как быва­ет при купле, продаже и всех других [делах], дозволенных законом. А ког­да нет ни "больше", ни "меньше", но как раз все то же самое, говорят, что у каждого его [доля] и никто не терпит убытка и не наживается. Итак, право­судие при обмене, противном воле, — это, во-первых, середина между сво­его рода наживой и убытком и, во-вторых, обладание справедливо равной [долей] до и после [обмена]» [7].

Объединяло Платона и Аристотеля в их понимании справедливо­сти то, что справедливость могла быть понята только в особом обще­ственном контексте социальной группы, т.е. их справедливость — это справедливость древнегреческого полиса. Человек древнегреческого полиса существовал только в ключевых социальных структурах своего мира — город, род, семья и дом, дружба (кстати, важное общественное дело для греков в отличие от нашего понимания дружбы как частного дела). Обособление индивида от группы не могло быть понято и при­нято, именно такого человека (а не невежу) греки называли «идиотом» (idiotes — буквально «отдельный», частный человек, не принимающий участия в политике). Поэтому справедливость не понималась в совре­менном смысле слова как индивидуальная справедливость, как свобо­да или права индивида вообще — справедливо свободным (гражданам, а не рабам) обладать свободой, а несвободные достойны только под­чинения и несвободы.

В Древнем Риме гражданское общество еще в большей степени вы­двигает справедливость в ранг общественной добродетели. Самое зна-

ГЛАВА 2. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА

2.2. Справедливость античного общества

чительное общественное изобретение Рима — римское право — непо­средственно связано со справедливостью. Вот драгоценный лозунг: «Justitia est constans et perpetua voluntas jus suum cuique tribuendi» (спра­ведливость есть постоянная и непрерывная воля воздавать каждому свое). Из такого общего понимания правовой справедливости римский юрист Ульпиан (Domitius Ulpianus) выводил следующие «предписания права»: «жить честно, не чинить вреда другому, каждому предоставлять то, что ему принадлежит». (Этому потом удивлялся Шопенгауэр — за­чем кому-то предоставлять то, что ему и так принадлежит? Потом шу­тили иначе: если каждому — свое, то всем не хватит!) В соответствии с этим и юриспруденцию он определял как «познание божественных и человеческих дел, знание справедливого и несправедливого». Изуча­ющему право, подчеркивает Ульпиан, надо прежде всего узнать, отку­да происходит еловое (право); оно получило свое название от justitia (справедливость), ибо... право есть ars (искусство), boni (добра) и aequi (равенства).

«Справедливый», как видим, означает «равный», aequitas включа­ет в себя момент равенства, соразмерности, эквивалентности в челове­ческих взаимоотношениях. Хотя римские граждане ценят равенство — равенство всех перед законом, который становится универсальным, но закон все еще предназначен для свободных. Вот характерные примеры того времени: показания раба в суде считаются абсурдом, рабы не мог­ли назначаться третейскими судьями (но также и сироты, сумасшед­шие, немые, глухие, женщины и лица, не достигшие 20-летнего воз­раста), а вот все же исключение и замечательное признание прав рабов — они могли доносить на своих хозяев. Равенство в некоторой степе­ни относилось теперь и к женщинам: в период империи самым распро­страненным был брак, заключенный посредством договора, — жена оставалась самостоятельной, свободно распоряжалась своим имуще­ством и не переходила под власть мужа. Любимыми женскими заня­тиями считались хождение по магазинам (римляне и в этом очень по­хожи на нас) и разговоры с продавцами и встречными знакомыми. Су­пруга также всегда присутствовала рядом с мужем на всех обедах, что не было принято у греков.

В отношении индивидуальных добродетелей у римлян мужество (virtus) становится синонимом добродетели вообще, которая требует от гражданина храбрости, выносливости, достоинства и честности. Но мужеством могут все же обладать и дурные люди, а справедливостью, верностью долгу и клятве — только лучшие граждане [8]. Как мы ви­дим, справедливость ценится не сама по себе, но вместе с мужеством.

Римсущественно политически изменяется по сравнению с Древней Грецией: старый патриархальный строй и полисное устройство рушат­ся вместе со становлением империи, национальное право в этих усло­виях не работает; необходимо было такое право, которое было бы сво­бодно от всяких национальных особенностей, которое могло бы оди­наково удовлетворить и римлянина, и грека. «Ведь мы издаем законы не для одного только римского народа, но и для всех народов, честных и стойких духом» (Цицерон) [9]. Так римское право становится правом всемирным и универсальным.

Примитивное натуральное хозяйство заменяется в Римской им­перии сложными рыночными отношениями и международной тор­говлей (возникает также международное разделение труда — сам Рим на экспорт производил в основном только вино и масло, все осталь­ное получая от провинций). В соответствии с этим римское право ме­няет свой характер, двигаясь по рельсам индивидуализма: свобода личности и договоров делается его основой. В связи с этим и справед­ливость понимается с точки зрения универсализма и индивидуализ­ма. Интересно, что римляне в отличие от греков уже различали утили­тарную рациональность (благоразумие) и справедливость. Цицерон в «Диалогах» пишет:

«Между благоразумием и справедливостью есть разница... Благоразумие велит нам всячески умножать свое достояние, увеличивать свои богатства, расширять границы... Напротив, справедливость учит щадить всех, забо­титься о людях, каждому воздавать должное, ни к какой вещи, посвящен­ной богам, ни к какой государственной или чужой собственности не при­касаться» [9].

Гай Крисп (Gaius Sallustius Crispus), римский историк, отмечал:

«Когда трудом и справедливостью возросло государство, когда были укро­щены войною великие цари... и все моря, все земли открылись перед нами, судьба начала свирепствовать и всё перевернула вверх дном. Для тех, кто с легкостью переносил лишения, опасности, трудности, непосильным бре­менем оказались досуг и богатство, в иных обстоятельствах желанные. Сперва развилась жажда денег, за нею — жажда власти, и обе стали как бы общим корнем всех бедствий... Зараза расползлась, точно чума. Народ пе­ременился в целом, и римская власть из самой справедливой и лучшей пре­вратилась в жестокую и нестерпимую» [10].

Все это о «жажде денег» было написано не в период упадка импе­рии, а около 35 г. до н.э. Приведем высказывание Сенеки:

«Я говорю так: наслаждение стоит на краю откоса и скатится к страданию, если не соблюсти меры, а соблюсти ее в том, что кажется благом, очень

ГЛАВА 2. СПРАВЕДЛИВОСТЬ ОБЩЕСТВА

2.3. Справедливость христианского общества Средних веков

трудно. Только жадность к истинному благу безопасна... его дают чистая совесть, честные намерения, правильные поступки, презрение к случай­ному, ровный ход спокойной жизни, катящейся по одной колее» [11]. (Сам Сенека воспитал отличного ученика — будущего императора Нерона — одного из самых кровожадных чудовищ римского мира, затем Сенека вы­прашивал и наслаждался имуществом, экспроприированным Нероном, и в итоге сам вынужден был уйти из жизни по приказу Нерона — вот такая «чистая совесть» и «ровный ход спокойной жизни», но в такой судьбе за­ключался смысл и вкус жизни римлян.)

Как видим, справедливость приобретает моральный оттенок — ин­дивидуализм так или иначе приводит к эгоизму и гедонизму, но ему те-1 перь противостоят (у стоиков) альтруизм (заботиться не о себе, а о лю­дях, каждому воздавать должное и т.д.), некая «моральная выпрямлен-ность» (выражение А. Ф. Лосева) и «обязанность» как честно и посиль­но выполняемый долг.

Изменилось и отношение римлян к свободе (libertas) как политиче­ской и экономической независимости. Римляне к зависимости/неза­висимости относились даже более болезненно, чем мы, современные люди. Например, если римский гражданин был кому-либо должен, он не мог высказывать свое мнение, отличное от мнения той стороны, ко-торой должен. Римские стоики последовательно отстаивали идею ду­ховной свободы всех людей независимо от их общественного положения. «Тот, кто думает, что рабство распространяется на всю личность, — писал Сенека, — заблуждается: ее лучшая часть свободна от рабства. Только тело подчинено и принадлежит господину, дух же сам себе господин» [11].

Все люди равны в том смысле, что они — «сотоварищи по рабству», поскольку одинаково находятся во власти судьбы.

Но римляне существенным образом и отличались от современных людей, вся их жизнь была связана совместной жизнью с богами. В на­шей жизни боги трансцендентны непосредственному бытию человека, им предоставлено особое место, где-то вне обычной жизни. Повсед­невная жизнь римлян представляла прямое «сожительство» (сосуще­ствование) с богами, к которым относились домашние боги (пенаты), городские, имперские и т.д. С ними следовало советоваться, вступать в отношения обмена (посредством жертвоприношения), благодарить их, прислушиваться к ним и т.д. Всякие гадания (ауспиции — букваль­но: глядеть, как полетит птица или как «священные» куры клюют зер­но, и есть ли в этом какой-либо знак), предсказания, невероятные чу­деса — все это не просто занимало римлян, но и служило руководством к действию. Во времена империи стали особенно популярны культы

богов-спасителей, т.е. тех, кто обещал бессмертие души и окончатель­ный справедливый суд, при котором злые люди понесут заслуженное наказание, а невинно страдавшие получат «вечное блаженство». Уже в I в. н.э. в Риме начинает распространяться культ иудейского бога Яхве, где также признавалось бессмертие души и освобождение с помощью посланного Яхве Мессии.

До христианства оставался только один шаг — но еще раньше по­нятие гражданской, человеческой, общественной справедливости все более смещалось в сторону справедливости высшей и конеч­ной, т.е. исключительно божественной.