Православная церковь в общественно-политической жизни Росссии.

(конец XV – начало XVI столетий)

1. Еретические движения.

2. Идейно-политические взгляды «нестяжателей» и «иосифлян».

3. Установление союза царской власти и церкви.

В предыдущей лекции мы определили, что русская церковь к середине XV столетия представляла собой могущественную феодальную организацию,

в значительной степени пользующуюся политическим суверенитетом, оказывающую влияние на все стороны жизни общества.

Однако со второй половины столетия положение церкви в государстве стало меняться. Подписание императором и патриархом в 1439 г. во Флоренции унии с католической церковью свидетельствовало об ослаблении Константинополя и говорило об измене греками истинному православию. Этого не могли принять на Руси, кстати как и в Польше, и Литве. (Только в Киеве и Смоленске терпимо отнеслись к унии.) Поэтому московский митрополит Исидор, подписавший унию, в 1440 г. по приезде в Москву был взят под стражу и заточен

в Чудов монастырь. (Правда, через год он оттуда бежал.) Русская митрополия долго, до 1448 г., оставалась свободной. Избрание рязанского епископа Ионы митрополитом 15 декабря 1447 г. означало установление независимости русской митрополии от православных властей на Востоке. Отныне избрание митрополитов стало делом русского священного собора, а не прерогативой константинопольского патриарха.

Первый московский самостоятельный митрополит оказался стойким политическим, даже жестоким и неумолимым бойцом. Своими политическими акциями – посланиями, угрозами отлучения от церкви, дипломатическими миссиями – Иона деятельно помогал Василию II в его борьбе с Дмитрием Шемякой и поддерживавшими его князьями и боярами. Тесное сотрудничество митрополичьей кафедры с великокняжеской властью быстро стало приносить свои плоды. Иона получил от Василия Темного значительные земельные пожалования и нижегородский Благовещенский монастырь с «богатейшими рыбными ловлями в реке Волге».

Однако промосковская политика Ионы неизбежно должна была привести, как и во времена митрополита Алексея, к разрыву иерархических связей с православной церковью польско-литовского государства. Великий князь литовский и король польский Казимир поначалу признал Иону главой православных христиан в своих землях, за исключением бывшей Галицко-Волынской Руси.

В первое десятилетие своего правления Ионе удалось несколько раз посетить Литву. Однако уже в 1456 г. Казимир формальным образом порвал отношения

с московским митрополитом, приняв посланного из Рима митрополита-униата Григория. Преемникам Ионы на московской митрополии уже никогда более не удавалось получить признание в землях, подвластных польской короне и Великому князю литовскому. Он был последним московским иерархом, носившим титул «митрополита Киевского и всея Руси». Отпадение литовских епархий, а также завоевание турками Константинополя в 1453 г. и разрыв связей с патриархатом в конечном счете отрицательно сказались на авторитете московского митрополита. Постепенно, но неотвратимо исчезал политический суверенитет митрополичьей кафедры. Попытки митрополита Московского Геронтия (1473-1489 гг.) противоречить великому князю особого успеха не имели. Князь настойчиво старался превратить митрополичью кафедру в составную часть аппарата управления Московской Руси, во главе которого стоит великий князь.

Говоря об отношениях Ивана III с митрополичьей кафедрой, следует помнить, что великий князь нанес ряд тяжелых ударов церкви и прежде всего новгородскому «дому святой Софии», который и после присоединения Новгорода продолжал сохранять самостоятельность и не лишен был элементов сепаратизма. Во время осады Новгорода зимой 1478 – 1479 гг. главным предметом спора между великим князем и новгородскими правителями был вопрос о церковных землях. В результате длительных переговоров новгородцы согласились уступить Ивану III десять владычных (архиепископских) волостей и половину владений шести крупнейших новгородских монастырей. Иван III приказал арестовать новгородского архиепископа и поместить в московский Чудов монастырь. Эта акция также сопровождалась конфискацией церковных имуществ. Наступление Ивана III на собственность монастырей превращало их, по существу, в заурядные «богомолья», теряющие свое общественно-политическое значение. Как видим, Иван III, покончив с политической независимостью церкви, попытался пойти дальше и поднял руку на её экономические ресурсы. Однако здесь Иван III натолкнулся на глухую стену дружного сопротивления церковников.

Вы уже обратили внимание на то, что в ходе бурных событий конца

XV ст. постоянно скрещивались, переплетались и сталкивались самые разнообразные течения – церковные и светские, давая иной раз совершенно неожиданные и причудливые сочетания. Один из видных церковных деятелей того времени, Иосиф Волоцкий, с неудовольствием писал, что «ныне и в домах и на путях, и на торжищах иноки и мирские, и все сомнятся, вси в вере пытают».

Первые протестующие голоса против феодальной церковной организации и феодального благочестия стали раздаваться в конце XIV в.; начавшееся тогда еретическое движение в своей основе было городским, опиралось на молодое русское бюргерство, преимущественно на ремесленную его часть. Начавшись

в Пскове, оно перекочевало в Тверь и Новгород, из Новгорода – в Москву,

и, несмотря на все меры против него, оно в течение полутора веков продолжало гнездиться в Москве и других городах, изменяя свои формы и содержание, но неизменно сохраняя одну и ту же тенденцию: критиковать феодальную церковь и бороться с нею.

Первую ересь официальные представители русской церкви назвали ересью стригольников. (На сегодняшний день существует не менее 5 определений понятия стригольники. По мнению одних ученых, это название дано сообразно с ремеслом Карпа, одного из основателей секты – «художеством стригольника», т. е., по наиболее вероятному толкованию, «стригаля сукна» – ремесленника-суконщика. Согласно другой версии, так звали непосвященных или «недопосвященных» причетников, имевших на голове, точнее – на гуменце, особую стрижку.) О казни их руководителей, двух дьяконов – Карпа и Никиты и третьего, анонима, сообщают летописи под 1375 г. «Побиша стригольников еретиков диакона Микиту и Карпа простца, и третьего человека с ними, свергоша их с мосту, развратников святые веры…»,- говорится в первой Софийской летописи. Через пять лет в Новгород и Псков приехал из Константинополя архимандрит Дионисий с грамотой патриарха Нила о стригольниках; еще несколько лет спустя (1386 г.) выступает с поучением против стригольников Стефан Пермский, известный проповедник и просветитель. А в 1416-1427 гг. митрополит московский Фотий посвящает тем же еретикам целые четыре послания. Все церковные сановники в один голос изобличают врагов церкви и веры Христовой, как они называют стригольников. Именно эти обличения позволяют понять взгляды стригольников, от которых до нас ничего не дошло – ни одного слова или поучения.

Активными участниками движения стригольников были посадские люди и низшее духовенство. Стригольники считали свою общину универсальной церковью последних времен, а себя – единственными “правоверными” , “истинными христианами”. Они считали себя приверженцами древнего благочестия и церковніх канонов. Они отвергали существовавшую на Руси всю церковную иерархию и монашество, весь «чин священнический», который поставлялся за деньги, решительно осуждали мздоимство церковников, исходя при этом из простой истины: «достоин или нет» иерей поставления. «Не достойны-де их службы, яка не нестяжаша, но имения взимають у хрестьян, подаваемое им приношение за живыя и за мертвыя». Вместо стяжания, недостойного образа жизни они выдвигали принципы честного жития, достоинства человека, сдержанности в потребностях, даже аскетизма.

Стригольники не признавали за церковнослужителями право быть посредниками между Богом и людьми – «сии учители пьяницы суть, ядять

и пьють с пьяницами». Стригольники отвергали таинство «священства»,

а также таинства причащения, покаяния, крещения, исполнение которых сопровождалось большими поборами в пользу духовенства. Уже Карп-стригольник говорил, что «недостоит над умершими пети, ни поминати, ни службу творити, ни приноса за мертвыми приносити к церкви, ни пирогов творити, ни милостыни давати за душу умершего». Этим таинствам они противопоставляли разумный подход к вере, изучению книг, осмыслению «учения Господня».

В противовес попам, которые «морили гладом душевным» своих прихожан, стригольники «почитали» священные книги «перед всеми» и, как замечал их противник Стефан Пермский, «или бы не от книжнаго писания говорили, никто бы не послушал их». Обличая продажность попов, их пороки и невежество, они требовали права религиозной проповеди для мирян, ссылаясь на проповеди апостола Павла, который повелел учить и простому народу. Некоторые из стригольников, по-видимому, не верили в церковное учение о воскресении мертвых и приближались к представлению о Христе как о простом человеке, учителе и проповеднике, но еще не стали антитринитариями (т. е. противниками основной доктрины христианства – о триедином Боге) и пантеистами (отождествляли Бога и природу).

В этом заключался важный сдвиг средневекового мышления в сторону рационализма, освобождения человеческого духа от беспомощного преклонения перед таинственной силой «высшего божества». В конечном счете, учение стригольников подрывало основы религиозного мировоззрения, хотя сами стригольники от него полностью не отходили.

В конце XV ст. в Новгороде, а затем и в Москве активизировались еретически настроенные группы. Противники новой ереси назвали её участников «жидовствующими». (Советские историки называли ересь новгородско-московской). Иосиф Волоцкий, яростно обличавший новгородских еретиков, указывал как на основателя ереси на некоего «жидовина Схарию», приехавшего в Новгород из Литвы. Об этом же писал и архиепископ новгородский Геннадий митрополиту Зосиме (октябрь 1490 г.). «…коли был в Новеграде князь Михайло Олелкович, а с ним был жтдовин еретик, да от того жидовина распростерлась ересь в Ноугородцкой земли, а держали ее тайно». Судя по их сообщениям, среди новгородских еретиков имелись священнослужители (из 27 известных по именам участников новгородской ереси не менее 22 принадлежали к попам, дьяконам, клирошанам и членам их семей), дети боярские, купцы, простолюдины; среди московских еретиков – купцы, клирошане, простые люди «да иных многих от великого князя двора». Геннадий упоминает также сельских жителей, крестьян: «Да та прелесть здесе распрострелася не токмо

в граде, но и по селом. А все от попов, которые еретики ставили в попы».

Помимо простых людей и священнослужителей, приверженцами нового движения стали представители верхов: Елена Стефановна, жена Ивана Ивановича Молодого, старшего сына Ивана III, и великокняжеский дьяк Федор Курицын. Им покровительствовал сам Иван III и, если верить свидетельствам противников, еретичествующий московский митрополит Зосима, который якобы заявлял: «А что то царство небесное? А что то второе пришествие? А что то воскресение мертвым? Ничего того несть – умер кто ин, то умер, по та места и был!»

«Жидовствующие» (как и «стригольники») отвергали церковные обряды и иерархию, обличали церковное стяжательство и поставление священнослужителей «по мзде», отрицали само монашество, выдвигали идею о несвятости Богоматери, невозможности воскресения мертвых. Некоторые из них не признавали догмата о троичности бога как противоречащего тезису о единобожии. К тому же «Жидовствующие» отличались необыкновенной по тем временам грамотностью. Они уделяли большое внимание занятиям астрономией, впервые перевели на русский язык многие священные книги, античные мифы. В своих произведениях “Лаодокийское послание”, “Написание о грамоте” Федор Курицын, например, проводит мысль о свободе воли («самовластии души»), достигаемой путем образования, грамотности.

Новгородско-московские еретики поддерживали великокняжескую власть в её борьбе с проявлениями феодальной раздробленности, выступали за секуляризацию церковных земель. Для Ивана III это было заманчиво. (Мы уже говорили о том, что в это время идет испомещение дворянства. Однако государственных, да и боярских, земель становилось все меньше и меньше. В то же время огромные владения имелись у монастырей. Их то и можно было отобрать.) Он некоторое время не давал в обиду еретиков. Но долго так продолжаться не могло. Ересь, направленная против церкви и существующих порядков? становилась, в конечном счете, народным движением. Рационалистическая критика богословских догм открывала путь к подрыву основ религиозного мировоззрения, могла привести к реформации. Выступление против официальной религии

и церкви, какими бы целями ни руководствовались сами еретики, неизбежно приобретало характер антифеодального протеста.

Понятно, что официальная церковь враждебно встретила новое оживление еретических движений и сосредоточила все силы на борьбу с ними. Поддержал официальную церковь и великий князь московский. Поддержка со стороны церкви ему была необходима прежде всего в осуществлении внешнеполитических планов.

На церковных соборах 1490 и 1504 гг. еретиков отлучили от церкви

«за хулу на Иисуса Христа и богоматерь, на святые иконы» и «обыскаша еретиков, повелеша их, лихих. смертною казнию казнити. И сожгоша в клетке диака Волка Курицына да Митю Коноплева, да Ивашка Максимова декабря 27

(1504 г.). А Некрасу Рукавова повелеша язык урезати, и в Новегороде в Великом сожгоша его. И тое же зимы архимандрита Касияна урьевского (новгородского Юрьева монастыря) сожгоша и его брата, иных многих еретиков сожгоша. А иных в заточение разослаша, а иных по манастырем».

Рационалистические, гуманистические идеи русских реформаторов подрывали устои официальной церкви, и недаром она ополчалась на них с такой непримиримостью. В то же время церковь вынуждена была пойти на некоторые преобразования. Церковный собор 1503 г. запретил священствовать вдовым попам, инокам и инокиням проживать в совместных монастырях, «святителям» брать мзду за поставление в сан священникам.

Ересь вроде бы была разгромлена. Но вольнодумные идеи продолжали распространяться и в дальнейшем, что во многом и заставило ортодоксальных священников искать пути укрепления церкви. К концу XV ст. четко определилось два направления. Одно в литературе получило название «нестяжатели», другое – «иосифляне».

Во главе нестяжателей стоял Нил Сорский, которого уже современники называли «великим старцем», «мужем силы духовной».

По некоторым сведениям, Нил родился в Москве в 1433 г. К какой социальной среде он принадлежал – установить трудно. В одном из своих посланий Нил называет себя поселянином из рода Майковых, но в действительности не имел ничего общего

С крестьянами: с ранней молодости жил в Москве и был «скорописцем», т. е. занимался переписыванием книг. Постригшись в монашество, он ушел на север, в Кирилло-Белозерский монастырь, где была очень строгая дисциплина. Однако остался недовольный порядками в монастыре и вскоре его покинул. Совершил путешествие на Восток. Посетил Константинополь и долго прожил на Афоне. Там Нил изучил греческий язык, стал последователем византийского мистического течения исихазма (этико-аскетическое учение о пути к единению человека с богом через «очищение сердца» слезами и самососредоточения сознания). Именно на Афоне у Нила созрело критическое отношение к тогдашнему типу монашеской жизни и создалось представление о возможности и необходимости иного пути к спасению. С благословения афонских старцев вернулся на Русь и основал себе скит на реке Соре, в месте, где «мирской чади мало входно». К нему стали собираться многочисленные последователи, все люди «его нрава». Для них Нил написал «Предание ученикам», обширный «Устав о жительстве скитском», в которых воплотились основные принципы идеологии нестяжательства.

Нил Сорский много размышлял над критикой церкви и ее пастырей еретиками. Однако отношение его к ним мало чем отличалось от отношения иосифлян. «Лжеименных же учителей еретическая учения и предания, – писал он,– вся проклинаю аз и сущии со мною, и еретики вси чюжи нам да будут».

В учении Нила Сорского основной вопрос уделяется идее самосовершенствования и аскетизма. Для Нила центр жизни инока заключался в его внутреннем, духовном мире, в непрестанном личном самосовершенствовании. Все нужное для жизни они должны приобретать «от трудов своих». «Аще ли же не удовлимся в потребах наших от делания своего за помощь нашу или за иную некую вину благословну, – говорил Нил, – то взимати мало милостыня от христолюбцев нужная, а не излишняя. Стяжание же, иже по насилию чюжих трудов събираема, вносити отнюдь несть нам на пользу». Сущность нестяжания составлял также отказ от украшения церквей. Нил считал, что, если кто раздаст нищим все сосуды церковные, он ни в чем не отступит от истинной веры «яко не лепо чюдитися делом человеческих рук и о красоте здания своих величатися». Золото и серебро в церкви – только «ловитва» дьявола «бесовское насеянье». Богу же необходима лишь чистая молитва и скорбящее сердце.

Для Нила аскетизм внешней жизни был неотделим от аскетизма ума. Он самым решительным образом отвергал всякое свободное мышление, ориентируясь исключительно на божественные заповеди. «По своей воли и по своему разуму не смею что творити»,–- заявлял Нил. С этим связан и его критический подход к церковным текстам: «писания бо много, но не вся божественна суть». Он во всем требовал «согласия» разума человеческого с божественным откровением, что означало «очищение» ума от мирских «страстей», т. е. приведения ума к непрерывной готовности усваивать евангельские истины. Нил много рассуждал об «умном делании» и «страстях души», всецело погруженный в «слезное» видение мира. Излюбленной стихией Нила до конца его дней (умер

в 1508г.) оставались отшельничество, мистика, и он никогда не изменял своим принципам. В своем завещании Нил просил людей: « Бросьте тело мое в этой глуши, чтобы съели его звери и птицы, потому что грешило оно перед богом много и недостойно погребения. Если же этого не сделаете, тогда, выкопав яму глубокую на месте, на котором живем, со всяким бесчестием погребите меня».

Таким образом, Нил Сорский предлагал путь ухода от мира, путь самосовершенствования, умной молитвы, обязательное занятие трудом, аскетизм и, по сути, отрицание церковной организации и замене её скитской организацией. Следовательно, объективным результатом такой реформы монашества должна была явиться ликвидация монастырских вотчин, церковного землевладения. Эти положения нашли широкое обоснования в дальнейшем в учении Васиана Патрикеева и Гурия Тушина.

Другая группа церковных деятелей, (наоборот), настаивала на необходимости для церкви иметь большие материальные средства, что даст ей возможность успешно выполнять функции проводника христианского учения. Во главе этой группы стоял игумен подмосковного Волоцкого монастыря Иосиф.

Иван Санин (Иосиф Волоцкий) происходил из семьи служилых людей. Блестящий организатор и начетчик, он был прекрасным хозяином. Основанный им монастырь быстро и непрерывно рос, превращаясь в крупную хозяйственную вотчину.

В монастыре Иосиф ввел строгие порядки, соблюдение «благочиния» и внешней обрядности. Монахами монастыря являлись многие «добрые люди от князей и бояр». Среди них князь Андрей Голенин (из рода князей ростовских), Дионисий (князь звенигородский), Нил Полев (из рода князей смоленских), тверской боярин Андрей Квашнин и другие. Здесь были и выходцы из низших слоев населения. Социальные различия постриженников отразил устав Волоцкого монастыря. Монахи делились на три категории: