Комедии. Я только отказывался от того, чтобы добиваться

Смеха самоцельного во что бы то ни стало, чтобы сделать

это своей задачей≫. ≪ . . . М н е меньше всего хотелось думать

О трюках, о том, чтобы зрители смеялись у нас больше, чем на

Какой-нибудь другой постановке. Думать об этом —значило

Отвлечься от какой-то другой, более важной задачи, о которой

я уже говорил≫.1

Это свое убеждение Товстоногов последовательно воплотил

в спектакле: не отказался от некоторых трюков, но подчинил

Их строгой логике действия.

Товстоногов, где мог, уводил спектакль от элементарно бытовых

Решений, предполагающих дотошность воспроизведения

Обстоятельств пьесы. К примеру, он слил воедино все роли полицейских,

Которые в спектакле стали образом кровожадной и

Страшной полицейской машины, воплощением обезличенных

Исполнителей воли городничего. Сделано это раскладкой одной

Фразы на нескольких человек. Трое полицейских стоят перед

Городничим, когда он говорит реплику, адресованную по пьесе

только квартальному: ≪Да смотри: ты! ты! я знаю тебя: ты там

кумаешься да крадешь в ботфорты серебряные ложечки...≫

Начало реплики адресовано первому полицейскому, ко второму

относится ее продолжение, к третьему ее заключительные слова:

≪Смотри! не по чину берешь! ступай!≫

По такому же принципу раскладывается реплика Осипа,

Посылающего полицейских с письмом о лошадях. Ту фразу, которую,

по ремарке Гоголя, Осип ≪говорит за сценой≫, в спектакле

он произносит, обращаясь к тем же полицейским: ≪... отнесешь

письмо на почту≫ —одному, другому —≪и скажи почтмейстеру,

чтобы он принял без денег≫, третьему —≪да скажи,

чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку ...≫

Добиваясь комических эффектов, Товстоногов призывал актеров

≪забыть, что играем комедию≫. Один из самых смеш1

≪Советская культура≫, 1972, 23 мая.

Ных, дважды в вариациях повторяемых трюков найден в сцене,

предваряющей сцену вранья: ≪Без чинов. Прошу садиться≫,— говорит Хлестаков, и все шестеро чиновников садятся на один

Стул. При повторении этой мизансцены Хлопов оказывается на

Коленях у городничего и сам недоумевает —как он попал в такое

Положение.

В сцене вранья, которую Хлестаков —О. Басилашвили проводит

С истинным вдохновением, отчетливо понимаешь, что,

В сущности говоря, Хлестаков не врет, он просто относит к своей

Персоне все то, что реально существует в жизни, все, о чем он

слышал, а кое-что и видел в Петербурге: посланники, барон

Брамбеус, почтительный шепот в приемных, департамент, дворец,