ОТПУСКНИКИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Забрав из Кабула отпускников, на «Скобу» воз­вращались сытые и ленивые. Трезвым был только правый летчик, как самый здоровый и отлупленный меньше всех в ночной баракинс-кой транспортировке «двухсотых».

Когда при тусклом салонном освещении за сооруженным наспех из ящиков с боеприпаса­ми столом подняли третий тост, вертолет кач­нуло, будто лодку в сильнейший шторм. И од­новременно над головой пронесся звук, похо­жий на сильный продолжительный выдох ги­ганта.

Все, находившиеся в салоне, повалились сначала вправо, а затем, вперемешку с веща­ми, — влево. Дверца, ведущая в салон, оглу­шительно хлопнула, как пистолетный выст­рел. Бесконтрольно болтавшийся еще не­сколько секунд вертолет с трудом выровнял положение.

— О-о-го! — произнес кто-то.

Мгновенно протрезвев и выгребаясь из об­щего завала, отпускники с экипажем стали на­перебой строить догадки.

— А «правак» — молодец, удержал борт, — к Виктору вдруг вернулся дар речи.

Отпускник Дед, наконец усевшийся на си­денье и продолжающий держать во рту не при­куренную папиросу, изрек:

— Уже второй раз со мной такая ерунда. Это НЛО из Пакистана гадят нам таким обра-­
зом. Похоже, к нам заходят борта с выключенными огнями, без опознавательных знаков.
Видимо, американские Ф-15, у них мощная Радиолокация: они хорошо нас видят и старают-­
ся так сближаться с нами, что при проходе чиркают по нам воздушной волной, как лез-­
вием. Мне кабульские ребята на командном пункте говорили, что в последние три месяца
стали часто наблюдать на своих радарах эти неопознанные засветки. Они заходят из Паки-­
стана или из Ирана и туда же уходят.

— Ага! Ребята из НАТО крылышки точут, сожрать нас хочут, — в Викторе проснулся поэт-
юморист.

На вновь собранный стол водрузили поча­тую бутылку водки, из которой в этой суматохе не вытекло ни капли. Распорядитель пира хранил её пуще зеницы ока, лёжа вверх тормашка­ми под ящиками.

— Так, — возбужденно заерзал командир, —
«праваку» благодарность за наши спасённые шкуры, а тому, кто водку русскую сберёг, хода­тайствуем на орден.

За то и выпили.

В девять утра было объявлено построение всего личного состава. Обычно на такие по­строения выползали все, даже с посторонней помощью. Уж больно веский был аргумент, хотя погода стояла не просто нелётная, а даже и не ходячая. Низкие рваные облака, сырые и тяжё­лые, цеплялись за головы собравшихся.

— «...А я в Россию, домой, хочу, — всхлип­нул какой-то «артист», — я так давно не видел
маму».

Пока ожидали командира, прилетевший ночью отпускник рассказал анекдот-быль. Собравшаяся вокруг него куча народа смея­лась так, что вызвала беспокойство местного «энкавэдэшника» — постоянно пьяного, внешне отзывчивого, щупленького старшего лейтенанта.

Отпускник поведал реальный случай, кото­рый смело можно было назвать анекдотом вой­ны номер один.

К его жене в дом постучались представите­ли военкомата с документом на руках, подтвер­ждающим, что муж, то есть он, награждён ор­деном Красной Звезды. Посмертно. И всё-бы ничего, и герой наш в данную минуту был дей­ствительно без признаков жизни. Но, если так можно выразиться, не до самого конца без при­знаков... Мертвецки пьяный, он валялся в сво­ём гараже, поскольку имел на то полное право — находился в долгожданном боевом отпуске. Как говорится, награда нашла героя.

* * *

— Равняйсь! Смирно!

Начальник штаба огласил приказ команди­ра части. Затем сам командир зачитал фами­лии людей, имеющих заслуженное право за прошедший месяц быть представленными к высоким правительственным наградам. Такая практика награждения, берущая свое начало еще в славной Российской Императорской Армии, существовала во всех боевых отрядах в Афганистане, и получить незаслуженную награду было невозможно, ибо каждый знал о каждом всё.

Но в некоторых частях, близких к главному отделу кадров как к последней инстанции, выносящей окончательный вердикт о награжде­нии, для особо «нуждающихся» существовала шкала для получения государственных знаков боевого отличия — от четырёхсот до тысячи чеков Внешторга, в зависимости от достоин­ства награды. Порой можно было «сделать» себе орден, не выходя за КПП — контрольно-пропускной пункт. В гарнизонах, подобных «Скобе», за награды платили кровью и потом, ранениями, а зачастую — и жизнью. Таким ор­деноносцам — слава!

ТРИЗНА

Вы пали за Русь! Вы умерли за Отчизну! Русский народ за вас отомстит И справит кровавую тризну.

«На сопках Маньчжурии»

Плывшие второй день со стороны Индийско­го океана набухшие от влаги клочковатые тучи сумрачно заглядывали в каждое окно. Сосед Виктора, Шурик, тоскливо перебирающий стру­ны гитары, лежащей у него на животе, бубнил уже в десятый раз:

— И летать уже обрыдло, а не летать ещё хуже.

—Вот сейчас и полетим, — Виктор припод­нялся. Из приоткрытой двери торчала голова посыльного.

— Товарищ капитан! Вылет.

— Накаркал, — быстро одеваясь, бурчал Виктор.

Четвёрка бортов с поисковой группой, об­лизывая скалы, неслась в сторону Бараки. Надо было забрать одного «двухсотого» с высокогор­ной заставы.

Шли очень осторожно, видимость была не более трехсот метров. По лобовому стеклу вер­толёта ползла плотная лужа, дворники не успевали справляться. На подходе к цели види­мость заметно улучшилась.

Точка находилась на высоте три с полови­ной тысячи метров. Площадка была настолько мала, что посадить ювелирно можно было толь­ко один борт, что и сделал Колька-ас, прилип­нув к скале сразу тремя стойками шасси. Ос­тальные борта терпеливо ожидали, встав в круг. «Двадцатьчетвёрки» зорко простреливали ме­стность, создавая надежную защиту.

Навстречу спрыгнувшему с вертолёта Викто­ру бежало какое-то лохматое, грязное чудо в воло­чащейся по земле офицерской шинели без погон.

— Ты кто? — оторопел Виктор. — Кого за­бирать?

— Вы его в Кабул или на «Чайку»? — воп­росом на вопрос ответило подбежавшее чудо.

— По такой погоде только на «Чайку», на Кабул — ночью.

— Тогда погоди еще минут десять, сейчас закончу операцию. Я здесь вроде как медсестра,— чудо наконец представилось.

Кто она такая и как сюда попала, было со­вершенно непонятно, но на войне удивляться не приходится. Потрясало не то, что она вооб­ще оказалась на этой забытой всеми точке, а то, как медсестра делала операцию.

Парню с заставы, насчитывающей всего семь человек бойцов с лейтенантом и этой дев­чонкой, во время ночного боя пуля попала в живот, разорвав желудок. И эта самоотвержен­ная медсестра зашила его, имея в руках риту­альный «духовский» кинжал, анашу, совершен­но неизвестно откуда попавшие сюда две бу­тылки минеральной воды, иголку с нитками и фляжку со спиртом. Спирт с анашой заменяли наркоз.

Завершив операцию и перебинтовав ране­ного застиранными бинтами, медсестра дала команду, и солдата на грубо сколоченных дос­ках аккуратно перенесли на «восьмёрку».

Со всех бортов на площадку сбросили весь имевшийся запас продуктов, медикаментов и боеприпасов. Это всё, что могли сделать в тот момент вертолётчики для бойцов заброшенной в горах маленькой заставы.

Ночью того парня переправить на Кабул не удалось. Из-за плохой погоды ни один борт ни из Кабула, ни со «Скобы» взлететь не смог. Не­смотря на то что анестезиолог «Чайки» Игорь, насколько мог, очистил рану, состояние ране­ного ухудшалось.

На рассвете развиднелось, и четвёрка «Ско­бы» унеслась с ним в Кабул. Все тридцать пять минут полетного времени вертолёты кача­лись, как маятники, на высоте пятидесяти метров, чтобы не попасть под пулеметный обстрел «духов».

Но, ворвавшись в Кабул с юга, при выходе из ущелья левым разворотом, пилоты не успе­ли ускользнуть от очередной «духовской» улов­ки-капкана, и ведущая «восьмерка» со всего маху треснулась мордой об огромный воздуш­ный змий.

Невинная, на первый взгляд, ребячья забава на самом деле являлась новым тщательно спла­нированным бандитами приемом борьбы с на­шими воздушными средствами. Ребятишки, со­вмещая детское развлечение с ощутимой фи­нансовой выгодой, конструировали этих лета­ющих паразитов и терпеливо ждали на крышах своих дувалов зеркального солнечного луча от наблюдателя. Тот, находясь в таком месте, что­бы слышать издалека звук подходящих бортов, в нужный момент зеркалом давал команду ре­бятишкам на подъем змия.

Вертолёты, выскакивающие из ущелья в го­род, не сразу могли выбрать нужный курс по­лета, а так как путь до госпиталя над Кабулом около семи минут, то нужно было обладать не­заурядным лётным мастерством, чтобы своевременно уходить от внезапно взлетающих многометровых чудовищ. На руку «духам» была и устойчивая роза ветров.

И хотя воздушные змии серьезной опаснос­ти не представляли, всё-таки нервы выматыва­ли изрядно. Приходилось постоянно менять курс и высоту полёта. Сегодняшнее разбитое лобовое стекло советского вертолёта дало воз­можность неизвестному мальчишке положить в карман тысячу афгани — существенные деньги при их нищете.

После выгрузки раненого на госпитальной аэродромной площадке днем отоспались, а вечером провернули удачную сделку с началь­ником продсклада — жуликоватым прапор­щиком-азербайджанцем. Душой войдя в тя­желое положение далекого гарнизона, снаб­женец выдал всё — яйца, сгущёнку, колбасу — оптом, правда, с одним условием: десять про­центов продуктов остались ему в знак благо­дарности:

— Дарагой, сам панимаишь, кушать все хатят, да?! — пожав на прощанье липкой ладо­нью руку Виктора, лебезил он.

В наушниках пилота прозвучала команда:

— Борт «пятнадцать шестьдесят четыре», вылет разрешаю!

Вырулившая на взлётную площадку пара «Скобы» замерла в очереди. За спиной согре­вали душу полтонны продуктов. Сердца томи­ло сладкое предвкушение благодарности од­нополчан. Наблюдая за разбегом Ан-12, пос­ле которого предстояло взлетать экипажу «Скобы», бортовой народ позволил себе на­спех перекусить забытыми на вкус деликате­сами.

Вдруг в кабине стало светло, как днем, от яркой вспышки посредине летного поля, а че­рез секунду пахнуло жаром и докатился звук оглушительного взрыва. Взлетающий Ан-12, едва оторвавшись от земли, разорвался в воз­духе и, перевернувшись на спину, пропахал около трёхсот метров, полыхая, как факел, и разлетаясь на десятки кусков. Потом замер на последней своей стоянке, прихватив на тот свет экипаж с семьюдесятью шестью пасса­жирами.

Со всех концов полосы к самолету кинулись люди для спасения живых. Но живых не было. Самолет за несколько минут сгорел дотла, ос­тавив воронку прожженной земли глубиной в пять метров.

— А ведь могла быть очередь нашего выле­та, — угрюмо произнес борттехник.

Причину гибели того борта следствию ус­тановить так и не удалось. Как и во многих по­добных случаях. Их списала война.

На «Скобе» сегодня намечался праздник, запланированный ещё несколько дней назад. Получка — всегда маленькое торжество, хоть на войне, хоть в мирной жизни. В это время все становятся добрее, дружелюбнее. В голове зреют планы, в зависимости от ожидаемой сум­мы и личных запросов. Но столь долгождан­ный праздник сорвался, впрочем, не в первый раз. Самое уважаемое в этот день лицо час­ти — начфин — валялся в своей комнате, не дотянув до кровати двух метров, нос к носу с преданной дворнягой. У пьяницы-финансиста в такие дни было единственное любимое мес­то — угол комнаты у собачьей кормушки.

Этот парень был сослан на войну за беспробудное пьянство во время службы в Уральском военном округе. Надежда жены излечить его войной как последней инстанцией не оправда­лась. Мужик умнее не стал. Это была нередкая горькая быль войны.

Во втором часу ночи Виктора из общей ко­манды, где проходили «чёрные поминки», вла­стно поманила природа. В кромешном мраке не виднелось ни единой звездочки, кроме угрожа-ющего серпа луны, мерцающего светом чужой веры. Спотыкаясь и бормоча, он через несколь­ко неуклюжих шагов уткнулся лбом в плечо со­трапезника по мрачной тризне. Вова Третисов, «нелетающий» пилот, который, в свою очередь, уперся лбом в какой-то столб, образуя собой живой контрфорс, что есть сил справлял есте­ственную малую надобность и мучительно це­дил сквозь зубы:

— С-с-стри... с-стриляйти! Вон они, гады! Всех и-их пир-р-ри-и-стри-ляйтиии!!!

Виктор только удовлетворённо мычал, чув­ствуя плечо однополчанина и слыша это:

— С-с-стриляйти-и-и!

С последними звуками малой «боевой опе­рации», вероятно, иссякли последние Вовкины силы, и он вполне закономерно приземлился, соскочив с опоры и шмякнувшись носом в пе­сок. Виктор чудом устоял на ногах, хотя здоро­во треснулся лбом о надежную конструкцию местной линии электропередачи. Это его слег­ка отрезвило.

— Ну, пошли, бедолага, пошли,— наивно предложил Третисову «трезвый» Виктор.

Однако из доброго совета, конечно, ничего не вышло. Тогда он взвалил товарища на плечо и бережно поволок к его обиталищу. Носки ботинок утомленного однополчанина волоклись по песку, прочерчивая две строго параллельные ли­нии...

Вовкина жена, больная тяжелейшим нер­вным расстройством, вместе с ребёнком уже не­сколько лет лежала в закрытом НИИ. Влади­мир был им единственной жизненной опорой, больше — ни родни, ни свойственников. И тут его по издёвке судьбы отправили на войну од­ним росчерком пера. Начальник кадрового от­дела дивизии прекрасно знал, что этого делать нельзя ни по каким человеческим законам. Но факт тяжелейшей семейной ситуации был не убедителен для верхов.

На «Скобе» о ситуации Третисова отцы-командиры знали и в боевые вылеты не пус­кали ни под каким видом. С первого дня его прибытия на базу они, насколько могли, бе­регли Вовку ради больной семьи, беззащит­ной перед жестокой судьбой. Мужик страш­но переживал свое исключительное положе­ние. Для поддержания боевого духа и лет­ных навыков ему иногда поручали дежурные облеты вокруг аэродрома в относительно бе­зопасной зоне. Все на базе относились к нему, как к большому ребёнку, который тре­бует защиты и понимания. И сегодня он напился, заливая спиртом свою и общую для ребят кручину. Вся эскадрилья перепилась от братского горя. Из солидарности с Бати­ной «Чайкой».

Тризна была в среду, а в минувшее Воскре­сенье трое Батиных подчиненных на БТРе дол­жны были проскочить до вертолетчиков и об­ратно для решения штатных вопросов. Такое задание было обычным и частым, не грозило нештатными ситуациями в спокойной двадца­тикилометровой зоне.

— Утром выскочим, пару-тройку часов по­будем на «Скобе» и к пятнадцати ноль-ноль домой, — планировали мужики.

Батя назначил командиром группы двадца­типятилетнего капитана Сергея, с ним отпра­вил сержанта и рядового водителя-пулеметчи­ка. Троица русских спозаранку после Батиного «добро» густо запылила в сторону «Скобы» по заезженной грунтовке.

Сергей, сидя у носового пулемета машины, цепко следил по всей «зеленке», крутя головой на триста шестьдесят градусов. Девятнадцати­летний пулеметчик в любую секунду был го­тов к команде капитана, чтобы наступить обе­ими ногами на гашетку. Выгоревшие холмы предгорья, звенящее солнце и рёв движков были для них повседневной здорово поднадо­евшей обстановкой.

На полпути после форсирования большого арыка на довольно крутом подъёме двигатель внезапно заглох. Машина по инерции дёрнулась было вперед, но с утратой поступательной мощи принялась медленно съезжать по склону и тут же была зажата тормозами. Выглянувший на свет чумазый Толька честно высказал двигате­лю всё, что он о нём думал. Хитроумная желез­ка думала, видимо, что-то о своём, металличес­ком, и пренебрежительно молчала в ответ.

— Во вляпались! Ну, ни ближе, ни дальше...

Сергей приказал сержанту подняться на холм для прикрытия на время ремонта движка, а сам с водителем загремел капотом и ключами. Ми­нут через двадцать стало ясно, что это надолго.

— Часа три проторчим, — натужно ругаясь, бурчал из-под машины, как из колодца, води­тель .—Ведь не хотел же на этом рыдване ехать. Битый он весь, перебитый. Одних подрывов на нём за полгода штук десять.

— Ладно, не кисни, есть еще время, — одёр­нул водителя Сергей.

Он прикидывал по карте, стоя на башне ма­шины, куда быстрее добраться своим ходом, если через два часа машина не будет восстановлена. На «Скобу» вроде бы чуть ближе, но опаснее: придется идти через густую «зелён­ку». К себе на «Чайку» спокойнее, но дальше: дорога холмами вверх-вниз...

При этом он пытался рассмотреть на вер­шине сержанта, которому через каждые десять минут было приказано давать знать о себе уда­ром запасного магазина по стволу, мол — всё в порядке. Сержанта не было видно.

«Может, на время не посмотрел? А может, за грохотом нашего железа я не расслышал сиг­нала?» — старался мысленно успокоить себя и заодно оправдать подчиненного Сергей. Но в сердце уже прокралась тревога...

— Слушай, я проверю, что с Петром. Ты вы­лезай и прикрой, — бросил капитан.

Водитель с лицом цвета внутренностей вы­хлопной трубы молча развернул пулемет по на­правлению к вершине холма.

Петра капитан увидел сразу. Сержант сидел в странной позе, спиной к нему, низко накло­нившись вперед и чуть раскачиваясь. Позвав вполголоса сержанта, капитан уловил характер­ный шорох камней и тут же понял: засада!

В этот момент Пётр вяло повалился на спи­ну. Из обоих глаз торчали рукоятки специальных ритуальных кинжалов, горло было стяну­то тонкой петлёй, уши отрезаны, лицо неимо­верно вздулось.

Сергей мгновенно рухнул на землю и зазмеился за ближайший валун. Но было поздно. Трое «духов» облепили его со спины и мгно­венно растянули. Двое — в разные стороны руки, а один обхватил обе ноги, насмерть при­жав их к себе. Тут-же выросший как из-под земли четвертый душман всем весом сиганул ему обеими пятками на позвоночник. От режу­щей боли молнией полыхнуло в глазах и нутре. С потерей сознания мгновенно наступила глу­хая ночь.

Всего же бородатых было около десяти че­ловек. Полуголого капитана со скрученными намертво руками и ногами, на которых от на­пряжения вены вздулись до черноты, «духи», попарно и часто сменяя друг друга, волоком тащили по каменистой тропе к своему логову. Примерно через сорок минут его с разодран­ной кожей, чёрной от крови, перемешанной с землёй, пылью, песком, доволокли до дувала, затащили во двор и пинками свалили в прохлад­ный трехметровой глубины погреб под навесом.

От озноба капитан вскоре очнулся и мучи­тельно застонал. Всем напряжением сил, пре-терпевая адскую боль, он попытался опреде­лить свое местонахождение. Извиваясь ящери­цей, насколько позволяли путы, он прощупы­вал саднящим лицом окружающее простран­ство. Натолкнулся на что-то мягкое. Повозив лбом и щекой по найденному предмету, Сергей понял: чей-то труп. Изогнувшись кольцом, он перебросил тело в сторону. Таким образом на­щупал ещё один труп. Лизнув языком находку, он по свежей крови определил, что погибшие были прикончены недавно. До мучительной рези в глазах всматриваясь в сумрак погреба, он разглядел, что на убитых остались только трусы, животы вспороты и пусты, головы силь­но сплющены.

— Это ведь мои бойцы!

Мучительная боль пронзила его сердце. Лишь оно в его еще сегодня утром молодом и здоровом теле, сейчас превращённом в сплош­ную кровоточащую язву, не было изранено. А теперь и оно нестерпимо болело от нравствен­ной муки. Это ведь он — старший в группе, командир — и есть главный виновник их гибе­ли. И только другая, странная для живого че­ловека мысль утешила его.

«Я буду с ними. Я буду третий».

Батя четвёртый час метался по классу бое­вой подготовки вокруг карты местности. Он понял, что произошла непоправимая ошибка. Никак нельзя было посылать латанный БТР в одиночку. И виноват в этом только он один. Бачата видели, что Батя вот-вот укусит соб­ственный локоть от ярой злости на самого себя. Доверился недавним оперативным донесени­ям хадовцев: в районе всё спокойно, а они же сами сегодня донесли, что есть подозритель­ное скопление людей как раз в нескольких ки­лометрах от трассы «Чайка»-«Скоба». Было от чего кусать локти. Контрольная связь со «Скобой» выявила, что посланный экипаж не прибыл к месту назначения ни в срок, ни через час. Подобные ошибки на войне случаются даже с самыми лучшими, самыми дисципли­нированными командирами, которые готовы сами умереть за любого своего бойца. Бдитель­ность иногда тоже хочет спать. Такова правда жизни.

Усиленная группа разведки, высланная по маршруту следования, нашла на полпути бро­шенный БТР, по которому было ясно: произош­ла поломка и его пытались ремонтировать. Сле­ды крови и борьбы: рядом с БТРом и на верши­не холма.

Батя, вместе с подчинёнными, анализируя скупые подробности случившегося, в единой душевной тревоге исползал по карте квадраты бумажной «зеленки» вдоль и поперек. Наконец общий план действий определился. Направле­ние поиска предполагаемой бандитской базы передал местный лазутчик из ХАДа. В два часа по полудню операция поиска пропавших бой­цов началась.

* * *

Капитану в его подземелье слышались грегочащие голоса, гортанные звуки. Крышка по­греба открылась, и в створ свесилась косматая голова, которая что-то гыркала на своем наре­чии и сочилась довольствием. В яму сунули лестницу, и по ней спустились трое рослых бан­дитов в чалмах. Они, гогоча, с помощью вере­вок поднимали тела сержанта и солдата. За­тем один из них разрезал путы на ногах Сер­гея. Пинками и криками со всех сторон они явно требовали от капитана, чтобы он под­нялся с земляного пола самостоятельно. Но затекшие ноги от потоков хлынувшей в сосу­ды крови поначалу даже не шевелились, а только гудели жаром и наливались новой бо­лью. «Духи», опять-таки пинками, в течение нескольких минут разработали занемевшие мышцы пленника.

Всё это время они ржали, явно предвкушая только им ведомое удовольствие, которым они рассчитывали удивить свою живую добычу. Это ржание поддерживали и постоянно заглядыва­ющие в зев ямы другие улюлюкающие головы. Сергей по очереди подтянул под себя колени и потом, опираясь о лестницу то лбом, то подбо­родком, медленно начал подниматься с колен. Не желая показывать излишнюю слабость врагу, он так же медленно и упорно стал пе­ребираться со ступени на ступень. Но весе­лящимся зрителям, видимо, наскучило пред­ставление, так как теперь они видели не сла­бость побеждённого, но несгибаемое муже­ство русского воина. Они по-деловому стали подталкивать капитана снизу, а кто-то ухватил­ся обеими руками за его подбородок, затылок и так, прямо за голову, рывком вытянул Сергея из подземелья.

Его поставили на ноги и разрезали путы на руках. В глазах плыли огненные круги, и не­щадным пламенем горела спина. Видимо, трес­нул позвонок, когда в момент захвата ему сига­нул обеими ногами на поясницу здоровенный лохматый «дух». Подталкиваемый в спину, Сергей сделал несколько мучительных шагов из-под навеса и оказался посреди весьма простор­ного двора или даже площади бандитской базы. Очертания этого залитого солнцем простран­ства постепенно проникали в его сознание. Го­ворить и даже пошевелить языком он не мог: язык был перекушен, когда его выдернули за голову из подземелья. Горячая кровь наполни­ла рот и обильно текла по губам, подбородку, груди.

Прямо перед ним, в нескольких шагах, на­ходилась большая яма, видимо, не такая глубо­кая, как недавнее подземелье. Об этом можно было судить по длинному, примерно трехмет­ровому, шесту, который иногда опускал туда один из «духов». Он шерудил там шестом и что-то пытался выловить наверх. Шест погружал­ся в яму только на две трети своей длины. У самого ее края лежали изуродованные до неуз­наваемости трупы Петра и Анатолия.

Ножами «духи» отрезали или отрубали у них части рук, брюшины, и эти куски на шесте опус­кали в яму. А там начиналась какая-то возня с диким писком и высоким гортанным рыком, чем-то напоминавшим визгливую речь веселив­шихся «духов». Стоявшие вокруг от души раз­влекались, но когда один из шутников попытался, играя, подтолкнуть в яму другого, то по­лучил злобную оплеуху, раскровенившую ему морду. И все на мгновение стали серьезными и злобно закричали на «шутника».

«Кому же они кидают человечину? Людое­ды там, что ли?» — без доли эмоций пытался думать Сергей. И тут по шесту метнулась из ямы черно-бурая мохнатая масса с голым хвостом. Зверюгу величиной с толстенную кошку тут же стряхнули обратно в яму.

«Крысятник!» — от омерзения и ужаса по­мертвел Сергей. Он представлял в вялых, из­мученных всеобщей болью мыслях любые пытки, думал, что будут его полосовать но­жами, жарить на солнце. Но такую смерть — быть сожранным заживо крысами, — кото­рую, видимо, уготовили для него озверевшие «весельчаки», он представить не мог, хотя когда-то слышал, что будто бы на Востоке су­ществовал изощренный вид казни с помощью громадных арычных крыс, специально при­кормленных на человечину.

Он не пошевелился, не сказал ни слова. Про­сто не мог. И на лице, точнее, на том месиве, которое осталось от него, никакая эмоция не могла быть выражена. Но его чувства выдали глаза, расширившиеся от мерзящего ужаса. Изуверы, чутко улавливающие подобные спе­цифические нюансы человеческой психики, просто взвыли от радости и счастья. Банда «ду­хов» наслаждалась этим мертвенным ужасом вместе с сонмом настоящих духов злобы, кото­рые из своего потустороннего мира упивались эффектной картиной кровавого пиршества, сдобренного настоящим мертвенным ужасом живого мужественного человека.

Вот мистика их пропитания в вечной крова­вой кухне войн, убийств, злодейств, предатель­ства и почти бесконечной, бескрайней злобы!

«Где Ты, Бог, если Ты позволяешь нам вер­шить такое?!»

Вот в чем был смысл этого гортанного ра­достного крика духов и «духов». Почти вся чалмоносная гуща тел, создавшая большое кольцо вокруг крысиной ямы и Сергея, врас­качку закружила в удивительном хороводе, превратившись на мгновение в единое целое, в единое извивающееся змеиное тело, жажду­щее духовного уничтожения русского воина Сергия.

Вдруг пляска разом оборвалась. В гробовой тишине, которую нарушало только приглушен­ное попискивание из ямы, двигаясь по-восточ­ному вкрадчиво, медленно, мерцая глазами сквозь напрочь заросшее густым чёрным воло­сом лицо, к Сергею подходил толстый «дух».

Стоявший уже не здесь, находившийся вне земного воин вечным взором смотрел прямо в глаза изувера, влипшиеся в его лик. Через ми­нуту такой дуэли взоров бандит что-то отрыг­нул голосом. К Сергию юлой подскочил, мож­но сказать, интеллигентного типа «духовский» единоверец, но по роду-племени явно отличав­шийся от остальной братии. Внятно и опять-таки по-восточному вкрадчиво, но совершен­но без акцента, по-русски тип произнес:

— Жи-ы-и-ить хочешь?.. Вижу... Очень хо­чешь! Дочь есть? Сын? Мама-папа есть? Есть. А жена-красавица ждёт? Очень ждёт!!! Да-а-а-а?

Некогда славянское лицо вопрошателя су­ществовало какой-то двойной жизнью. Оно еще физиологически жило в прежнем бытии, произнося русские слова, а душевно уже пол­ностью переродилось на чужеземный лад. Это невольное внимание капитана к игре его лица мусульманский неофит-соблазнитель истолко­вал, как пробудившийся интерес русского во­ина к спасительной зацепке выживания любой ценой. Столь же по-азиатски сладко он про­должил:

— Шанс тебе начальник даёт. Домой от­пустить хочет. Нужен пустяк... Столкни своих в яму...

Жирный «дух» в странном беспокойстве при­тянулся к лицу русского. Сергей вновь отсутство­вал. Русский был вне беды. Вне здешних собы­тий. Переводчик в ожидании на мгновение за­ерзал:

— Ну, толкни ногой! — Его голос уже терял сладость и прибретал едкие нотки. — Они ведь трупы, — доходчиво пояснял он, — они уже подохли. Толкнёшь — и жену потом увидишь. А хочешь, с нами будешь... Уважаемым у нас будешь.

«Дух» нависал справа, а «душок»-интеллигент слева. Напрягая волю, Сергий сделал шаг к яме, к своим товарищам. Ещё один. Спутни­ки несколько воспряли, хотя по лицу Сергия ничего понять не могли. Он сделал еще шаг и закачался. Они его как-то даже услужливо под­держали, мягко подталкивая вперед, приглашая сделать еще один, последний шаг. Капитан не двигался. Этих двоих да и всю толпу вновь на­чинала разбирать злость.

— Ну?! Русский?!.

От согласного кивка его головы «духовскую» кучу качнуло. Гортанное:

— Ха-а-и-и!.. — взорвало воздух, и вновь повисла звенящая тишина, чуть подмешанная
крысиным писком.

Толпа в особой духовной жажде сузилась к русскому капитану и мученическим телам его под­чиненных. Крысы клубились в яме в два-три слоя, деловито переползая друг по дружке или суча ла­пами по глиняным стенам их вместилища. В сле­дующую секунду толпа онемела. С криком:

— Ма-а-ма! Мам-ка-а! — Сергий воздел на уровне плеч руки и... все. Толпа отпрянула.

На краю громадного крысятника лежали изуродованные тела двух русских солдат, но там не было ни капитана, ни интеллигента, ни заросшего черной щетиной «духа». Из ямы взвился хриплый рёв нечеловеческой боли, хрыканье сотен челюстей и почти младенчес­кий визг этих странных животных, и еще — треск пожираемой плоти и мелких костей. Всё еще не верящие в случившееся, нелюди вперились в дымящееся живой кровью дно, в окно преисподней, где куча четырехлапых чёрных гадин жадно вгрызалась в человечес­кую плоть. Упоенные кровью животные ста­ли бросаться друг на друга, и злейший мстил смертью слабейшему. Над ямой повисло тош­нотворно-сладкое марево смерти. Через несколько минут пиршество кончи­лось. Все увидели два дочиста обглоданных ске­лета, трупы десятков крыс и почти нетронутое тело русского капитана, который, видимо, умер от перелома позвоночника и болевого шока.

* * *

...На «Чайке» в бой рвались все как один. Из госпиталя выползли даже лежачие. Но толь­ко восемь БТРов с лучшими из лучших, со злей­шими из презлых, взревев двигателями, колон­ной ушли с конкретной задачей каждому. Две с лишком сотни оставшихся на «Чайке» бойцов, рвавшихся идти с освободительной ратью, ко­мандиры приказами и руганью загнали за КПП на территорию гарнизона.

На выявленную базу душманов выходили с пяти сторон в зловещей тишине. БТРы заглу­шили в ложбине за несколько километров. За­висшее на закате солнце не торопилось избе­жать созерцания торжества справедливости. И даже обнаружившая десантников за сотню мет­ров до базы «духовская» засада как щит уже ничего не решала.

Банду рвали на куски голыми руками и вы­резали ножами без единого выстрела. С сомк­нутыми губами, со стиснутыми зубами, с гор­танным сипом на выдохе:

— Хак!..Хак!..

Шакалов-нелюдей рубили прикладами, рожками автоматов, сапёрными лопатками. Их втаптывали в землю, крушили им ребра и черепа. Вскоре к базе подошли и затаившие­ся БТРы. Через полчаса все группы сомкну­лись на главной площадке «духовской» базы, в центре которой располагался крысятник. У русских легко ранены были двое. Тушами дохлых «духов» была завалена вся площадь. Несколько избитых служителей восточного ритуала жались вплотную друг к другу подле сатанинской ямы. Их крупно лихорадило. На них вроде бы не обращали внимания. Виде­ли только тела двух наших ребят на краю ямы и лежащее навзничь тело капитана, вокруг которого сонно клубились жирные комки чер­ных арычных крыс, каждая величиной с пер­сидского кота.

Автоматчики выпустили несколько магази­нов по животным-людоедам. В яму опустили несколько досок и лестницу из погреба. Нашед­шиеся сами собой добровольцы обмотали руки тряпьем, руки и ноги густо облили соляркой, чтобы отпугнуть оставшихся в живых крыс, об­вязались веревками и без опаски, без брезгли­вости спустились на дно ямы. Они бережно извлекли изуродованное тело русского воина Сергия.

Лестницу и доски убрали. И только после этого, как бы невзначай, «заметили» кучку ис­пуганных бандитов.

— Кто организатор?! Зверьё! Кто рвал на куски моих ребят?!

«Духи», впившись стеклянными от ужаса глазами в Батю, лязгали зубами. Десантника самого трясло, но он изо всех сил сдерживал предательскую дрожь: перед его взором были истерзанные тела рядового, сержанта и капи­тана.

— Кто выдаст зачинщика оргии, обещаю живым сдать в ХАД.

Слова звенели в вечернем воздухе дамасской сталью. «Духам» перевели.

— Времени у вас одна минута. При Невыполнении приказа на шестьдесят первой секун­-
де всех сожгу в крысятнике.

Опять заговорил переводчик. Батя взглянул на часы. Через десять секунд «духи» вытолк­нули из своей среды двоих неистово забесно-вавшихся и орущих собратьев.

Оба повалились на землю и с истинно вос­точной церемонностью, извиваясь, поползли к ногам русского командира. Они визжали, тыкали друг в друга пальцами, указывая, кто-же виновнее. Не доползли. Сгорели заживо, рас­стрелянные из ракетницы.

Оставшихся четырёх «духов» обмотали тря­пьем и обвязали дохлыми крысами. Четыре кулька привязали к машинам и медленно отволокли в. ближайшее подразделение ХАДа. Доставили живыми. Батя слово сдержал.

Гарнизон был мёртв от горя. Триста чело­век плакали, не шевелясь, не разжимая зубов. На трёх плащ-палатках несли русских мучени­ков.

Три русские мамы управлялись с бедой каж­дая по силе своей душевной стойкости.

Тридцатисемилетняя мать, сросшаяся вое­дино с могильным крестом мученика Анатолия, не дала себя увести на поминки. Утром на клад­бище у односельчан захолонули от ужаса серд­ца: они увидели восьмидесятилетнюю, совер­шенно седую старуху с навсегда потухшим взо­ром.

Сержантская мать на девятый поминальный Петров день, с вечера помыв своих младших деток, уложила их спать. Когда чада уснули, тихо прикрыла за собой дверь дома. В обед сле-дующего дня соседи обнаружили ее повесив­шейся в хлеву и бережно извлекли из петли.

Мать офицера Сергия — Валентина Иванов­на, русская учительница из зауральской дере­веньки, — на сороковой день после похорон раздала свое небогатое добро, поклонилась кре­сту сына-страстотерпца, затем склонилась мол­ча в ноги всем собравшимся за околицей ску­лящим бабам, детишкам и нервно курящим мужикам, попросила у всех прощения и ушла в монастырь. Видно, услышала она своим серд­цем предсмертный и победный зов Сергия: «Мама! Мамка!» — и последовала этому зову...

Мать воина Сергия, бывшая в миру Вален­тиной, помолись Богу за нас, грешных, и про­сти, если сможешь...