КТО ЛУЧШЕ ДРАЛСЯ?

Ктрём часам утра вся «Скоба», гремя кружка­ми, сипло пытала округу в радиусе пяти кило­метров зычными голосами: «Вот, новый пово­рот. И мотор ревёт. Что он нам несёт?!.» Но­вый поворот очередной зимней ночью принёс на своем борту из Кабула два экипажа отпуск­ников. При скудных военных радостях вернув­шихся из-за ленточки мужиков, пропахших женами и ребятишками, в мятой-перемятой повседневной военной форме, с истоптанны­ми неподъёмными баулами в руках, ждали, как ангелов, вычисляя с точностью до часа время их положенного прибытия.

У них, практически всех опоздавших - как же трудно было оторваться от спящего, разметавшегося на кровати малыша, — спра­шивали с радостным предвкушением расска­зов о доме одно и то же: «Чё, опоздал?»— «Да, таможня, знаешь...» — отнекивались отпускники. «Знаем мы твою таможню», — понимающе хихикали соседи по модулю, волоча сумки по песку. А потом была масса трёпа, хлопанья по плечу...

— Генка, а что у тебя такой синяк под глазом? — наконец, после четвертого стакана, рас-­
смотрел Генку-отпускника Виктор.

Все заёрзали, готовясь услышать нечто пи­кантное. Но причина появления синяка, увы, оказалась прозаичной. И Генка обо всем чест­но рассказал.

В тот момент, когда «горбатый» после взлё­та из Кабула достиг отметки восемь тысяч мет­ров и угроза поражения «Стингером» мощной машины, на борту которой находилось около трехсот отпускников и заменщиков, миновала, сорок отслуживших спецназовцев, пьяные и одуревшие от счастья, как по сговору, броси­лись молотить пехоту, начав для разминки с кав­казцев и среднеазиатов.

Битва была неравная — один десантник про­тив десяти пехотинцев. Спецназ давал выход накопившейся за два года злости. Они в бешен­стве орали:

— Мы всю «зелёнку» на брюхе исползали, пока вы, абрикосы, по полковым котлам шны­ряли...

Офицерам, попытавшимся усмирить ново­испеченных «заслуженных ветеранов» в этой сваре, происходящей по принципу: «Бей сво­их, чтобы чужие боялись», тут же, без лишних церемоний, расквасили носы и наставили си­няков, которые они потом хранили несколько недель, как заслуженную награду.

Повальный мордобой, принявший угрожа­ющий для безопасности полёта характер, ос­тановил командир лайнера, спокойно объявив­ший через усилитель:

— Если вы, придурки, по счету «три» не ус­покоитесь, то на четвёртый — открываю люк...

Через пятнадцать секунд пришедшие в себя «придурки», продолжая ещё шумно дышать и предъявлять друг дружке последние претензии, беспрекословно выполнили приказ. В Русской Армии командир — и в небе командир.

Утром после теплой встречи отпускников на БТРе, разметая сугробы, прихрустел Аркаша.

—Что не слезаешь? Случилось что?—Вик­тор в летной куртке и трусах ежился возле тем­ного от горя пьяного друга.

Случилось давно, а произошло вчера. Вче­ра пришлось пристрелить Бачу — преданную Аркаше овчарку-трехлетку. Она воевала с ним рядом, нога об ногу, полтора года. Это была ум­нейшая профессиональная собака-сапёр. Такие защитники, нередко исполнявшие роль живого ходячего миноискателя, были изначально об­речены на короткую боевую службу.

Запахи тротила и прочих компонентов, ка­кими напичканы мины разных стран, разруша­ли собачий организм. От постоянного выню­хивания и поиска снарядов у псов с ужасаю­щей быстротой разрушалось зрение, слух, обо­няние и осязание.

Виктор знал о сердечной привязанности друга к овчарке. И недуг, начавшийся у собаки, перенесшей три ранения, две контузии, спас­шей более десятка десантников, а однажды — и самого Аркашу, надеялись всё-таки одолеть.

Надежда умерла последней месяц назад. И до вчерашнего дня слепой, глухой, без нюха, со слезящимися глазами постоянно скулящий пес спал на коврике у Аркашиной кровати.

Сегодня ночью Бачу пристрелили.

Без Аркаши, но с его согласия, поскольку он не мог больше ничем помочь своему четве-роногому другу и не было сил смотреть на его страдания.

— Ладно, — тихо просил Виктор Аркашу, робко стягивая его с бронетранспортёра, — по­шли в хату, помянём Бачу по-человечески.

ЧЕКИСТ

Война шла своим чередом. Ранним утром «метеошник» с недельной небритостью наконец выполз из своей станции и заковылял к коман­диру эскадрильи давать «метеодобро» на поле­ты. База вновь ожила.

Пилот: — «Нолъ-семнадцатому» взлёт?

Руководитель полетов: — «Нолъ-семнадца­тому» взлёт разрешаю.

Пилот: — Понял. Взлёт разрешен.

Правый лётчик вел отсчет времени разгона:

— Семьдесят, восемьдесят, девяносто, сто, сто десять... Отрыв! Левым!

«Ноль-семнадцатый» борт взлетел по-само­лётному с креном тридцать градусов левым раз­воротом. А за ним еще три «вертушки» ушли на очередной утренний облет.

Порыскав безрезультатно полчаса в указан­ном афганцем-информатором квадрате, четвёр­ка унеслась на север для самостоятельной про­чески «кандагарки». Два автобуса, шедших на подозрительно большой скорости, были моральным вознаграждением за неделю нелетной погоды.

— Витек, ветер! — попросил командир вертолета.

Из носового пулемета ударила очередь по дороге. Определив по взбитой пыли направ­ление ветра, командир борта Коля вдруг ни с того ни с сего запросил у «двадцатьчетвёрки» залп «нурсами» (неуправляемыми реактивны­ми снарядами) перед автобусами с требовани­ем остановиться.

— А что, мы без высадки? — спросил Виктор.

— Холодно, Витек. Пусть «духи» вылезут, а мы посмотрим на них свысока. Не понра­вится — сядем.

Залповая гроздь ракетами не вразумила во­дителей, как это обычно случалось с мирным транспортом. Автобусы напротив еще торопли­вее запетляли по дороге. Ситуация приобрета­ла совершенно немирный расклад. Колька раз­дражался.

— Толя! — приказал он. — Ещё залп! Пос­ледний предупредительный.

— Понял, — ответил Толя, командир «двад­цатьчетвёрки».

Вздыбленная следующим густым пуском пе­ред носом первого автобуса земля вновь не за­ставила машины подчиниться.

— Точно — «духи»! Толя, мы — в круг, а ты — отработай! — скомандовал Николай.

— Понял: отработать, — ответил Анатолий.
Уступив место зашедшему с высоты около тридцати метров для стрельбы «нурсами» и пушками вертолёту, остальные три борта на­блюдали за ситуацией. Залп!.. И десяток ра­кет кучно сошли с направляющих «двадцать-четвёрки». От прямого попадания первый ав­тобус переломился пополам. Продолжающая самостоятельно двигаться его носовая часть обильно усыпала дорогу фигурками людей. Вторая часть, нехотя перевалившись, рухнула в кювет.

Пронесшись над разрубленным транспор­том, Толик уступил позицию для атаки второ­му борту. Второй автобус постигла та же участь, что и первый. Высадившаяся группа досмотра замешкалась, не решаясь сразу приступить к ра­стаскиванию огромной кучи орущих, катаю­щихся в огне людей.

— Ну, что зарылись?! Растаскивай!!! — за­орал Виктор.

— Вот это дел-а-а...

Взамен ушедшей на дозаправку первой чет­вёрки вертолетов пришла следующая. Пара «восьмёрок» приземлилась пулеметами в сто­рону навороченного. «Двадцатьчетвёрки» носи­лись по кругу. Десантники с черными от сажи лицами, в прожженной одежде и автоматами за спинами растаскивали кого куда попало.

Хуже всего было то, что в разбитом транс­порте среди подозрительных пассажиров-муж­чин оказалось немало женщин и детей. Их в первую очередь засыпали снегом, чтобы хоть как-то остудить обожженные места на теле. На подмогу вызвали пару «восьмерок» царандоя — афганской милиции. Они забрали самых обожженных в Кабул. Других доставили на «Чайку» к Игорьку.

В час ночи командиры бортов, развалившие автобусы, Виктор и командир десантной груп­пы под присмотром чекистов писали объяс­нительные в Кабуле. Еще и еще раз прокру­чивалась запись радиообмена. Действия во­дителей этих двух злосчастных автобусов со­вершенно противоречили официальным при­казам афганских властей немедленно прекра­щать движение гражданского транспорта по первому требованию советских или царандоевских военных. Нашим вертолётчикам был приказ уничтожать все подозрительные транспорты, так как разведсводки сообщали, что «духи» наметили широкую передислока­цию своих банд. Исходя из этого, вина за про­исшедшее полностью ложилась на афганских водителей.

Но Толика, как сделавшего первый залп, упорно допрашивал вальяжно развалившийся на диване, в расстёгнутой камуфляжке, опер-уполномоченный. Шёл уже третий час ночи. Офицеры «Скобы», находясь, хоть и порознь, в разных комнатах, держались уверенно. Они понимали, что произошла страшная ошибка, повлекшая за собой гибель и ранения мирного населения, женщин, детей. Такие ошибки по­чти неизбежны в условиях «партизанской» вой­ны, когда «духи» при первой возможности прикрывались живым щитом из гражданских соотечественников, но со стороны пилотов вер­толетов состава преступления не было.

Анатолий спокойно объяснил правомер­ность своих действий и попросил отпустить его на отдых. Опер не реагировал. Толя повторил просьбу. Гладкий майор, не самой удачной мос­ковской начинки, выдал то, что в его лубянковских мозгах, видимо, выглядело смертельным приговором:

— Вы, капитан, будете отправлены в Союз...

Капитан — кавалер ордена Ленина, ордена Красного Знамени, двух орденов Красной Звезды, рявкнул на это:

— Ты, что, опер, решил меня Родиной на­пугать?!.

За ночь «скобари» от злости нахлесталась у друзей в «полтиннике». Одно дело беседа с че­кистами, одно дело законы военного времени, и другое дело — собственной совести — смерть и страдания мирных жителей. Конечно, в та­кой ситуации единственным утолением душев­ной горечи была безудержная пьянка.

Совсем не в тёплой комнате голый по пояс и босиком Толик порывался найти своего че­киста, затащить его в вертолет и покатать над ещё ночным Кабулом. Еле отговорили.

Мало-помалу все угомонились и, осоловев, забылись в нервных снах. От грохота открытой пинком двери все разом вскочили, как будто и не спали вовсе. Посреди комнаты стоял незна­комый подполковник и, теряя последние капли самообладания, держал на вытянутых руках ви­севшего, как кишка, вдрызг пьяного и сладко спавшего Толика.

— Ваш? Ваш?! Что молчите?! Чей тогда?!

— Наш, — первым очухался Виктор. — Наш, да опусти ты его. Чего разорался, как свинья перед дождём?!

Брошенный на пол неугомонный пилот сладко спал, свернувшись калачиком.

— Ну, вы даёте, мужики! Особистам ещё никто не выдавал такие штучки... — Подпол­ковник с гортанным звуком жадно пил воду из кружки. Все знали, что Толик был человеком слова и дела, но не ожидали, что однополчанин так жаждал исполнить свое обещание парню с Лубянки.

Дело оставалось за малым—найти его. Толя не знал, где живет московский гость, но, по­тратив час на расспросы местных из «полтин­ника», вышел точно на цель, стремительно трез­вея по пути от холода. «Цель» спала в жарко натопленной комнате гостиницы на правом боку лицом к стене.

Яства, наваленные на столе, сбили с толку обя­зательного в своих намерениях «афганца». Осо­бенно его удивило и пришлось по вкусу редкое в этих местах шампанское. Чекист проснулся от чавканья и запаха стойкого перегара. Разомлев­ший и сыто икающий Толик запивал колбасу шам­панским. Туго набитым ртом лётчик просипел:

— Пошли!

Чекист помотал головой, вновь открыл гла­за и, убедившись, что не спит, молниеносно выхватил из-под подушки пистолет «Стечкина» и засадил очередь в потолок. При этом он проорал:

— Ложись!

Толик послушался и бухнулся прямо на него, не выпуская из рук кружку с недопитым шам­панским и кусок недоеденной колбасы.

Через минуту их растаскивали сослуживцы опера, повылетав на выстрелы из соседних ком­нат. Так бездарно рухнул гениальный план воз­душной прогулки над Кабулом.

Днём результаты расследования положили на стол высокому руководству.

Внимательно изучив представленные мате­риалы и побеседовав с подследственными пред­варительного расследования, оно вынесло ре­шение: «Действия группы досмотра признать правильными».