МАГИСТРАЛЬ

На«Скобе» завьюжило, завихрило. Засыпало всё снегом, заковало властным холодом, креп­ким, как тысячелетний камень бесконечных гор, основательно и капитально. В Афганистане всё было основательно и капитально. Радость, по­хожая на радость, скупая на время, но яркая, как осветительная ракета. И горе, как горе, из­нуряющее, звериное от пронзительного осоз­нания, что друга больше нет...

Нет, он ещё живой в твоих истоптанных, перечеркнутых трассерами мозгах, но обмяк­ший навсегда в твоих деревянных от усилий руках. Горе мрачное, горе горькое. Там насто­ящим было всё. И понимание, что это конец, тоже не требовало никакой проверки. Что это настоящий конец, когда он наступал, пони­мали мгновенно. Даже морду луны вело набек­рень от обстрела..

Знаменитая, вошедшая в историю «Магис­траль» в декабре восемьдесят седьмого — фев­рале восемьдесят восьмого многих проэкзаме­новала на отвагу и воинскую честь. Для кого-то она, как ни странно, стала гладким, зеркаль­ным трамплином к новым званиям и должнос­тям, а для многих — перерезанной жизненной нитью и дорогой в вечность.

В новогоднюю ночь пара «Скобы», придан­ная гардезскому отряду для усиления, взлетала дважды со «Скобы». И оба раза — «чёрным тюльпаном». Всего к утру в Кабул доставили двенадцать «ноль-двадцать первых» и шесть «двухсотых». Как жутковатый новогодний по­дарок привезли тридцатикилограммовый бре­зентовый мешок, набухший от чёрной запек­шейся крови, с останками одуревшего от весе­лья прапорщика-связиста.

Он, выскочив в первые десять минут Но­вого года из связного вагончика по нужде, сдуру заблудился в метели. И, видимо, замер­зая и трезвея, ища со страхом свою машину связи, наткнулся на точно такую же, но при­надлежавшую царандою — афганской армии. Те, будучи не трезвее залепленного снегом ввалившегося к ним связиста, похватали ору­жие для самообороны. Но прапорщик оказал­ся проворнее. С криком: «Русские не сдают­ся!» — он гранатой подорвал себя и еще трех человек из правительственных войск. Да, гру­стно и глупо.

По окончании работы Виктор с экипажем в столовую не пошли, узнав, что в ней сейчас на­ходится известный телеболтун. К нему, из-за его вранья, одинаково относились все: мягко гово­ря, с насмешкой. Окончательно мнение о жур­налисте у Виктора сложилось после совмест­ного полета.

В тот день мэтр телевизионного официоза с двумя помощниками, не здороваясь, поднялся на борт вертолета для съёмки очередного сю­жета, а, прилетев, вышел без «до свидания». Его заносчивость и нахальство неприятно резану­ли тогда простых работяг афганской войны. ГОэтому сейчас, прилетев, ребята обошлись в палатке тушёнкой со штыка и фляжкой спирта. Уснули, не раздеваясь, так как в палатке было около шести градусов тепла.

На следующий день, третьего января, в че­тырнадцать сорок «Магистраль» показала клы­ки. Взлетев, получили в воздухе привычную, не предвещавшую ничего особенного задачу. В тридцати двух минутах полета в сторону Хоста их ожидала насмерть обессиленная, зарытая в снег группа спецназа с «Чайки». Их крепко по­трепали в двухсуточном разведвыходе. Домой бачата Бати Блаженко продирались с двумя уби­тыми и двумя тяжелоранеными. Почти все остальные «трёхсотые» —раненые. Всего восем­надцать человек.

Нашли их довольно быстро по «Комару» и «Факелу» — специальным сигнальным радио- и огневым устройствам. После пятнадцатими­нутного болтания над ними поняли, что сесть не удастся, так как не позволяла глубина снега. Пришлось затаскивать спецназовцев на два бор­та тросами: на ведущий было принято двенад­цать человек, на ведомый — шесть. Ещё раз пе­ресчитали их, заскорузлых, обледенелых, — сла­ва Богу, все!

Домой понеслись молча. Живые отхлёбы­вали из фляжки спирт, бережно передавая его друг другу Полётного времени оставалось две­надцать минут — почти дома. За бортом насту­пили лёгкие сумерки. Машина поднялась по­выше для захода на посадку. Все оживились, прильнули к иллюминаторам.

От прямого попадания ракеты в ведущий борт хвостовая балка у него отлетела сразу. В лёгкие Виктора ворвался мощный кислый за­пах. От стремительно сползшего назад большо­го клубка тел морду машины задрало почти вер­тикально. Страшно и осипло заорали все.

Виктора, насмерть прижав к себе, выхватил проваливающийся назад из кабины борттехник.

Говорят, что в такие мгновения вспоминается детство, дом или ещё что-то из прошлого... Ше­стеро оставшихся в живых вспоминали потом только вонючее дыхание смертельно раненно­го двигателя. Рождённый человеком «Стингер» выполнил свое предназначение, убив в спину, у калитки дома.

...Вертушка грузно врезалась с высоты око­ло тридцати метров в своё-же минное поле, не дотянув до взлетной полосы нескольких десят­ков шагов. Виктор выполз первым, так как ле­жал «удобнее» всех — на груде тел. Лётный шлем расколот, солёная кровь струйками льёт­ся из носа, рта и ушей прямо за пазуху. Долго приходит в себя и никак не может понять, по­чему не выползают остальные.

...А со всего гарнизона бегут люди. Он улы­бается им, машет рукой. Потом подошел кран, и по его стреле подползли ребята. Говорят, что ему все орали: «Стоять! Стоять, приду­рок, подорвёшься!» Да, видно, то минное поле саперы заминировали халатно. Виктор, бродя по нему час, так и не подорвался. Тех­ники разрубали сплюснутый, как консервная банка, вертолет. Разлепляли пассажиров. По­всюду дикие крики и чёрная ругань... Гораз­до чернее ночи, которая вся в горящих фарах. На эвакуацию с минного поля потратили час с лишком.

Прошли годы, а он до сих пор по ночам ва­лится в клубке друзей в хвост горящего верто­лёта. Его жена задумчиво вспоминает, как чув­ствовала в том январе беду. От мужа больше месяца не было писем.