Тексты шумерской эпохи

Словесность архаического периода (тексты из Шуруппака, Абу-Салябиха, Лагаша) изучена еще не­достаточно для того, чтобы делать какие-либо обоб­щения. Поэтому мы ограничимся описанием тексто­вого корпуса этого времени, а в конце нашего опи­сания обозначим тенденции развития письменной речи в этот период.

Прежде всего следует сказать, что словесность архаики по палеографическим критериям может быть разделена на два подпериода. От архива Шу­руппака до архива Лагаша на письме обозначается малая часть грамматических форм, и, кроме того, знаки в строке выписываются не последовательно, а в произвольном порядке, что существенно затруд­няет чтение и без того малопонятных старошумер­ских слов. И только начиная с надписей правителей Лагаша появляется строго последовательная запись знаков, а форманты выписываются почти полностью. Шумерская архаика открывается для исследова­теля словесности текстами заклинаний, дошедших до нас из Шуруппака и сирийского города Эбла, где также составлялись тексты на шумерском языке (XXVI в.). Это очень короткие заклинания. Вот не­которые примеры:

I

(Как) южный ветер связан,

(Как) северный ветер связан,

(Так) в теле человека болезнь пусть связана!

II

(Как) небо обдувает ветер,

(Как) землю песок обдувает,

(Так) тело человека пусть обдувает заклинание!

III

(Если) родится ребенок женского пола —

Веретено и иглу (пусть) дадут ему в руки, (ибо)

женщина это!

(Если) родится ребенок мужского пола —

(Пусть) дадут ему в руки кривое полено и дубину,

(ибо) мужчина это!

В большинстве своем архаические заклинания записаны без традиционной запевки, не содержат подробного рецепта избавления от болезни или злого духа и только в некоторых случаях снабжены закрепкой — сообщением о принадлежности закли­нания богу или богине магии. Их формулы опре­деляются ситуацией; как правило, таких ситуаций две. Одна из них может быть записана как «Если... то...». Имеется в виду инцидент и реакция на него. Вторая — наиболее распространенная — формули­руется «Как... так и...». В основе этой ситуации — сопоставление желаемого, идеального события с его природным прообразом, выступающим в качестве эталона. Однако есть и более сложные заклинания:

Ты — злодей,

Черен, плох!

Тамариск — ствол одинокий, ствол Ана!

По корню своему в земле —

Энки-Нинки!

По кроне своей —

Умаститель Энлиля,

Над священной пристанью простертый!

Тамариск!

Душой Неба, душой Земли

Будь заклят! Душой Энлиля

Будь заклят!

Душой Уту

Будь заклят!

Тот, кто злое делает,

Никогда пусть не вернется!

С водой на пристань пусть не льется!

Пусть (на священную пристань)

Нога твоя не ступает!

Заговорная формула

Нингиримы.

В первой части заклинания обозначается некий злодей, не называемый по имени. Во второй части подробно описывается тамариск, бывший священ­ным деревом шумеров из-за своей устойчивости к засухе и пригодности для изготовления рукоятей различных орудий труда. Ствол тамариска уподоб­ляется богу недвижного неба Ану, корень дерева является местом обитания предка Энлиля — андрогина Энки-Нинки, живущего на входе в водную бездну; кроне дан эпитет «умаститель Энлиля». Из другого заговора мы знаем о сравнении тамариска с мыльным корнем, который втирал правителю жрец-умаститель. В третьей части тамариск заклинается жизнью всех трех сфер мира, к которым он причастен: сферой Ана (неподвижные звезды), Энлиля (обитаемый мир) и Уту-Солнца (власть над живыми и мертвыми). В последней части заклинания зло удаляется от человека. Весь заговор скрепляется именем владычицы магических формул Нингиримы.

Зло удаляется в заклинании потому, что оно столк­нулось с образцом совершенной сакральной зна­чимости. Обычной ситуативной формулы «Как... так и...» здесь нет, но она присутствует в структуре текс­та: первая часть — указание на возникшее препят­ствие, угрожающее абсолютной целостности и чис­тоте; вторая — противопоставленный ему идеаль­ный сакральный объект, несущий в себе всю пол­ноту и целостность мира; третья — заклятие са­крального объекта; четвертая — удаление нечисто­го от одного присутствия в мире такой абсолютной чистоты. Действенность целостного и чистого за­ключена сперва в его бытии, а затем уже в обрядо­вом заклятии.

Из архива Абу-Салябиха (современное название городка близ Ниппура, шумерское имя которого не­известно) дошли храмовые гимны, также очень короткие, содержащие только название храма, имя его бога, некоторые эпитеты храма и формулу хвалы. Самым пространным в этой серии было славословие ниппурскому храму Экур, открывающее весь перечень гимнов:

Город, вместе с Небом выросший,

С Небом обнявшийся!

Ниппур — связь небес и земли!

Энлилю, Горе Великой...

Владыке, чьи речения неизменны,

Великие боги

Славу поют!

Среди памятников словесности, найденных в Шуруппаке и Абу-Салябихе, примерно треть со­ставляют тексты, записанные шифрованным пись­мом, причем это не только заклинания или гимны, но и некоторые административные перечни имен. В шумерологии шифрованная клинопись получила на­звание UD.GAL.NUN-орфографии. В 1984 году М. Креберником был опубликован небольшой словарь зна­ков шумерской криптографии, начинавшийся сло­вами:

UD = dingir 'бог'

GAL = En

NUN = lil₂

Вместе получается «бог Энлиль». Отсюда и та­кое название орфографии¹⁴.

Среди шифрованных слов были не только име­на, но и глаголы и грамматические показатели. Для чего было придумано такое письмо? На этот вопрос есть разные ответы. Во-первых, можно предполо­жить, что тексты были столь сакральны, что их не­льзя было давать читать непосвященным, поэтому писцы зашифровывали их. Во-вторых, можно выдвинуть гипотезу о табуировании некоторых групп текстов для записи и о свободомыслии писцов, которые изобрели тайнопись с целью фиксировать не­дозволенные тексты. Почему же понадобилось за­шифровывать имена собственные? Вероятно, пото­му, что они были теофорными (то есть содержали в своем составе имена богов и названия сакральных сущностей типа ME). Все, что было связано со сферой сакрального, должно было переводиться в иную систему записи. Однако делали это крайне непоследовательно, так что в одном и том же архи­ве мы находим и записи обычной клинописью, и записи в UD.GAL.NUN-орфографии. Поэтому возни­кает дополнительное предположение о ситуативном характере шифрованной записи: в одних случаях нужно было просто записывать текст, в других — обязательно зашифровывать его. Надо сказать, что шифрованные записи где-то в середине XXV века исчезают так же внезапно, как и появились. Среди архивов Лагаша они уже не встречаются.

Если заклинания и гимны, записанные в архаи­ческий период, несомненно принадлежали к устной традиции, то царские надписи представляют собой первый жанр самостоятельной письменной тради­ции, не связанной с формулами устной речи. Мож­но сказать, что стилистика письменной речи в Шу­мере начинает разрабатываться именно при созда­нии первых строительных и посвятительных надпи­сей, составленных от имени городских правителей. Царские надписи представляют собой реляции пра­вителя городским богам и потомкам о выполнении ответственной миссии государственного значения: о победе в войне с соседним городом за спорную тер­риторию, о строительстве нового храма или хозяйственного сооружения, о введении новых законов.

Современный исследователь старошумерских цар­ских надписей Ю. Б. Гаврилова так характеризует их композицию: «Самые краткие надписи всех старошумерских правителей состоят только из имени, царского титула и названия города, в котором осу­ществляется правление. В этой формуле сообщается:

имя — то, что отличает одного человека от другого;

титул — то, в чем и посредством чего прояв­ляется социальная идентификация личности;

название города, в котором происходит реали­зация социального статуса личности.

Например: „Энмебарагеси, царь города Киша".

Следующим первичным элементом является фор­мула посвящения, которая состоит из имени боже­ства и дательного падежа как основного маркиру­ющего элемента, например: „богу Нингирсу". Еще одна столь же важная и основная формула — фор­мула легализации, в которой фигурируют божества, контролирующие жизнь и власть правителя» ¹⁵.

По мнению того же исследователя, стандартную царскую надпись можно разделить на две основные части — динамическую и статическую. Динамиче­ская часть содержит описание военных действий или реформ, в ней также говорится о строительных ме­роприятиях городского правителя. Статическая часть содержит формулы, остающиеся неизменными от пра­вителя к правителю: а) формулы, определяющие вза­имоотношения царя с богом (их состав и количество могут меняться); б) строительные формулы. Образец стандартной надписи приведен в Приложении (строи­тельная надпись Энметены № 16).

Из сказанного выше становится ясно, что сти­листика шумерской царской надписи совершенство­валась только за счет ее динамической части, вклю­чавшей описание различных исторических событий. В надписи Ур-Нанше, посвященной строительству тростникового храма, статическая часть сохраняет­ся полностью, а в качестве динамической выступа­ют формулы заклинания и храмового гимна. В «Стеле коршунов» Эанатума мы видим попытку последова­тельного выстраивания текстовой фабулы. В пове­ствование вводится священный сон царя, в котором ему явился бог Нингирсу с приказанием восстано­вить попранную уммийским царем справедливость и с обещанием победы его войску. После битвы Эанатум заставляет побежденного царя Уммы принес­ти клятву:

Человеку Уммы

Я — Эанатум —

Большую сеть

Энлиля

Дал,

Он присягнул.

Человек Уммы

Эанатуму

Присягнул:

«(Клянусь) жизнью Энлиля,

Царя небес и земли!

Навеки, навсегда

Границу

Нингирсу

Я никогда не перейду!

(Русло) канала

Никогда не изменю!

Стелу эту

Никогда (из земли) не исторгну!

Если (клятву) я нарушу —

Пусть большую сеть

Энлиль,

Царь небес и земли,

На которой присягал я,

На Умму

С небес набросит!

Пер. Ю. Б. Гавриловой

Надпись на конусе Энметены, функционально предназначенная для подтверждения границы меж­ду Лагашем и Уммой, проходившей по линии рва, раскрывает всю внешнюю подоплеку конфликта меж­ду двумя городами-соперниками. Здесь впервые в истории Шумера предпринимается попытка истори­ческого описания их отношений со времен Месилима и первых договоров до событий последней войны между Энметеной и уммийским царем Ур-Луммой.

Текст конусов Урукагины (см. Приложение) так­же построен как стандартная царская надпись, но в эту надпись введено несколько дополнительных эле­ментов. Начало и конец текста посвящены строи­тельным мероприятиям царя; в середину вставлены две части, одна из которых перечисляет все отсту­пления от порядка, совершенные предшественника­ми Урукагины, а вторая декларирует его избрание, восстановление порядка и заключение договора меж­ду царем и богом Нингирсу о поддержании преж­них, издревле установленных отношений. По анало­гии со сказками «Тысяча и одна ночь» конусы Уру­кагины можно назвать обрамленной композицией, рамкой в которой выступает строительно-посвятительная часть, а в пределы рамки вписана деклара­ция о восстановлении естественного порядка вещей в государстве.

От времени Саргонидов дошел один-единствен­ный текст шумерской словесности — так называе­мый «Цилиндр Бэртона», обнаруженный археолога­ми в районе храма Нинурты на территории Ниппура. Можно рассматривать этот текст как своего ро­да прототип всех месопотамских новогодних тек­стов о Нинурте. Текст очень разбит, восстановле­нию поддаются лишь отдельные фрагменты. Здесь, в частности, говорится о некоем происшествии, случившемся вскоре после отделения Неба от Зем­ли. В результате этого происшествия земля засыха­ет и становится бесплодной. Боги (среди которых Энлиль и Нинхурсаг) поручают Нинурте исправить положение. Далее в тексте упоминаются змееобразный бог вод Ирхан, реки Тигр и Евфрат, а также Нинурта в шкуре льва. Текст заканчивается сооб­щением о начавшемся в стране размножении скота, из чего следует, что плодородие в стране восста­новлено некими действиями Нинурты. Нет никако­го сомнения в том, что перед нами запись фрагмен­тов гимно-эпического повествования, связанного с новогодним ритуалом. Однако детали этой фабулы совершенно уникальны и впоследствии не были воспроизведены ни в одной копии текстов о Нинурте.

Новый расцвет искусство царской надписи пе­реживает в эпоху Гудеа. Тексты Гудеа находятся на стыке всех указанных выше жанров, демонстрируя возможность синтеза гимна богу, храмового гимна и царской надписи и открывая дорогу появившему­ся столетие спустя жанру царского гимна. В них сообщается о восстановлении главного городского храма в Лагаше — храма бога Нингирсу, подробно описываются все этапы этого строительства от морс­кой экспедиции за строительным лесом до процеду­ры освящения храма.

Особый интерес представляют надписи на двух глиняных цилиндрах. Цилиндр А содержит поэму о строительстве храма. Ночью накануне Нового года правитель Гудеа видит сон, в котором ему является сам Нингирсу и приказывает заново отстроить свой главный храм. Однако Гудеа не понимает смысл сказанного и отправляется в дальнее путешествие к богине-толковательнице снов Нанше, которая под­робно разъясняет ему значение каждого образа и действия.

«Человек во сне мне явился: рост его — точно небо,

Точно земля его рост.

По голове своей он бог,

По крыльям своим он птица Анзуд,

По низу своему — он потоп,

Справа и слева от него львы лежат.

Храм свой построить мне приказал он,

Но замысел его — мне он неведом.

Уту взошел над горизонтом,

Женщина мне явилась: кто она такая?

На голове ее тонзура сверкает,

Серебряный стиль в руке она сжимает,

При ней табличка со знамением добрым,

С этой табличкой совет она держит.

Второй явился,

Наделенный властью, лазуритовую дощечку в руке

сжимал он.

План храма набрасывал.

Священная корзина передо мной стояла,

Священная форма кирпичная была готова,

Кирпич судьбы для меня был в священную форму

положен.

Тополь крепкий предстал передо мною,

Из вазы тигид люди-птицы постоянно его поливают,

Осел-самец справа от моего хозяина

Землю скребет копытом».

Правителю его мать Нанше отвечает:

«Пастырь мой! Твой сон я тебе растолкую!

Человек, что ростом подобен небу, ростом земле

подобен,

По голове бог,

По крыльям Анзуд, по низу потоп,

Справа и слева львы лежат, —

То брат мой Нингирсу воистину есть!

Свое святилище Энинну построить тебе приказал он!

Уту, над горизонтом взошедший, —

Твой бог Нингишзида! Солнцу подобно,

на горизонте взошел он!

Дева, на голове которой тонзура,

Что серебряный стиль в руке зажала,

Что табличку имела со знамением добрым,

С этой табличкой совет держала, —

То сестра моя Нисаба воистину есть!

Сверкающей звездой о постройке храма

Она тебе объявляет!

Второй же герой, наделенный властью,

Лазуритовую дощечку в руке зажавший, —

То Нинуруда! План храма он набрасывал.

Священная корзина, перед тобой стоявшая.

Священная форма, для тебя готовая,

Кирпич судьбы, в священную форму положенный, —

То священный кирпич Энинну воистину есть!

Тополь крепкий, перед тобой представший,

Что из сосуда тигид люди-птицы непрестанно

поливают,

(Значит, что) при постройке храма сон не придет

на твои глаза!

Осел-самец, что от своего господина справа

Землю скребет копытом, —

Это ты! Как жеребец, для Энинну

Землю ты будешь копытом скрести!»

Узнав, чего хочет от него хозяин города, Гудеа напрягает все силы страны, заставляя подвластных ему людей поспеть с возведением храма к поло­женному ритуалом сроку. Цилиндр Б подробно опи­сывает ритуал освящения вновь отстроенного хра­ма, проведенный через год и три дня после начала строительства, в период, когда Нингирсу вернулся из своего ежегодного путешествия в абзу со мно­жеством сил и знаний о жизни в предстоящем году. Тексты обоих цилиндров заканчиваются славосло­виями в адрес Нингирсу, богини письма Нисабы и самого правителя Гудеа, в соответствии с каноном отстроившего и освятившего храм. Интересно, что эти славословия являются одновременно и колофо­нами текстов, так что можно предположить, что Цилиндры Гудеа не были спрятаны от глаз живу­щих. В цилиндрах мы находим отголоски мифо-эпического сказания о борьбе Нингирсу (он же Нинурта) с чудовищами восточных гор. Вполне воз­можно, что каждый Новый год начертанные на них тексты исполнялись вместе с соответствующим ри­туалом — в точности так же, как двумя тысячеле­тиями позже будет исполняться под Новый год ва­вилонская культовая поэма о битве между Мардуком и чудовищем хаоса Тиамат. В идеологиче­ском отношении тексты Гудеа также являются пе­реходными от старошумерских надписей к царским гимнамIII династии Ура: в них проявляется новая, неведомая ранним надписям тенденция к абсолюти­зации фигуры правителя. Если раньше прославлялись конкретные деяния, совершаемые правителем по прямому приказанию городского бога, то со вре­мени Гудеа начинают прославляться такие достоин­ства и заслуги правителя, которыми он реально не обладал (например, царская власть правителя, быв­шего в подчинении у захватчиков).

Время III династии Ура порождает два жанра словесности — царский гимн и псевдонадпись. Цар­ский гимн представляет собой развернутое славо­словие в адрес обожествленного царя с непременным повествовательным элементом внутри песнопения. Можно сказать, что именно царский гимн перехва­тывает инициативу у царской надписи в области раз­вития стиля. Будучи, с формальной точки зрения, диалогом солиста и хора, царский гимн стремится к максимально подробной и точной передаче какого-либо события, связанного с жизнью урского царя. Так, например, из гимнов Шульги мы узнаем о его путешествии в Урук, где совершается его священ­ный брак с богиней Инанной; или о ритуальном беге того же царя из Ура в Ниппур; или о его сак­ральном рождении по воле Энлиля и Нанны. Со­вершенно неизвестно, имело ли место, к примеру, такое событие, как ритуальный бег царя, или этот факт был измышлением составителей гимна, желав­ших таким образом показать неувядаемость пре­старелого правителя. Псевдонадпись, впоследствии столь популярная у вавилонян и ассирийцев, представляет собой уже рефлексию на тему классиче­ской надписи. Существует, например, псевдонад­пись, составленная от имени урукского царя Утухегаля и подробно рассказывающая о его битве с войском кутиев. Известна и псевдонадпись о строи­телях храма Туммаль, в которой упоминается ле­гендарный Гильгамеш.

В общем и целом, шумерский период развития шумероязычной словесности можно охарактеризо­вать как сочетание двух тенденций: а) стремление к сокращенной неаранжированной записи произведе­ний устного творчества и б) формирование стиля письменной речи и связанного с этим стремления к нейтральной повествовательности (которое, впро­чем, так и не достигло своей цели). Царская надпись, начавшись как отчет о реальной деятельности, под конец цивилизации дала примеры вымышленного текста, в котором каждая деталь реальной жизни приобрела характер литературного топоса.