УДК 7(075.8) ББК 85.1О0.62к73 8 страница

Мы избрали для своего анализа именно теорию Бюлера не потому, что она лучше или хуже других, но потому, что она выражает наиболее широко распространенные взгляды на разви­тие психики животных. Как и эти взгляды, она не имеет за собой достаточного фактического основания. Наоборот, с каждым годом, с каждым шагом в развитии зоогтсихологических исследо­ваний эта теория оказывается все более и более поколебленной.

Несоответствие этой теории фактам сигнализирует нам о том, что, очевидно, и со своей принципиальной стороны ока является несостоятельной. Как мы уже указывали, основной дефект этой теории заключается в том, что в ее основе лежит признак различения тех механизмов, которые осуществляют деятельность, а не различия в самой деятельности. Этот признак является несостоятельным потому, что, конечно, не из различия механизмов

Jli См.: Рубинштейн С. Л. Необихевиоризм Тельмана // Уч, зап. Ленннгр. пед. нн-та им. Герцена. Т+ XVIII. 1939. С. 115.

деятельности мы можем вывести и понять различие ее содержа­ния, но как раз наоборот, — только из понимания различий в содержании деятельности на различных ступенях ее развития мы можем раскрыть и различие тех механизмов, жггорые ее осуществляют.

Между механизмом и строением деятельности так же не существует неподвижного, раз навсегда фиксированного, не­изменного отношения, как не существует неизменного отношения и между органом и функцией. Конечно, всякая деятельность предполагает и определенный осуществляющий ее механизм. В этом смысле между ними существует единство, но единство — это отнюдь не тождество и не неподвижная механическая связь. Поэтому из изучения самих по себе механизмов деятельности нельзя понять, нельзя раскрыть самой деятельности.

Тщательное исследование физиологических механизмов и ор­ганов, т. е. той естественной техники, или «естественной технологии (Энгельс)/ с помощью которой осуществляется деятельность, имеет, конечно, огромное, иногда буквально решаю­щее значение для психологии животных. Нужно, однако, всегда помнить, что содержание какого бы то ни было процесса никогда вообще не может быть непосредственно выведено из его техники, ибо определяющим, основным в единстве обоих этих моментов является именно содержание процесса,

Рассматривая изменение только самих механизмов, т, е. только той физиологической «техники», которая осуществляет различные формы психологической деятельности, а тем более отождествляя их между собой, как это фактически делает Бюлер, мы, конечно, полностью закрываем перед собой возможность вскрыть истинные движущие силы ее развития- Поэтому Бюлер, всячески настаивая на существовании трех особых ступеней развития психики, однако, полностью остается на позициях вульгарного эволюцио­низма и дает процессу развития грубомеханистическое и вместе с тем теологическое объяснение.

Итак, мы вынуждены с самого начала отказаться от теории «трех ступеней». Мы не можем принять и никакую другую «одноступенную» концепцию (Бойтендейк), ибо это значило бы вовсе отказаться от идеи развития. Перед нами открывается только один единственно возможный путь — путь самостоятель­ного, независимого анализа фактов.

II. О ПРЕДМЕТЕ ЗООПСИХОЛОГИИ

Поверхностный взгляд привык недооценивать всю трудность проблемы психологии животных. Продолжающееся быстрое накопление зоопсихологических фактов нередко заслоняет собой принципиально методологические вопросы; их острота -плжется смягченной успехами конкретных исследований. Однако всякая попытка обобщения добытого в зоопсихологии фактического материала с новой силой ставит нас перед этими нерешенными

еще вопросами. Главнейшим из них гто-прежнему остается вопрос о предмете зоопсихологии.

Охотнее всего предметом зоопсихологии признается поведение животных в его классическом бихевиористском понимании. Из правильного положения о невозможности проникнуть в субъ­ективный мир животных поспешно делается неправильный вывод о невозможности прямого изучения их психики, В результате позиции бихевиоризма, принципиально отвергаемые большин­ством исследователей для психологии, тем не менее — по непонятной непоследовательности мысли — безоговорочно ггри-нимаются ими для зоопсихологии — иногда даже теми, кто далек от мысли отрицать существование психики у животных или теоретически отвергать возможность ее научного познания.

Другое, отнюдь не более счастливое, решение этой проблемы состоит в том, что «за отсутствием надежных критериев психики животных довольствуются простым методом аналогии; при этом все отличие научных психологических данных от наивных толкований в духе старого антропоморфизма видят в опоре выдвигаемых аналогий на точные анатомические и физиологиче­ские данные, которые и объявляются «источником» психологиче­ских знаний 1.

Таким образом, современное состояние проблемы исследова­ния психики животных почти совершенно точно воспроизводит собой состояние проблемы исследования ее генезиса. Мы поэтому не будем повторять здесь анализа тех исходных философских позиций, которые в обеих этих проблемах одинаково приводят к сознанию их кажущейся принципиальной неразрешимости. Мы не будем повторять здесь и нашей попытки теоретически обосновать необходимость иного, нового пути исследования. Сейчас наша задача состоит в том, чтобы сделать дальнейший шаг к конкретизации некоторых предварительно уже очерченных положений.

Исходя из представлений о психике как о свойстве, выражаю­щемся в способности отражения материальным субъектом окружа­ющей его объективной действительности, мы поставили вопрос об исследовании того процесса, который создает необходимость психического отражения. Мы нашли, что этот процесс есть процесс жизни. В своей гипотезе о генезисе психики мы исходили из того, что именно усложнение жизни, связанное с усложнением ее объективных условий, приводит к такому изменению физическо­го строения и функций организма, которое делает возможным возникновение и дальнейшее развитие той особой формы отраже­ния — отражения воздействующих свойств действительности в их связях и отношениях, — которую мы называем отражением психическим и которая первоначально обнаруживает себя в виде простейшей чувствительности.

1 t.ncu.K F l\ii<hologie der niedersten Tiere. 1905. S. 90

Психическое отражение вовсе не есть результат пассивного процесса, которому подвергается субъект со стороны внешней, воздействующей на него среды. Для того чтобы это отражение возникло, нужно, чтобы существовал процесс, реально связываю­щий между собой отражающего субъекта с отражаемой им действительностью, процесс, который был бы подчинен ее объективным свойствам или существенно определялся бы ими. Но таким процессом не может быть никакой другой процесс, кроме деятельности самого субъекта. Поэтому взятая вне деятельности субъекта, вне его активных отношений к отражаемой им действительности и порождающих их условий, то есть вне жизни, психика превращается в таинственную способность, которая не может быть научно раскрыта. Вне рассмотрения этих отношений не может быть понято главное: правильность, адекватность психического отражения объективного мира. Все, что остается в этом случае на долю исследователя, — это — либо отказаться от взгляда на психику как на отражение, либо признать существование чудесным образом предустановленной гармонии органов отражения и их функций и свойства внешней действитель­ности. Ибо именно процессы, осуществляющие жизнь субъекта, то есть его деятельность, являются тем, что реально связывает его с окружающим миром и что поэтому единственно может создать необходимость правильности отражения этого мира в его психике.

Однако задача психологического исследования не может состоять в том, чтобы чисто внешним образом сопоставлять особенности психики субъекта с его жизнью, с его деятельностью. Тем более эта задача не может состоять в том, чтобы рассматри­вать его жизнь, деятельность как внешнее выражение его психики, Действительная задача психологического исследования заключа­ется в том, чтобы проникнуть в самую деятельность субъекта и в ней увидеть необходимость тех или иных особенностей его

психики. Но что значит проникнуть исследованием в деятель­ность?

Жизнь, деятельность субъекта может выступить перед исследо­ванием различно. Она может выступить как система физиологиче­ских процессов, совершающихся в организме. С этой ли, прежде всего, стороны должна ее изучать психология? Нет, с этой стороны ее изучает физиология, Задача же психологии состоит по отношению к изучению этой ее стороны в том, чтобы использовать данные физиологии для раскрытия того, как именно и с помощью каких органов возможно существование тех или иных процессов деятельности субъекта и возникающих у него внутренних состояний. Из законов физиологии нельзя непосредственно вывести особенности субъекта и его психики, но не зная этих законов, невозможно понять, как осуществляется его деятельность и как возможна у него та или иная форма психического отражения. Значит, то содержание, которое составляет предмет изучения физиологии, и то содержание, которое составляет предмет изучения психологии, не просто, не прямо совпадают

между собой. Это — разные формы движения материи, одна из которых «возвышается», переходит через свой результат в дру­гую.

Ясно далее, что психологическое исследование деятельности не может заключаться в том, чтобы рассматривать ее как систему внешних или внутренних двиоюений, как поведение, состоящее из реакций на раздражения, т. е. так, как подходит к изучению деятельности классический бихевиоризм (strict behaviorism), выросший на развалинах параллелистической психологии XIX столетия. При таком подходе к деятельности хотя и удается связать ее изучение с данными физиологии, но зато сама деятельность, будучи отделена от своего объективного предмета и от специфических психических состояний субъекта (которые рассматриваются как не подлежащие исследованию эпифеноме­ны), неизбежно выступает в извращенном виде.

Задача психологического изучения деятельности, наоборот, состоит как раз в том, чтобы научно раскрыть ее существенную зависимость от объективного предмета, на который она направле­на, и ее внутреннюю связь с психическим состоянием. Истинным предметом всякого психологического исследования являются, следовательно, не внутренние психологические состояния в их отделенности от деятельности субъекта, но и не деятельность субъекта, взятая вне зависимости ее от ее предмета, и вне связи ее с психическими состояниями или только в качестве «выражения» последних. Истинным предметом всякого психологического иссле­дования является действительное единство-внутренних психологи­ческих состояний субъекта и его деятельности — их взаимопере­ходы и взаимопревращения. Так как основным, ведущим в этом единстве является процесс деятельности субъекта в определенных объективных условиях, которым он подчиняется, а, наоборот, вторичным, производным являются те внутренние его состояния, которые суть отражения этих объективных условий, то ясно, что психологическое исследование должно исходить не из внутренних психических состояний субъекта, но из его деятельности. А для этого нужно исследовать ее существенное строение, существенные виды и формы ее, их возникновение, развитие и смену одних другими — отмирание старых форм и появление новых.

Мы уже отмечали в связи с проблемой генезиса чувствительно­сти ту главную особенность строения деятельности, которая необходимо связана с явлением элементарной чувствительности: она отвечает такому внешнему воздействию (мы назвали его воздействием типа а), которое значимо для жизни животного не само по себе (или не только само по себе), но, прежде всего, в силу своей объективной устойчивой связи с другими воздействи­ями (типа а), способными уже непосредственно определять его жизнь. Теперь нам надлежит подвергнуть эту деятельность и связанные с ней специфические состояния более детальному анализу. В связи с этим нам придется уточнить некоторые понятия, которыми мы уже пользовались, а также ввести

некоторые новые понятия в их первоначальном и поэтому, разумеется, еще неполном определении,

Мы воспользуемся для нашего анализа примерами деятельно­сти животных, имеющей достаточно простое строение. Один из них мы заимствуем из исследований Э. Эриксона (1906) и Е/Рабо (1922), посвященных поведению пауков*.

Известно, что как только насекомое попадает в паутину, паук немедленно направляется к нему со свойственными ему ха­рактерными остановками и, наконец, приблизившись, начинает опутывать жертву своей нитью. Какое воздействие вызывает эту деятельность паука и на что она направлена? Для ответа здесь необходим точный эксперимент, исключающий один за другим различные моменты, которые, возможно, воздействуют на паука. Такой эксперимент и был проделан автором цитируемого исследо­вания, который в целом ряде очень тонко поставленных опытов выяснил, что то, на что направлена деятельность паука, есть не что иное, как вибрация, производимая крыльями насекомого. Как только прекращается вибрация крыльев, паук оставляет свою жертву и возвращается на свое обычное место. Достаточно, чтобы насекомое опять начало вибрировать, как паук вновь устремля­ется к нему, вновь опутывает его паутиной, кусает и вновь отходит. Действительно ли, однако, то, на что направлена эта деятельность паука, есть сама по себе вибрация, независимо от того, что ее вызывает? Следующий опыт это ясно показывает.

К паутине прикасаются звучащим камертоном определенной частоты (100—512 колебаний), Как же ведет себя при этом паук? Он устремляется к камертону, взбирается на его ножки, опутывает их паутиной и хватает (petine) их, пока вибрация не затухает, после чего паук снова отходит к центру паутины. Значит, дело здесь не в каких-нибудь других воздействующих свойствах (и, по-видимому, вовсе не в «структуре целого»), но именно в факте вибрации; ведь кроме способности вибрировать между камертоном и мухой нет решительно ничего общего.

Почему же деятельность паука оказывается связанной именно с воздействием вибрации? Конечно, не потому, что сама по себе вибрация имеет отношение к функции питания, но потому, что в обычных условиях жизни паука она стоит в определенном объективном и устойчивом отношении к питательному для паука веществу насекомых. Мы наблюдали, следовательно, в этом случае, деятельность, направленную на жизненно нейтральное воздействие (вибрация), деятельность, опосредствующую благо­даря чувствительности животного к данному воздействию, основной биологический процесс — процесс питания. Такого рода деятельность, необходимо связанную с чувствительностью животного, то есть с простейшей формой психического отражения, мы и называем психической деятельностью (не вкладывая,

г Эриксон Э. О психика паукообразных животных // Вопросы философии и психологии- 1906. Т. 83; Rabuut Е. // Аппее psychologique, 1922. V+ XXIL

разумеется, в этот термин никакого другого более широкого значения, кроме только что указанного).

Что же представляет собой этот процесс?

Для уяснения этого попытаемся раньше отграничить понятие деятельности от таких понятий, как рефлекс или тропизм, Отчасти мы это уже сделали в предшествующем изложении; нам остается поэтому только несколько уточнить сказанное.

И. С Беритов определяет рефлекс как «реакцию одного органа или системы органов, произведенную центральной нервной системой в ответ на внешние или внутренние раздражения 3. Если подойти с точки зрения этого совершенно бесспорного определе­ния рефлекса к описанному выше процессу, то мы найдем, что он представляет собой объединение многих рефлексов. Эти рефлексы осуществляют, координируют весь процесс — от начала до конца. Они взаимосвязаны отнюдь не механически, но образуют сложные иерархические системы, или уровни». Они динамичны; даже врожденные рефлексы не являются стереотипными, но при определенных физиологических условиях они так же изменчивы, как и рефлексы индивидуально-приобретенные*.

Может ли, однако, характеристика рассматриваемого процесса быть сведена к характеристике протекания этих рефлексов, их взаимосвязей и взаимозависимости? Очевидно — нет.

Для того чтобы увидеть это, достаточно изменить условия протекания процесса. Поместим паука в другую исходную позицию, заменим, например, как это было сделано в опытах Рабо, вибрирующее насекомое каким-нибудь другим вибрирующим телом; внесем, наконец, изменения в органы движения самого паука, например лишим его одной из конечностей. Осуществляю­щие данный процесс рефлексы при этом соответственно изменятся. Вместе с тем этот процесс, рассматриваемый как деятельность, может оставаться тем же самым. Что же сохраняется в этом процессе? Сохраняется его общая направленность. Значит, характерным для деятельности является не то, каковы механизмы, посредством которых она осуществляется, а прежде всего то, на что она объективно направлена.

То, на что направлена деятельность, иногда обозначается термином «цель» (Кёлер, Тольман и др.э у нас — Беритов). По ряду чисто теоретических соображений мы, однако, предпочитаем обойтись здесь без этого термина и заменить его другим, а именно, термином «предмет деятельности». Таким образом, предметом деятельности мы будем называть то объективное, на что она — положительно или отрицательно -— направлена.

Этот термин — предмет деятельности — однако тоже имеет свои отрицательные стороны, благодаря которым он может

* См Гнетов И. С, Рефлекс и поведение // Труды биологического сектора АН СССР. Грузинское отделение. 1934, Т. L

н См.; Беритов И. С. Индивидуально-приобретенная деятельность ЦНС Тнф-лис, 1932, С. 16+

породить недоразумения. Одну нз этих отрицательных сторон мы оговорим заранее. Она заключается в том, что, как мы уже имели случай отметить, термин предмет — двух с мыслен: в обычном словоупотреблении он обозначает всегда нечто положительное и вещное. Здесь же мы употребляем этот термин в его более общем, философском значении, {Например, отношение как предмет мысли; музыка как предмет музыкального чувства и т. п.); таким образом, говоря, например, о предмете деятельно­сти читающего человека, мы будем подразумевать, конечно, не книгу как вещь, а постигаемое содержание ее и т. д,

Итак, деятельность существенно характеризуется через свой предмет и не может быть сведена к осуществляющим ее физиологическим (рефлекторным и иным) процессам, Это, конечно, отнюдь не значит, что существуют еще какие-то особые «чисто психические* механизмы или функции, которые ее осуществляют. Хотя деятельность и не есть физиологическая категория, однако, она, конечно, осуществляется физиологически и иначе осуществляться не может. Поэтому она. необходимо предполагает наличие известной морфофизиологнческой органи­зации, а если, с одной стороны, она ею лимитируется, то, с другой стороны — — что еще важнее, — изменяясь и усложняясь под влиянием внешних условий, она сама создает необходимость дальнейшего развития органов и функций животных, происходя­щего в ходе естественного отбора по общим законам биологиче­ской эволюции5.

Мы должны сделать здесь еще одно предварительное замеча­ние. Оно относится к разграничению понятий деятельности и поведения. Бихевиористы, введшие в психологию понятие поведения, также отличают, поведение от осуществляющих его процессов. Они, однако, рассматривают их различие как различие целого и части; рефлекс — часть; реакция, поведение — целое. Эта точка зрения сохраняется в бихевиоризме и до сих пор. Изменилось лишь понимание характера отношения целого и ча­сти. Прежние атомистические («молекулярные»} взгляды на поведение уступили свое место геории его целостности (<шол яр не­сти»), что, конечно, не могло изменить основного: общего объективистского и феноменалистического подхода к поведению. Не могло изменить этого подхода и приписывание поведению целенаправленности, так как сама цель {purpose) выступила в качестве имманентной его детерминации (immanent determi­nant} и иначе с позиций бихевиористского «антиментализма» выступить не могла. Поэтому понятие «поведение» в сущности сохранило свое первоначальное значение как понятие един­ственной психологической реальности: в пределах психологическо­го анализа нет пути, нет перехода ни к поведению, ни от

Дарвин Ч. Сочинения; Тимирязев К- Исторический метод в биологин. М., 1922; его же. Чарльз Дарвин и его учение, 12-е изд. М., 1935; Северцев А. И. Глав­ные направления эволюционного процесса. М., 1934+

поведения. Что бы ни атрибутировалось поведению, оно остается так же безнадежно замкнутым в себе, как на противоположном полюсе субъективной психологии остается замкнутым в себе сознание . Поэтому поведение, как и интроспективное изучение «чистых фактов сознания», в действительности есть лишь первоначальное установление явлений, которые еще не нашли своего раскрытия. И поэтому, хотя мы и сохраняем понятие поведение», но мы сохраняем его лишь на правах чисто описательного.

Переходя к вопросу о психологических особенностях деятель­ности, мы прежде всего должны выяснить особенности ее предмета* Но мы уже знаем, в чем око заключается: то конкретное свойство, на которое направлена деятельность, не совпадает с тем, что непосредственно отвечает биологической необходимости, необходимости сохранения и развития жизни животного. То, что существенно характеризует предмет психической деятельности, есть, следовательно, не сами по себе воздействующие физические или химические свойства, но эти свойства в их отношении к другим, объективно связанным с ними свойствам, непосред­ственно существенным биологически.

Как же обозначить это отношение, характеризующее предмет деятельности животного? Этот вопрос оказался терминологически самым трудным. Все же его необходимо было решить. Не находя другого, более адекватного термина, мы назвали это отношение термином «смысл», хотя против этого термина и существует целый ряд возражений, аргументированных, главным образом, историче­ски тем, что этот термин употребляется в идеалистической философии в совершенно другом его понимании. Однако за этот термин говорит целый ряд чисто фактических, исходящих из сути дела, соображений,

Итак, что же представляет собой то отношение, которое мы назвали термином «смысл»? Это и есть то отношение объективных воздействующих свойств, которому под­чиняется деятельность субъекта. Значит, то отношение, которое мы обозначили термином «смыслу существует только там, где существует реальный деятельный субъект. Это очень важно подчеркнуть, потому что если мы абстрагируемся от этого, то мы немедленно утратим материалистическое понимание термина «смысла

Признание существования смысла чисто объективных отноше­ний потому и является идеалистическим, что в нем необходимо содержится скрытое признание существования субъекта. Призна­ется, например, смысл процесса эволюции жизни, но так как в самом понятии смысла уже содержится представление о субъ­екте, то, естественно, что это признание далее ведет за собой

fi Уотсон Д. Психология как наука о поведении. Одесса, 1926; Watson J. The ways of behaviorism, 1929; Knntor Л A* survey of the science of psychology, 1933; Tolman E. Purposive behavior in animals and men, 1932.

признание и некоего деятельного жизненного начала — «жизнен­ного духа», витальной силы — <кгормеа>, «мирового разума* и т. д. Таким образом, понятие смысла приобретает то извра­щенное значение, которое исторически его скомпрометировало, Тем не менее мы не можем отказаться от этого понятия. Выбрасывая его из психологин, мы неизбежно оставляем эту науку системой знаний, не способных обобщить наиболее суще­ственные для нее факты.

Итак, мы еще раз подчеркиваем, что смысл отнюдь не есть для нас нечто взятое абстрактно от реального субъекта, но это не есть для нас и категория чисто субъективная, то есть категория, относящаяся к субъекту, рассматриваемому в абстракции, в его замкнутости и отдаленности от окружающего мира. Смысл в нашем понимании есть всегда смысл чего-то и для кого-то, смысл определенных воздействий, фактов, явлений объективной действительности для конкретного, живущего в этой действитель­ности субъекта.

Вводя понятие смысла в зоопсихологию, мы, естественно, должны его ограничить. Поэтому применительно к животным мы будем употреблять термин «инстинктивный смысл», имея в виду в дальнейшем противопоставить ему понятие сознательного смысла,

Является ли то отношение, которое мы назвали инстинктивным смыслом предмета деятельности, отношением постоянным? Разу­меется, нет. Поскольку это есть отношение того воздействия или ряда воздействий, то есть вообще предмета, на который направлена деятельность животного к свойствам, отвечающим определенной биологической необходимости, то достаточно, чтобы изменилась это необходимость (например, чтобы соответствую­щая потребность была удовлетворена), как произойдет изменение и этого отношения, т. е. того смысла, который имел для животного данный предмет.

Очень яркие примеры изменения инстинктивного смысла мы находим в работе Икскюля* Он описывает поведение рака-отшельника, известного своим симбиозом с актинией. Оказыва­ется, однако, что актиния выступает для одного и того же рака совершенно по-разному, в зависимости от его основной, наличной в данный момент, потребности. Когда рак-отшельник живет в раковине, то при встрече с актинией он, как обычно, водружает ее на раковину и пользуется ее стрекательным аппаратом. Если же рака лишить его раковины, то теперь он использует актинию, как он обычно использует раковину, то есть для прикрытия незащи­щенной хвостовой части своего тела. Наконец, если того же рака держать достаточно долгое время без пищи, то смысл, который имела для него актиния, меняется еще раз, и он попросту съедает ее.

Приведем из той же работы еще один яример динамики смысла, на этот раз в связи с изменением субъективных отношений.

Если голодную жабу начать кормить червями, а потом положить перед ней обыкновенную спичку, то она немедленно набрасывается на нее, как на пищу. Если, однако, мы будем кормить жабу не червями, а пауками, то в этом случае смысл пищи приобретают для нее предметы, имеющие совсем иную форму; жаба не реагирует на спичку, зато набрасывается, например, на кусочки мха,

В работе Опфингера (Opfinger, 1931) с пчелами мы находим пример экспериментально создаваемых смыслов поверхностей различного цвета: цвета, имеющего смысл места прилета (arrival color), цвета, имеющего смысл пищи (feeding color), и цвета отлета (departure color}8.

Более специальный пример выделения специального смыслово­го признака, его дифференциации из комплексного воздействия дает исследование, поставленное на бойцовых рыбках М. Всп-ninc'oM (1933). Этот автор в одном случае помещал пинцет с зажатой в нем пищей перед вращающимся диском с секциями, окрашенными в различные цвета (например, синий — желтый, красный — зеленый, черный — белый); в этом случае, когда рыбка приближалась к пинцету, ей наносился пинцетом удар, В другом случае, когда секции диска были окрашены одним и тем же цветом, рыбка получала пищу. В результате для испытуемых животных двуцветность диска сообщала данному комплексу смысл угрозы, а одноцветность его — смысл пищи.

В других опытах того же автора подобная дифференциация была воспитана на первое и последующее предъявления пинцета с пищей. Существенно при этом отметить, что убегание рыбок в этих опытах сохранило характер отступления во время боя, то есть реакции на угрожающего противника 9.

С подобными изменениями инстинктивных смыслов мы встре­чаемся в мире животных постоянно. Часто их пытаются описывать в терминах, например, образования условных связей и это правильно, когда имеют в виду описать формальную сторону поведения, осуществляющие его физиологические механизмы. Но ведь задача психологического анализа заключается как раз в том, чтобы дать содержательную характеристику фактов, а для этого физиологические объяснения являются недостаточными.

Еще анализ исследований И. В, Павлова показывает, что за физиологической динамикой процессов дифференцировки внешних воздействий и образования условкорефлекторных связей скрыва­ется то или иное биологическое отношение, отношение данного воздействия к жизни животного, к его потребностям.

7 UexkutL Uniweit und Innenwelt der Tiers. 1909; UexkuLl, Kriszat G, "SLreizuge durch die Umwellen von Tieren und Menschen, 1934, S. 55, 83,

й Maiert Schnerla. Principles of animal psychology, 1935. P- 158,

э~В£гсЯГ/1с AL Bedeutungswechsel der Dinge in der Umwelt der

Kampffischer Betta Splenderis Kogan // Zeitschrift fur vergieichende

Physiologic XVIII. S. 48.

И. П. Павлов называет «общим законом» тот факт, что все, сохраняет, обеспечивает целость животного организма, вызывает положительную реакцию, движение по направлению к этому, захватывание этого; всё, что, наоборот, мешает, угрожает жизненному процессу», вызывает к себе отрицательную реакцию, отрицательное движение. Поэтому любой условиорефлекторный процесс поведения получает свою биологически содержательную характеристику только через отношение данного раздражителя к определенному «центру потребностих

Таким образом, например, электрическая лампочка, становясь для собаки условным пищевым раздражителем, начинает играть определенную роль во всем ее поведении; у собаки не только выделяется слюна в ответ на действие лампочки, но она также тянется к лампочке, лижет ее. То же самое в отрицательных и более сложных случаях; например,. «когда к условному кислотному раздражителю присоединяется в качестве условного тормоза сгибание ноги и при этом кислота не вливается, пассивное движение является сигналом устранения вредного агента и вместе

как бы верным средством борьбы с ним и, естественно, постоянно повторяется животным даже при встрече с другими вредностя*

Из приведенных положений ясно, как нам кажется, вытекает, что существует особый процессу в силу которого данный агент как данный условнорефлекторный акт поведения «естественно» отно­сится к тому или иному содержанию. Пользуясь термином Э. Тор-ндайка, его можно было бы обозначить как процесс установления связи по закону «сопринадлежности, но, желая подчеркнуть то обстоятельство, что речь здесь идет не об особом законе, а об особом процессе, мы говорим здесь о процессе возникновения смысловых связей, смыслов.