Мораль Нового Завета________________

Неизмеримое богатство христианских нравственных идей содержится в 27 книгах Нового завета. Наиболее значи­тельны из них два круга источников: во-первых, так назы­ваемые синоптические Евангелия от Матфея, Марка и Лу­ки; во-вторых, послания апостола Павла. Христианство возникло внутри иудаизма — из идеи о страдании и уни­жении как пути к спасению. Еврейские пророки, предве­щавшие, что нарастание горя и бедствий завершится при­ходом машшиаха — божественного помазанника — с по­следующим избавлением, подготовили почву для явления Христа («Христос» — это перевод на греческий еврейско­го слова «машшиах»).

По своему нравственному пафосу христианство радикально отличалось от иудаизма и всех прочих религий универ­сальностью общечеловеческого содержания. Оно обрати­лось с Евангелиями (греч. «εύανγέλιον» — «благовесть») к тем слоям населения, которые для многих других рели­гиозных нравственных систем выступали образцом соци­ально-моральной деградации — живым примером того, что бывает с существом, не выполняющим нравственных требований.

Христианство решительно отказалось от этноцентризма. Оно начало учить о равенстве всех людей перед Богом, стало быть, и по отношению друг к другу. В самом себе надо преодолеть этническую и социальную обособлен­ность, чтобы выйти на новый уровень человечности, «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Хрис­тос» (Кол. 3,11). Опираясь на новое видение человека, апостол Павел прямо призывает любить чужеродцев как братьев по вере: «Братолюбие между вами да пребудет, страннолюбия не забывайте» (Евр. 13,1-2). Сущность об­новленного человека не в этнической принадлежности, а в настрое души по отношению к Богу и другому чело­веку. Универсальность христианства обусловила пово­рот от ритуальности, сильно различающейся у разных народов, к собственно нравственному поведению, кото­рое покоится на единых для всех людей устоях.

Новая религия обратилась к униженным и оскорбленным, отвергнутым и угнетаемым: к тем, кто занимал в иерар­хии низшие места — к чужакам, рабам и изгоям. Это был коренной переворот в понимании нравственности. До то­го, включая иудаизм, стержнем морали было поощрение лучшего, т.е. более совершенного — даже если это луч­шее не совпадало с устоявшимися общественными ран­гами, а поощрение толковалось очень специфически — как в учениях пророков — в форме предельных испыта­ний. В христианстве высокое и низкое меняются местами: «Больший из вас да будет вам слуга: ибо кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвы­сится» (Мф. 23,11-12). Радикальная переоценка ценно­стей предлагает ориентацию на «нового человека». Вместо традиционной мудрости появляется совершенно но­вая добродетель — смиренномудрие — склонность по­читать другого высшим себя.

Этот переворот не был «восстанием рабов», как пытался уверить в конце XIX в. Ницше. Христова проповедь не звала к насильственному преобразованию земного об­щественного устройства, к превращению рабов в господ, а господ в рабов, каковыми всегда были рабские восста­ния. Она обещала Царство Божие, в котором нет ни ра­бов, ни господ, но все друг другу братья, а всякое наси­лие уступает место справедливости, милосердию и любви. Это царство обозначается как высшее сокровище, драго­ценная жемчужина, которую человек может найти только в своем сердце. Учение Христа — это выстраивание нрав­ственной системы снизу и из глубины — от людей, обде­ленных обычными жизненными благами, но зато свобод­ных от чрезмерной привязанности к ним. Христос со всей полнотой прочувствовал и осознал, что они — тоже лю­ди, и нравственность должна выставлять свои обетова­ния с расчетом на них.

Сын Божий намного ближе к людям, чем иудейский Яхве. Он воплощает в себе всю полноту и божественной, и че­ловеческой природы: он всемогущ и премудр, но может испытывать человеческие чувства, т.е. страдать. Он тоже является сыном и поэтому может быть для людей не толь­ко недостижимым идеалом, но и образцом для подра­жания. В христианстве нравственность понимается как встречное движение Бога и человека. Бог совершает ке-носис — нисходящее движение, выход из своей божест­венной сущности к человеку, чтобы своими страданиями и смертью принять на себя грехи людей и вызвать у них духовный подъем, движение к Богу. Апостол Павел уста­новил параллель между первородным грехом Адама, по­средством коего все люди сделались причастными греху, и подвигом Христа — его добровольной смертью, через которую у людей появилась возможность приобщиться праведности и благодати. Нравственный идеал задается через слово Христа и его деяния: земную жизнь, смерть на кресте и воскресение. Быть нравственным — значит слышать Христово слово и подражать Ему.

В учении Павла огромное значение приобретает идея о гря­дущем преображении человека. Душа человеческая ос­вободится от греховности, и закон утратит для нее зна­чение, ибо где закон, там и грех как отступление от не­го. Закон необходим для человеческой натуры, которая не может творить добра без принуждения и наказания. Жертвенная смерть Иисуса на кресте и воскресение стали залогом благодати, которая выше закона. Грех преодоле­вается не исполнением закона, а любовью, верой и надеж­дой, которые суть дары Святого Духа. В противовес иуда­изму апостол Павел стал учить об оправдании «только ве­рой», но не делами.

На этой основе существенно изменился акцент в нравствен­ном отношении человека к человеку. Главным становится не буквальное соответствие поступка закону, а намере­ние, мотив, по которому совершается поступок. Не по­виновение закону и его педантичное исполнение, а лю­бовь — вот этический пафос христианства. «Не оставай­тесь должными никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон. Ибо заповеди: не пре­любодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, не пожелай чужого и все другие заключаются в сем слове: люби ближнего твоего, как самого себя. Любовь не дела­ет ближнему зла; итак любовь есть исполнение закона» (Рим. 13,8-10). Преображение человека происходит за пределами земной жизни, но начинается уже на земле и начинается с чувства любви. Любовь знаменует нача­ло Царства Божия в сердце верующего. «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1 Иоан. 4,16), — гласит одно из вероисповедных поло­жений христианства. Гимном любви звучат слова апосто­ла Павла: «Если я говорю языками человеческими и ан­гельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что мо­гу и горы переставлять, а не имею любви, то я — ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на со­жжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой поль­зы» (1 Кор. 13,1-3). Эта христианская любовь «αγάπη» — братское чувство, равно распространяющееся на всех людей, независимо от их этнической принадлежности и со­циального статуса. Как видно из слов апостола, любви под­чинены две другие высшие христианские ценности: вера и надежда. Точнее сказать, эти три добродетели вместе составляют нераздельное и неслиянное единство, ибо на­дежда и любовь не возможны без веры во Христа как по­бедителя мира, а любовь и вера неотделимы от надежды. Любовь собирает в себя все содержание нравственности, в том числе то, которое было дано в Моисеевых заповедях. На ней основаны положительные добродетели христиан­ства, занимающие важное место в системе нравственно­сти. Эта система поддерживается идеей Нового Завета — договора между Христом и всем человечеством. Согласно ему нравственное отношение распространяется на всех людей без исключения: «Вы слышали, что сказано: «лю­би ближнего твоего и ненавидь врага твоего». А я гово­рю вам: любите врагов ваших, благословляйте прокли­нающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5,43-44), — ибо перед богом все равны. Если ветхозаветная этика была этикой талиона, справедливости, понятой как равное воз­даяние, то христианство становится этикой благодати или милости, даруемой каждому человеку просто потому, что он человек.

Негативные добродетели вытекают из христианского по­нимания отношения человека к миру, к посюсторонней жизни. Оценка мира в целом делается более суровой, чем в иудаизме. «Не любите мира, ни того, что в мире: кто лю­бит мир, в том нет любви Отчей» (1 Иоан. 2,15) — такова позиция апостола Иоанна, одна из самых крайних, кате­горичных в Священном Писании. В соответствии с этой позицией преобразуется понятие о цели и смысле жизни. Иудаизм провозгласил улучшение земного существова­ния целью человеческих усилий, а нравственность — средством, необходимым для этой цели. Человек должен выполнять заповеди, чтобы продлились дни его, и чтобы ему было хорошо на земле. С точки зрения христиан, це­лью жизни должно быть не земное благополучие, а спасе­ние души для жизни потусторонней и вечной. Под спасе­нием подразумевается избавление от зла морального — греха, и физического — страданий и смерти. Земная жизнь рассматривается только как подготовительная ступень к переходу в вечность.

В связи с такой переориентацией особое значение приобре­ло отношение к самому себе. Праведный человек, как по­лагают христиане, ведет непрестанную борьбу не столько с внешними, сколько с внутренними врагами: соблазнами и похотями, — в числе коих «похоть плоти, похоть очей и гордость житейская» (1 Иоан. 2,16). Для того чтобы одо­леть внутреннего врага, нужны готовность к покаянию и душевная стойкость. Это и есть негативные добродетели.

Христианство открыло новые глубинные пласты нравствен­ности. Внутри обычного круга моральных требований оно установило иной круг. Вступление в него означает обре­тение более высокой степени совершенства. Христианское отношение к иудаизму должно быть образцом отношения более совершенного нравственного состояния к менее со­вершенному. Нагорная проповедь Иисуса не отменяет Мо­исеева Декалога, но включает его как частный момент в бо­лее широкую систему требований. Ветхозаветное «не уби­вай» расширяется до осуждения враждебности как таковой во всех ее проявлениях: в гневе, оскорблениях, ссорах. Осуждается не только самый факт прелюбодейства, но даже внутреннее потворство соблазну. Если верность клятве, т.е. подкрепленному обращением к божественным силам обету, является первым кругом праведности, то второй круг, очерчиваемый Христом, требует отказа от клятвен­ных обещаний вообще, стало быть, верности всякому собст­венному слову. Неотъемлемым элементом обычной нрав­ственной жизни является оценка поведения других людей. Но Иисус такую оценку отвергает: «Не судите, да не суди­мы будете» (Мф. 7,1). По заслугам чужие деяния может оценить только Всевышний, а человеческий суд пристрас­тен и своекорыстен, ибо людям свойственно скорее видеть чужие недостатки, чем собственные: сучок в глазу брата, чем бревно в своем глазу. Тем более, воздаяние по заслугам, в особенности наказание зла должно исходить от Бога, а не от людей. Добро созидательно, а зло разрушительно. В глубине каждого сердца пробиваются ростки добра. Гнев и злоба могут, в крайней случае, уничтожить врага; смирение, прощение и любовь способны превратить его в друга. Вместо иудейского талиона Христос предписывает «золо­тое правило нравственности»: «Во всем, как хотите, что­бы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (Мф. 7,12). Он показывает нам, какой должна быть нравст­венность в последней своей глубине — там, где человече­ское сливается с божественным, а всеблагое с всемогущим. Нравственный идеал — это соединение несоединимого. Противоположные определения морали образуют в нем не слиянную и нераздельную гармонию. Неоценимым до­стоинством христианской нравственной системы является ее антиномичность. С одной стороны, Евангелие призыва­ет к аскетическому отвержению мира и естественных при­вязанностей: «если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя» (Мф. 5, 29). С другой стороны, заповедь любви к ближнему и забота о грешниках, како­вые ведь тоже составляют часть «мира сего». С одной сто­роны, проповедь обращена ко всем без исключения: си­рым, страждущим, нищим духом, грешникам, т.е. проявля­ет максимальную открытость. С другой стороны, в ней дается категорическое наставление: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, что­бы они не попрали его ногами своими и, оборотившись, не растерзали вас» (Мф. 7,6). С одной стороны, заповедь все­общего примирения; с другой, разъяснение: «Не мир при­шел я принести, но меч, ибо пришел я разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее» (Мф. 10,34-35). Подлин­ная нравственность вмещает в себя и ту, и другую сторо­ны. Она зовет одновременно и ввысь и вглубь, потому что Царство Божие находится и за пределами мира, и в челове­ческой душе. Духовная узость способна видеть здесь толь­ко логические противоречия и поэтому вынуждена ме­таться из одной крайности в другую. Задача же состоит в том, чтобы удержать обе стороны. Вся европейская эти­ка, поднявшаяся на христианском фундаменте, и по сей день решает эту задачу. Важнейшие идеи, унаследован­ные ею из Нового завета:

— праведность есть дар Святого Духа,

— она даруется всякому человеку независимо от его соци­альной и этнической принадлежности,

— она поднимает его с низшего слоя бытия («сего мира») на высший (Царство Божие),

— ее основное содержание составляет любовь к Богу и людям.