Род ораторского искусства

Еще со времен античности различают 5 родов пуб­личного красноречия, или ораторского искусства: соци­ально-политическое, академическое, судебное, социаль­но-бытовое и церковно-богословское. Все эти роды пуб­личной речи являются подготовленным устным моно­логом.

Социально-политическое красноречие включает в себя политическую речь (выступление с определенной политической программой), митинговую речь (имеет своей целью мобилизацию масс, призыв к какому-то действию), агитационную речь (разновид­ность митинговой, отличающаяся масштабом и степенью эмоционального накала), доклады на социально-полити­ческие темы и различные отчетные доклады социально-политического характера.

Именно от социально-политического красноречия берет начало история развития ораторского искусства, получившая свою научную базу в Древней Греции V века до н. э. Здесь в Афинах, раздираемых общест­венными противоречиями в период становления демо­кратии, красноречие было сильнейшим орудием борьбы. Политический деятель должен был публично отстаивать свою точку зрения, убеждать народное собрание, чтобы повести его за собой. Лучшими представителями бле­стящей плеяды политических ораторов были Демосфен и Эсхин. Их спор «О венке» вошел в золотой фонд ора­торского искусства.

Развитие социально-политического красноречия в Древней Греции было столь бурным и плодотворным, что послужило базой для создания теории красноре­чия — риторики, в которой Аристотель впервые дал

И

научное обоснование ораторскому искусству, определив его назначение как «возможность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного пред­мета».

В период македонского владычества политическое красноречие теряет свое значение и угасает вместе с гибелью демократии. Возрождается оно лишь в золотой век Римской рабовладельческой республики, когда на политической арене вновь сражаются лучшие ораторы — политические деятели Марк Фабий Квинтилиан, Марк Антоний и другие. Наиболее выдающейся личностью среди римских ораторов был Марк Туллий Цицерон (106—43 г. до н.э.). Он призывал учиться у Демосфена искусству публичной речи, считая, что искусством крас­норечия должен владеть каждый государственный деятель, чтобы доказывать выдвигаемые положения, (т. е. демонстрировать истинность приводимых фактов и аргументов), доставлять слушателям эстетическое удо­вольствие своей речью, воздействовать на волю и пове­дение масс, побуждать их к активной деятельности.

В средние века, во времена торжества официальной идеологии феодализма и догматов христианской церк­ви, боевое социально-политическое красноречие заме­няется церковно-богословским, задачей которого была лишь интерпретация догматов веры и библейских ле­генд. «Отцы веры», сами не верующие, убедить никого ни в чем не могли — они могли только внушать, поль­зуясь для этого всеми возможными внешними эффекта­ми. Естественно, и ораторский стиль предпочитался велеречивый, театральный, так как ни логике, ни истин­ным чувствам, ни тем более поискам истины в это мрач­ное время в публичной речи места не находилось.

В эпоху Возрождения социально-политическое крас­норечие бурным потоком вырывается из-под толщи сред­невековья и гремит в страстных речах Джона Булля и Уота Тайлера — руководителей крестьянских восстаний в Англии, Яна Гуса и Яна Жижки в Чехии...

В России социально-политическое красноречие до­стигает высокого развития в наиболее острые периоды общественной борьбы. Здесь возникла школа пролетар­ского политического красноречия в противовес демаго­гическому буржуазному политическому красноречию. В годы нарастания революционного подъема из рабочей среды выдвигаются подлинные пролетарские трибуны.

Петр Алексеев, Степан Халтурин, Иван Бабушкин, Петр Заломов.

Непревзойденным образцом революционной пропа­ганды стали речи В. И. Ленина.

От него пошла ленинская школа советского поли­тического красноречия, получившая свое блестящее во­площение в речах Я. М. Свердлова, Ф. Э. Дзержинского, С. М. Кирова, Г. К. Орджоникидзе, М. И. Калинина, А. В. Луначарского и многих других. Коммунистическая убежденность, непримиримость ко всему реакционному, страстная вера в торжество народного дела — вот основ­ные черты ораторского стиля, которые объединяют вы­дающихся ораторов ленинской школы и которые вообще присущи советскому социально-политическому красно­речию.

Прошли революционные битвы, окончилась граждан­ская война. Вчерашние солдаты стали хозяйственни­ками, дипломатами, торгпредами, организаторами кол­хозов, руководителями строек и предприятий. И на пе­редний край время выдвигает пропагандистов и агита­торов, убеждающих, разъясняющих, постепенно и тер­пеливо втягивающих массы трудящихся в строитель­ство новой жизни.

Многомиллионный советский народ жадно тянется к культуре, образованию. Нужно было научить массы людей не только писать и читать, но и хорошо, правильно высказывать свои мысли. «Самое трудное в агитацион­ной работе,— утверждал М. И. Калинин,— научить­ся говорить как следует. На первый взгляд кажется: что тут мудреного, ведь человек с двух лет начинает говорить! На самом деле это большое и трудное дело»[4].

В 20-е годы появляется целая серия книг и пособий по культуре речи. В дальнейшем внимание к речевой культуре, в частности, к устному монологу, слабеет. Но в годы Великой Отечественной войны и в послевоенные годы, особенно начиная с 60-х годов, интерес к этим вопросам вспыхивает с новой силой, однако уже на новом уровне, с новыми требованиями, соответствую­щими эпохе научно-технической революции.

Теперь невозможно представить себе на трибуне оратора с театральными жестами, играющего обертонами своего голоса, рассказывающего притчи и ловко вы­руливающего от них к сути дела. В условиях предельной насыщенности информацией «цветы ораторского красно­речия» и «хитроумные словесные бои» ни у кого не вы­зывают интереса. Не популярны сейчас пафос и торже­ственная патетика. Деловые и напряженные будни вы­двинули оратора немногословного, дорожащего своим и чужим временем, делового, но с чувством юмора, эмо­ционального, но с эмоциями, как бы зажатыми внутри, не выпускаемыми на простор. Убеждает он не эмоциями, а фактами, логикой.

По сравнению с бурной эпохой революции, граждан­ской войны снизился накал страстей в митинговых и агитационных речах. Однако, как только, пришла на нашу землю беда — грянула Великая Отечественная война, опять митинговая и агитаторская речь зазвенела металлом в речах агитаторов, политруков, общественных деятелей.

Так, лаконично, с громадным внутренним накалом звучат строки из «Памятки десантнику», подготовленной политотделом 18-й армии, когда в 1943 г. готовились к штурму Новороссийска: «Товарищ коммунист!.. Ты должен в бой вступать первым, а выходить из боя по­следним. Ты призван на фронт воспитывать красноар­мейскую массу. Но во всякую минуту ты должен уметь взять в руки винтовку и личным примером показать, что коммунист умеет не только благородно жить, но и достойно умереть»[5].

Вспомним вступительное слово А. Н. Толстого на антифашистском митинге работников искусств и литера­туры в ноябре 1942 года:

«Дорогие товарищи! Славно великое прошлое наше­го классического искусства, славен и двадцатипятилет­ний путь усилий советского искусства сказать новое сло­во о новом человеке в новых условиях его общественно­го бытия.

Плохо ли, хорошо ли мы, советские художники, поэты, артисты, композиторы, живописцы, выполнили нашу за­дачу,— налицо явление огромного исторического значе­ния: советское искусство стало народным искусством, многомиллионный народ внимает ему.

Октябрь дал народу молот, чтобы ковать свое счастье, и серп, чтобы пожинать плоды его. Октябрь дал народу его искусство. Но не сразу и не легким путем пришло оно к тому, чтобы стать народным. Но, став народным искус­ством, оно вступило на великий путь.

Казалось бы, по примеру прежних войн, грохот пу­шек должен был заглушить голос поэтов, искусство во время войны должно понизить свое качество, упростить­ся, а то и замолчать. Нет! Воюющий советский народ находит в себе все больше и больше нравственных сил в кровавой и упорной борьбе с армиями пещерных лю­дей, организованных фашизмом, все настоятельнее тре­бует от своего искусства больших слов о большой прав­де, о большом добре. Советское искусство в дни войны становится голосом героической души народа!»[6].

Какой накал страсти и какая суровая сдержанность! Враг у самых ворот Москвы, и каждый гражданин своей Родины, истинный сын Отечества становится пламенным агитатором за мобилизацию всех сил на борьбу с фа­шистским агрессором.

В общественной жизни мы часто используем различ­ные виды социально-бытового красноречия, к которым относятся юбилейная речь, поминальная речь и застольные речи, или тосты. К сожалению, искусство социально-бытового красноречия у нас в значительной мере утеряно, однако русское ораторское искусство на­копило за свою историю немало высоких его образцов. Вспомним «Слово на юбилее А. Фадеева» А. Т. Твар­довского:

«Я хочу напомнить вам широко известные, много раз цитировавшиеся заключительные строки романа «Раз­гром», где речь идет о том, как тяжелое, скорбное чув­ство главного героя в связи с гибелью товарищей сменяется, под впечатлением картины мирной трудовой жизни, иным чувством:

«Левинсон обвел молчаливым, влажным еще взгля­дом это просторное небо и землю, сулившую хлеб и от­дых, этих далеких людей на току, которых он должен бу­дет сделать вскоре такими же своими, близкими людьми, какими были те восемнадцать, что молча еха­ли следом,— и перестал плакать. Нужно было жить и исполнять свои обязанности».

Сейчас я говорю не о том, что эти глубокой поэтичес­кой силы строки явились как бы формулой новой жиз­ненной морали, формулой этики поведения борца в суро­вой борьбе за будущее родного народа и всего челове­чества, принципиально новым философским решением старого вопроса о смысле жизни.

Эти строки очень знаменательны, по-моему, для все­го в целом художнического облика Александра Фадеева.

«Надо было жить и выполнять свои обязанности».

Талант — это обязанность, и это определение тем вер­нее, чем больший талант перед нами. Не «дар случай­ный», не то, чем ты можешь располагать по своей прихо­ти или капризу, а то, что как бы только доверено тебе для дела и за что ты несешь ответственность перед наро­дом.

Талант Фадеева — явление, принадлежащее исклю­чительно советской эпохе,— характерен именно этими чертами.

Фадеева-художника всегда отличала отчетливая, сознательная идейная направленность его творений.

Он открыто предназначает свое горячее, убежденное слово осознанным целям борьбы народа.

Он всегда как бы вместе со своим читателем решает общую задачу, в которой они жизненно, кровно, глубоко заинтересованы, и только берет на себя в деле ведущую роль...

«Разгром» и «Молодая гвардия», как и известные нам части «Последнего из удэге», не могли быть не на­писаны Фадеевым, они явились прежде всего из этой личной, страстной потребности художника высказать нам то, что он знает о жизни и людях нашей эпохи.

Откуда берется эта потребность?

Из особого личного знания жизни, которое художник не может утаить от людей, поскольку он заинтересован в их судьбах, поскольку он внутренне обязан к этому. Это — знание участника борьбы и вожака в своем лаге­ре, больше рядовых отвечающего за исход борьбы, за достижение ее конечной цели.

Форма в искусстве рождается из потребности содер­жания, но подчиняется известным закономерностям са­мого искусства, выработанным классическими тради­циями.

И не удивительно, что произведения А. Фадеева так глубоко прижились, что уже составляют как бы часть духовной природы нашего общества, часть нас самих...

Позвольте же мне, вместе с вами, читателями всех поколений, выразить нашему другу, нашему ровеснику, любимому писателю А. А. Фадееву горячую нашу приз­нательность. И пожелать ему новых свершений, достой­ных его большого благородного таланта»[7].

Сам стиль этой юбилейной речи — выразитель духа нашего времени, нашей эпохи: нет привычного и обяза­тельного для классических юбилейных речей витиеватого обращения, а так называемый «зачин» превращен в ве­ликолепную литературную иллюстрацию; перечисление качеств юбиляра органически переплетается с мыслями о назначении литературы и роли писателя в советском об­ществе. Конечно, такие речи должны заранее готовиться, но произноситься как экспромт.

Судебное красноречие сейчас в значитель­ной мере утратило свое общественное значение. Заме­тим, что прокурорская и адвокатская речи разделяются жанрово-стилистически: прокурорская речь исполнена пафоса обличения, осуждения. Речь же адвоката всегда была больше рассчитана на эмоции слушателей.

В истории русской общественной мысли определен­ную роль сыграли церковные проповеди и соборные речи, которые входят в род богословского красно­речия.

Остановимся на таком роде красноречия, которое по­лучило широкое и не совсем правомерное название академическое. По классификации, данной профес­сором Г. 3. Апресяном, в него входят лекция вузовская (цикловая, курсовая и единовременная), научный док­лад, научное обозрение и сообщение[8].

Оставим в стороне вузовские лекции, научные докла­ды и сообщения, чтобы они не увели нас в сторону от основной задачи книги, и уделим главное внимание н а-у ч н о-п опулярной лекции, с которой выступают лекторы общества «Знание», а также лекторы-студенты, для которых в основном и написана эта книга.

ГЛАВА 2

Оратор—аудитория

Между слушателями и

преподавателем... образуется необходимо

магнетическая связь, с обеих сторон деятельная...

А. И. Герцен

Ряд особенностей лекции определяется ее назначе­нием, характером материала, составом аудитории, лич­ностными и речевыми качествами оратора. Поговорим о них.

Лекция одновременно решает две основные задачи: сообщение новых знаний, расширяющих культурный, научный и общественно-политический кругозор слушате­лей, и формирование на их основе мировоззрения, об­щественного сознания, идейно-нравственных принципов поведения.

Сообщение знаний более направлено на логическое мышление слушателей и опирается в основном на ра­циональное начало в лекции, на строгость и последова­тельность системы аргументов; однако новые знания значительно лучше усваиваются слушателями, если они преподносятся ярко, заинтересованно. Формировать же мировоззрение, воздействовать на умы и чувства слу­шателей без эмоций, страстной увлеченности и убежден­ности лектора просто невозможно. «...Без «человеческих эмоций»,— подчеркивал В. И. Ленин,— никогда не бы­вало, нет и быть не может, человеческого искания истины»[9].

Эмоциональное и рациональное начала заложены в самой человеческой природе, в языке, во всем окруже­нии. И когда мы размышляем над подбором языковых средств для выражения своих мыслей, мы имеем в виду оба этих плана. И когда будем отбирать документы, факты, аргументы для доказательства выдвигаемых положений, мы будем думать не только о воздействии на умы наших слушателей, но и искать путь к их сердцам через эмоциональные каналы. И здесь громадную роль играет общая культурная и эмоциональная подготов­ленность лектора, его, если хотите, педагогические и ак­терские данные, в какой-то мере необходимые не толь­ко лектору, но и вообще любому человеку, который ра­ботает с массами, воспитывает людей, убеждает их.