Понятие о речевых нормах

Речевые нормы диктуются общественно-речевой практикой и проявляются в произношении и ударении (орфоэпические и акцентологические нормы), в употреб­лении грамматических форм (грамматические нормы) и в нормах словоупотребления (лексико-стилистические нормы).

Определяются эти нормы по речи большинства обра­зованных людей, говорящих на московском наречии, которое легло в основу нормативного литературного русского языка. Театр, радио и телевидение, строго сле­дя за чистотой литературного языка, являются своеоб­разными эталонами и корректорами нормативной речи. Многочисленные словари и справочники по различным аспектам культуры речи стали постоянными спутниками каждого культурного человека, лектора в особенности.

Литературному языку свойственны общепринятые нормы произношения, выделяющие его из областных говоров, или диалектов, и объединяющие едиными нор­мами. Совокупность этих норм называется орфоэпией. Русская орфоэпия основывается на московском произ­ношении, для которого характерно прежде всего так называемое «аканье», т. е. произнесение безударного О как А, а также другие фонетические особенности. Различные справочники и пособия по орфоэпии дают подробные указания относительно норм произношения звуков и их сочетаний. В этих же справочниках, как правило, можно найти и словарики, регламентирующие основные акцентологические нормы, т. е. правила ударения в словах, которые чаще других произносятся неправильно.

Здесь мы не будем подробно рассматривать орфоэпи­ческие и акцентологические нормы, а попытаемся обоб­щить основные закономерности их употребления и под­скажем некоторые пути предупреждения возможных нарушений произносительных норм.

Недаром говорится, что «золото и в грязи блестит». Помните у Пушкина: «Вмиг по речи те спознали, что царевну принимали». Именно по речи, а не по одежде. И в то же время не спасут дорогой костюм и красивая прическа, если в речи вдруг проскользнет «каждый», «документ», «молодежь» и т. п.

Очень яркий пример такого «разрушения первичного образа» показала актриса Н. Мордюкова, играя в сати­рической комедии «Тридцать три» роль заведующей райздравотделом. В ее облике нет резких красок, она живая, реальная. Но вот героиня выступает с докладом в большой и ответственной аудитории. Текст речи вы­держан в строго научном стиле — и вдруг: «Нужны средства!» Фраза сразу придает резко сатирическую окраску всему образу рвущейся в науку администратор­ши. И эта маленькая орфоэпическая, а точнее — акцен­тологическая ошибка вызывает в зале бурную реакцию. Зрители хохочут, потому что так долго и тщательно скрываемое бескультурье внезапно разоблачено.

Велика взрывная сила нарушения произносительных норм. Лектору следует всегда об этом помнить и посто­янно работать над повышением уровня своей орфоэпиче­ской культуры. Это тем более необходимо, что нормы произношения наиболее подвижны в нашем языке.

Однако орфоэпические ошибки чрезвычайно устой­чивы в речи отдельных индивидуумов. Причины этому разные. Так, наиболее прочные, трудно изживаемые ошибки обусловлены диалектом говорящего. И здесь к нарушениям норм следует подходить дифференцирован­но. Есть нарушения орфоэпической нормы общего диа­лектного характера, например следы «оканья» в речи или мягкое, фрикативное Г, свойственное южным диа­лектам. Человек, выросший в условиях этого диалекта, с большим трудом может от него избавиться, и далеко не всегда. Думается, что при наличии общей культуры речи, прекрасного знания предмета, четкой логики высказывания «общефоновое» нарушение орфоэпической нормы не будет мешать слушателям. Многими «диа­лектный фон» воспринимается даже с некоторым удо­вольствием, как проявление индивидуальности, хотя иных может и раздражать.

Но если лектор допускает в своей речи грубую ак­центологическую ошибку типа: досуг или свекла, то все умное и дельное, что он скажет, будет воспринимать­ся сквозь призму этого «досуга» и «свеклы». И если допустимо нарушение общефонового произношения, то слушатель не простит оратору таких орфоэпических погрешностей, как «нясу», «вясна» или «идеть», «шумить» и т. п.

Диалектный говор мешает овладению общелитера­турными нормами языка, и поэтому одной из важней­ших задач борьбы за культуру речи является освобож­дение от диалектных черт. Немалая ответственность за выполнение этой важной задачи лежит на лекторе.

Отрицательно влияет на контакт лектора с аудиторией манерность в произношении, ошибки типа «дурная привычка: «фанэра», «пионэр», «тэма», «зэркало» или, наоборот, смягченное произношение типа «эстетика», «отель», «синтетика» и т. д. Первая группа слов произ­носится неверно под влиянием их иностранного проис­хождения. Говорящему кажется, что так звучит более «культурно» (вспомните чеховскую институтку, которая, противопоставляя себя «провинциалам», говорила: «У нас в Пютюрбюрге...»). И такое манерничанье, и искус­ственное приспособление русских норм произношения к словам, не прошедшим полностью процесса «обрусе­ния», как «эстетика», «тенденция» и подобные, одина­ково плохо воспринимаются слушателями и, как всякая дурная привычка, должны быть немедленно изжиты из речи лектора. Это сделать не так уж трудно, нужно только обратить внимание на указанные ошибки и по­работать над ними, лучше всего с магнитофоном.

Нарушение акцентологических норм иногда проис­ходит под влиянием просторечия в сочетании с диалек­тами. Например, нельзя мириться с проникновением в речь лектора таких просторечных форм, как «выбора», «архитектора», «лектора», инженера», которые возникли в разговорной речи под влиянием изменения норм про­изношения слов «цехи — цеха», «тракторы — трактора», «профёссоры — профессора». Изменение произошло на

наших глазах, и поэтому возникла иллюзия, что можно все слова, подходящие под эту модель, «осовременить» таким же образом.

Но в том-то и заключается секрет орфоэпии, что ни одну норму ей нельзя навязать сверху, директивно, как это, с соблюдением величайших предосторожностей, можно сделать в области орфографии. Живой русский язык сам определяет, когда исключение стало нормой, а норма — исключением. Ученым остается роль «улав­ливателей» момента, который и следует закрепить в нормативном словаре. А до закрепления нормы (если не в словаре, то в общественной практике) всякий вы­ступающий с публичной речью должен соблюдать су­ществующее произношение, чтобы не оказаться в поло­жении невежды, насаждающего речевое бескультурье.

Влияние разговорно-просторечного стиля проявля­ется и в таких произносительных ошибках, которые можно квалифицировать скорее как грамматические, чем орфоэпические, хотя они чаще всего вызваны не незнанием, а небрежностью. Это такие, как «сколько время» вместо «сколько времени», ошибки при склоне­нии составных числительных. Следует внимательно изу­чить правила произношения таких словосочетаний, как «с восьмьюстами шестьюдесятью семью бойцами» или «о шестистах восьмидесяти шести рублях», и т. п.

Мы уже говорили о психо-лингвистических трудно­стях общего характера, которые обусловлены механиз­мами памяти и речи. Рассмотрим теперь чисто языко­вые, или лингвистические, трудности точного словоупотребления.

Первая трудность заключается в многозначности слова. Это прекрасное качество языка, позволяю­щее экономными средствами передать множество смыс­ловых оттенков, одновременно и затрудняет процесс порождения речи, заставляя говорящего все время быть начеку, точно выбирать не только само слово для выра­жения своей мысли, но и его ближайшее окружение, или контекст. Например, слово «прослушать» имеет несколько значений, и, когда выступает в значении заслушать что-либо, надо следить, чтобы не получи­лось двусмысленности от совпадения с другим значени­ем, фактически омонимом этого слова — «пропустить мимо ушей». Приведем пример из стенограммы лекции, где наряду с правильным употреблением этого слова имеются случаи, порождающие не только двойственное понимание, но и речевые ошибки: «Коснемся вопроса, связанного не только и не столько с методикой прослу­шивания лекции и написания рецензии, сколько с эти­кой лекторской работы. Дискутируется довольно часто вопрос: надо ли заранее говорить лектору, что его бу­дут прослушивать и рецензировать, или не нужно. Од­нозначного ответа на этот вопрос нет и быть не может. В подавляющем большинстве случаев необходимо, ко­нечно, ставить лектора в известность о предстоящем прослушивании. Никакой рецензентской засады делать не надо. Нужно ставить лектора в известность о том, что вы хотите его прослушать по поручению организа­ции Общества, поговорить с ним предварительно, чтобы выяснить, какие цели он перед собой в данной лекции ставит, с тем, чтобы потом легче было оценить, насколь­ко замысел удался.

Некоторые же рассуждают иначе: если вы лектору скажете, что будете прослушивать, он себя будет чув­ствовать связанным и потому будет выступать не так уверенно. А если он не подозревает о присутствии ре­цензента, он спокойно выступает, и можно более полно оценить достоинства и недостатки лекции.

Мне кажется, что это не очень состоятельная аргу­ментация, потому что, если все-таки лектор достаточно знает предмет и уверен в себе, он не должен лишаться дара речи или, скажем, потерять свои профессиональ­ные лекторские качества только от одного сознания, что его прослушивают. Ведь речь идет именно о прослуши­вании товарища, коллеги по секции, по работе».

Давайте разберемся. Словосочетание «прослушива­ние лекции» — терминологического характера, употреб­ляется в сфере искусства (прослушивание песни, басни, музыкального номера и т.п.), возможно и в данном тексте так же, как и словосочетание «предстоящее про­слушивание». Но в конце приведенного текста употреб­ление слова «прослушивание» переходит границы одно­значного понимания, так как отодвинутое от слова «лекция» и приближенное к слову «лектор», человек, товарищ, оно принимает медицинский оттенок, т. е. как бы перемещается в иную сферу, где употребляется с иным терминологическим значением.

Конечно, в устной речи лектору труднее заметить подобные просчеты, чем при письме, когда можно персчитать, остановиться, подумать и найти замену кон­струкции. Но при подготовке текста лектор всегда учи­тывает эти языковые трудности и, внимательно подби­рая наиболее точное выражение для своей мысли, сле­дит, чтобы слово точно выражало то значение, которого требует контекст.

Из этого языкового явления следует методическое правило: постоянно пополняя свой словарный запас, лектор должен заботиться не только о точном опреде­лении места того или иного слова в предложении, но и следить за тем, чтобы оно не вызывало двусмысленных ассоциаций у слушателей.

Много речевых двусмысленностей вызывают так на­зываемые омонимы (и их разновидности — омофо­ны и омографы), то есть слова, совпадающие или в про­изношении, или в правописании, или по обоим этим па­раметрам (чистые омонимы), но разные по смыслу. Примеры: «посол»— дипломатическое лицо и «посол»— результат процесса соления, «кулон»— женское укра­шение и «кулон»— единица измерения количества элек­тричества. Омографы: «мелкие гвоздики» для обуви и «красные гвоздики» в вазе или «Дорога дорога, но дороже бездорожье». Здесь проявителем правильного ударения в словах является контекст, без которого не понятно, о чем идет речь. Омофоны: «молод — мо­лот», «к рынку — крынку», «и закон — из окон»... На основе омофонии возникают не только речевые дву­смысленности, осложняющие понимание речи, но и соз­даются отличные каламбуры и загадки, как, например:

Область рифм — моя стихия, и легко пишу стихи я;

Без раздумья, без отсрочки я бегу к строке от

строчки.

Даже к финским скалам бурым обращаюсь

с каламбуром.

Однако в речи лектора омонимы могут вызвать не­желательное толкование фраз аудиторией, например, «председатель колхоза и агроном отбирают лучший скот» или «дружба спаивает товарищей». И это же самое явление может стать средством выразительно­сти. Так, лозунг «Миру — мир!» или пословица военных лет «Корчит враг от мины кислую мину» целиком по­строены на омонимии, немало речевых ошибок вызывают так называемые паронимы. Авторы словаря-справочника «Трудные случаи употребления однокоренных слов русского языка» (М., 1969) рассматривают лишь те паронимы, которые образованы от одного корня: «горячка — го­рячность», «дымный — дымовой», «туристский — тури­стический», «командированный — командировочный» и т. д. В речевой практике из-за звуковой похожести или чисто ритмических совпадений могут путаться и такие слова, как «режиссер» и «дирижер», и это тоже прояв­ление паронимии в языке. Но, конечно, больше всего ошибок падает именно на однокоренные слова с раз­личными оттенками значений типа «статус — статут», «континент — контингент», «база — базис», «воинствен­ный — воинствующий», «гарантийный — гарантирован­ный», «гармонический — гармоничный» и т. п. В наз­ванном словаре-справочнике не только рассматриваются нормы употребления паронимов в определенных словосочетаниях, но и анализируются наиболее распростра­ненные ошибки, а также приводятся иллюстрации из художественных текстов, в которых паронимы исполь­зуются как средства выразительности.

Чтобы употреблять слова в речи точно и адекватно мысли, надо постоянно воспитывать в себе внимание к слову, знать его конкретное значение в различных соче­таниях и формировать привычку систематически поль­зоваться справочной литературой и специальными сло­варями.

Пусть для нас всегда будут памятными слова Л. Н. Толстого: «Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значение кото­рого он не может объяснить, лишается права писать и получает 100 ударов розог»[58].

И все же, даже хорошо зная языковые закономерно­сти и правила, в устной речи, особенно в публичной, мы часто затрудняемся в выборе слова.

Больше всего нарушений норм связано с незнанием правил согласования. Зачастую согласование между подлежащим и сказуемым вызывает затруднение в том случае, когда подлежащее выражено количе­ственным сочетанием — «большинство присутствующих», «множество собравшихся», «ряд товарищей», «часть рабочих», «шестьдесят слушателей», «тридцать два человека», «около ста лекторов», «более сорока уча­щихся» и т. д. В специальных пособиях и справочниках для журналистов и редакторов собраны многие трудные случаи согласования и указаны правила, которыми не­обходимо овладеть всем пишущим и говорящим.

Еще больше ошибок вызывает управление, т. е. такой вид синтаксической связи между словами, когда господствующее в словосочетании слово требует от зависимого единственно возможной формы. Поэтому неправомерное расширение функции какого-либо пред­лога, участвующего в управлении, порождает речевые ошибки типа «объяснять о роли литературы», «разно­гласия о том», «подготовка по приведению в порядок», «равнодушие за судьбу», «все это говорит за недоста­точную дисциплину» и т. п. Все приведенные словосоче­тания неверны, так как предлоги, связывающие слова, использованы рядом с глаголами или глагольными су­ществительными, которые управляют другими падежа­ми: объяснить — что, но не о чем, разногласия — в чем, а не о чем, подготовка — к чему, а не по чему и т. д. Чтобы избежать подобных и других сходных с ними нарушений норм русского языка, необходимо как сле­дует освоить грамматическую стилистику русского языка.

Мы рассмотрели возможные пути формирования такого важного навыка публичной речи, как правильность, т. е. соблюдение общепринятых норм русского литера­турного языка в произношении, словоупотреблении и грамматике.

Но культура речи состоит не только в следовании нормам языка, но и в целом ряде других «достоинств слога».

О качествах правильной речи

К публичной речи предъявляются требования не только правильности, но и чистоты. Однако, когда мы говорим о чистоте речи лектора, то подразумеваем не «возможность засорения словами низкими...», а не­обходимость очищать ее от речевых штампов, канцеля­ризмов, от неоправданного использования иностранных слов, ненужных повторений, или плеоназмов и тавтоло­гии, пустых слов-заполнителей, слов-паразитов.

Думается, что осторожнее всего следует подойти к вопросу о «речевых штампах», так как все остальное бесспорно и ощущается как нарушение норм речи вся­ким образованным человеком.

Речевые штампы (клише) словарь лингвистических терминов квалифицирует как «избитое, шаблонное, сте­реотипное выражение, механически воспроизводимое либо в типичных речевых и бытовых контекстах, либо в данном литературном направлении, диалекте и т. п.». Нет сомнения, что штампованная речь — антипод речи образной, яркой; речевые штампы скользят мимо эмо­циональных центров, а иногда даже оскорбляют эстети­ческое чувство слушателей, вызывая раздражение и от­вращение к сообщаемому независимо от его важности и новизны. Но отметим, что с «канцеляритом» борются много-много лет, воюют «и пером и топором», однако речевой штамп не только прочно угнездился в деловой и научной речи, но и достаточно глубоко проник в речь публицистическую, научно-популярную, встречается даже в художественной речи.

И специалисты от яростной борьбы со штампом пе­решли к анализу этого явления, выяснению причин его живучести. Лингвистическая и психологическая природа речевого штампа довольно проста и легко объяснима. Мы уже говорили, что слова в речи стремятся объеди­няться в словосочетания, своеобразные языковые блоки, конструкции, или модели. Это свойство речепроизвод­ства помогает легче понимать и говорить как на родном, так и на иностранных языках. В кладовые долговремен­ной памяти мы укладываем и слова, и словоблоки. Свойством нашей речевой памяти является, в частности и то, что она стремится превратить эти блоки в «желе­зобетонные .конструкции», т. е. в штампы,— ведь в про­цессе речи чрезвычайно трудно подыскивать свежие, нестандартные словосочетания, гораздо легче конструи­ровать речь из готовых блоков. Вот и течет речь без всякой индивидуальной окраски по радио, по телевиде­нию, со страниц газет, журналов, с трибун и кафедр.

В определенных случаях именно штампы помогают наиболее точно и экономно передавать и воспроизво­дить информацию. В самом деле, облегчит ли нашу жизнь появление докладных записок, заявлений, распо­ряжений и прочего информационного материала в яркой индивидуально-языковой форме? Можно ли будет быстро ознакомиться с содержанием автореферата дис­сертации, если он будет написан не привычным «диссертабельным», а индивидуальным авторским языком? Об этом спорят лингвисты и психологи, не раз мы встре­чали на страницах «Литературной газеты» возражения против «наукообразного», тяжелого языка научных ста­тей и диссертаций. Но ведь они пишутся для специа­листов, владеющих этим «языком в языке».

Советский лингвист Г. О. Винокур подчеркивал, что в определенных условиях человек не может не упо­треблять языковых штампов: «...Такова традиция, чер­пающая свои силы в некоторых основных законах вся­кой социальной жизни, каждая сфера которой нуждает­ся в терминированных выражениях для специфически присущих ей понятий... незаменимы на своем месте все эти расхожие штампы, вроде «придти к соглашению», «придти к убеждению», «во избежание», «налагать взыскание» и т. п. Все дело лишь в том, чтобы эти штампы действительно стояли там, где нужно»[59].

В какой же мере все сказанное относится к речи лектора, в которой свободно переплетаются все стили речи, переплавляясь в трудно определимый научно-по­пулярный или публицистический речевой стиль?

Здесь опять главным мерилом являются цель и со­держание лекции, речевой вкус говорящего и его ориен­тация на такие качества устной речи, как ясность, понятность, доступность и убедительность. И все же некоторые методические рекомендации мы считаем воз­можным предложить.

1. Различные виды канцеляризмов, уместные в де­ловой и официальной переписке, совершенно противо­показаны речи лектора. Поэтому прочно утвердившиеся в официально-деловом стиле фразеологические выраже­ния, придающие деловым документам особую значи­мость («за выдающиеся заслуги в области», «во испол­нение решения», «в целях установления», «в упомяну­тых выше», «нижеследующее» и т. п.), лектор должен заменять простыми, доходчивыми словами. Вместо кан­целярских выражений «довожу до вашего сведения» или «такое положение вещей является явно недопусти­мым» лектор скажет «сообщаю» или «могу сообщить» и «это недопустимо».

Следует также убирать из устной речи свойствен­ные «канцеляриту» предлоги и предложные сочетания типа «согласно», «вопреки», «в силу», «по части», «в деле», «со стороны», «в разрезе» и т. д.

Надо иметь в виду, что нагромождение отглаголь­ных существительных с однообразными суффиксами -ение, -ание, -утие, образованных по старославянскому образцу, порождено «канцеляритом». И конечно, смешно и грустно слушать речь простой умной русской жен­щины, которая так рассказывает о содержании телят: «При групповом содержании телят есть опасность сосания, лизания и захватывания шерсти телятами друг с друга и заболевания от этого». Любой выступающий с публичной речью должен избегать скопления этих тяжелых отглагольных существительных, которые легко можно заменить глаголами.

Лектор должен всячески очищать свой язык от кан­целярских штампов, так как его главная функция — воздействие на умы и чувства слушателей, а штампы не воспринимаются по эмоциональным каналам.

2. Такие виды речевых штампов, как «универсаль­ные слова и словосочетания», проникающие в речь лек­торов из газет и журналов, изымать нелегко. Так, на­пример, словосочетания «провести мероприятие» и «охватить кого-то чем-то» коробят эстетическое чувство слушателей. Однако вряд ли лектор сможет обойтись без таких «универсалов», как «поставить вопрос», «ре­шить проблему», «уделить внимание», «принять реше­ние», и т. п. Нужно только, чтобы речь не была пере­гружена этими трафаретными выражениями, чтобы их появление в речи было оправдано.

3. Следует постоянно иметь в виду, что стремление слов к прочному соединению со словом-спутником по­рождает речевые штампы, против которых не восстает наше эстетическое чувство. Это, например, такие сло­весные клише, как «практические мероприятия», «кон­кретные решения», «горячий отклик», «недопустимое безразличие», и т. п. Эти трафареты настолько глубоко проникли в нашу речь, что практически уже недей­ственны. Они помогают, не утруждая себя долгими поисками, высказать мысли в готовых формах. Это так же удобно и так же невкусно, как суп в пакетах или бульон из кубиков. Увы, даже в речи писателей и журналистов, для которых штамп, речевой трафарет — враг номер один, не так уж редки трафареты, которые потеряли свою образность и стали ее противополож­ностью,— все эти «лазурные небеса», «изумрудная тра­ва», «туманные дали», «мерное постукивание колес», «упрямая складка на лбу» и т. п.

Развивая в себе эстетическое чувство слова, надо постоянно стремиться к поиску и созданию таких кон­струкций, которые, выражая ту же мысль, какая оформ­лена в трафаретном словосочетании, позволят выска­зать ее в яркой, живой, образной форме. Но, повторяем, это работа трудная, требующая постоянного внимания и совершенствования собственной речевой культуры во всех ее аспектах.

4. При подготовке текста лекции следует иметь в виду также и свои индивидуальные «речевые пристра­стия», или так называемые «авторские трафареты». Одни без конца повторяют слова «элементы» или «ситуация», другие тасуют словосочетание «на сегодняшний день» или выражение «порядка того-то» и т. п. Лекторский тра­фарет может проявляться и в унылом, монотонном син­таксисе, когда используются одни и те же конструкции, повторы одинаковых союзов или бессоюзных связей и т. п. Этот речевой недостаток наиболее трудно изживаем, так же как трудно изжить у себя другие дурные при­вычки, ведь «привычка — вторая натура». Но лектор должен знать и по возможности нейтрализовать свои речевые недочеты, стараясь еще в процессе подготовки • лекции за столом убрать все возможные «камни претк­новения», особенно внимательно слушая себя «со сторо­ны», в магнитофонной записи.

Отметим, кстати, что не всякий «авторский трафарет» требует борьбы с ним. Индивидуальность стиля, заклю­чающуюся в определенном ритмико-мелодическом ри­сунке, не следует нивелировать. Как мы уже говорили, человеку свойствен определенный ритм дыхания, движе­ний, речи. Одни говорят «быстрыми перебежками», дру­гие «распевают», третьи «чеканят» — в этом выражается индивидуальность говорящего. И нет надобности бороть­ся с самим собой — каждому следует «петь своим голосом».

Но если мы знаем, что речь наша монотонна из-за дурной привычки нагромождать однообразные союзы или вводные замечания, то следует ради слушателей почистить текст и натренировать себя в построении более легких и изящных фраз. В этом состоит языковая задача лектора, которому следует постоянно помнить, что его речь — эталон для многих слушателей, орудие воздействия на их чувства и форма приобщения масс к неисчерпаемым богатствам русского литературного языка.

На смену таким классическим «достоинствам слога», как «приличие» и «плавность», наше время выдвигает требование простоты и доступности публичной речи. Оба эти качества связаны с ясностью и точностью языка, рассчитанного на понимание определенной ауди­торией. О любых самых сложных явлениях можно и нуж­но говорить как можно яснее и проще, однако это уда­ется только тем, кто прекрасно знает свой предмет. «Что неясно представляешь, то неясно и выражаешь», — ут­верждал Н. Г. Чернышевский.

Когда мы говорили о точности словоупотребления, о критериях ясности речи, то главным образом рассматривали аспект речи, связанный с понятийной стороной. Но в peчи ярко выражен и другой ее аспект - эстетический, то есть тот, который влияет на наши чувства, когда мы либо получаем удовольствие от речи, либо не мо­жем преодолеть раздражения и внутреннего неприятия ее. Остановимся кратко на тех языковых средствах, которые призваны воздействовать на чувства слушателей.

Язык на всех уровнях содержит экспрессивные категории, сильно действующие на наши чувства, и все эти категории входят в изобразительные средства. Первый языковой уровень — фонетический — не обладает собственным понятийным содержанием, но через экспрессию звуков и сочетаний может вызвать в нашем представлении какие-то неясные образы, воспринимае­мые эмоционально. Так, еще М. В. Ломоносов писал: «В российском языке, как кажется, частое повторение письмени А способствовать может к изображению великоле­пия, великого пространства, глубины и вышины, также и внезапного страха; учащение письмен Е, И, Э, Ю — к изображению нежности, ласкательства, плачевных или малых вещей; через Я показать можно приятность, уве­селение, нежность и склонность; через О, У, Ы — страш­ные и сильные вещи: гнев, зависть, боль и печаль»[60].

Классическая риторика, взяв эти качества звучащей речи на вооружение, вывела из них правила благозву­чия речи в противовес какофонии, которая создается стечением неподобающих звуков или их чрезмерно час­тым повторением, вызывающим неприятные ощущения у слушателей.

На внутренней экспрессии звуков и звукосочетаний строили свои стихи и теории стиха поэты-символисты В. Хлебников, А. Крученых, А. Туфанов и др. Поэты особенно широко пользуются звуковой экспрессией для создания так называемой звукописи при помощи аллитерации и ассонанса[61]. Истинный поэт всегда ощу­щает и органично передает эстетическую сущность зву­ка и интонации, выраженной в ритме стиха, во всем его «интонационном гуле».

Но надо ли все эти эстетические качества звучащей речи учитывать лектору? Думается, что при составле­нии текста выступления это почти невозможно, да и не обязательно — ведь не артист же он в конце концов! Но при прослушивании себя с магнитофона следует заменить те места, которые «плохо звучат», коробят сво­им неблагозвучием эстетическое чувство. Скопление шипящих и свистящих, тяжелое нагромождение соглас­ных в том месте речи, в котором вам хотелось бы вы­звать приятное чувство у слушателей, и тому подобные неблагозвучия можно устранить даже при прочтении лекции вслух, без магнитофона. Только надо обяза­тельно прочитать полный текст выразительно. Прослушивание своей лекции перед ее чтением в ауди­тории не только позволяет внести коррективы в текст, но и совершенствует речевой слух и чувство языка.

Ярче всего языковая экспрессия проявляется в лексике. Выбирая из синонимического или омоними­ческого ряда наиболее подходящее слово, мы руковод­ствуемся не только его точностью, ясностью, но учиты­ваем и яркость, смысловой вес, когда надо подчеркнуть, усилить мысль. Лектор может воспользоваться словом, прикрепленным к любому языковому пласту, если оно не нарушит общего строя лекции, ее композиционно-стилистического единства. Причем экспрессивность в слове может быть выражена не только лексически («ве­ликий человек»), но и при помощи словообразовательных элементов — суффиксов, приставок («человечище», «распрекрасный»).

В языке помимо экспрессивной лексики существуют и специальные средства, служащие для украшения речи, — так называемые тропы, которые в классическом красноречии квалифицировались как «язык воображе­ния, пленительный и живописный, основанный на подо­биях и разных отношениях». Давая подробную класси­фикацию тропов, Н. Кошанский указывал, что они «есть перенесение слова (иногда и мысли) от собственного значения к несобственному»: 1) по подобию (метафора), 2) по качеству (метонимия), 3) по количеству (синекдо­ха) и 4) по противоположению (ирония), а также их виды или варианты — гипербола, аллегория, эмфазис. Подробно об этих стилистических категориях, свойствен­ных прежде всего художественной литературе, можно прочесть в специальных изданиях.

Ораторы древности широко использовали тропы для усиления воздействия речи на слушателей, для привле­чения их сердец. Вспомните богатейшую систему изобразительных средств в речах Эсхина и Демосфена. Такие сочетания, как «скопище мятежных», «дерзнул», «попи­рая могилы», «сей великий муж», «дабы», «в чреду свою», «прилично летам» и т. п., создают возвышенный стиль, торжественный тон речи, а такие уничижительные экспрессивные слова, как «срамно бежали», «слабейший и ничтожнейший из смертных», «гибельный рок», «пагуб­ные советы», направлены на возбуждение ненависти к, противнику.

Прекрасны и возвышенны слова в речи Демосфена, но не меньшее воздействие на чувства слушателей ока­зывала музыка его речи, созданная с помощью различных синтаксических фигур, т. е. образных средств синтаксиса: здесь и торжественные обращения к гражданам, и призывы к богам, введенные в середину фразы, и риторический вопрос («Эсхин! Если ты один предвидел будущее, зачем же не открыл его?»), повторы и градации («Кто из Греков... кто из смертных»...). В речи Эсхина также эстетически значима резкая смена длинного периода живой картиной с короткими и резки­ми кадрами описания в настоящем времени («Пред­ставьте: стены рушатся, град падает, домы в пламени,..»), как и многие другие интонационно-синтаксические средства.

А вот как использованы приемы синтаксической вы­разительности современным лектором. Замена плавного, спокойного синтаксиса начала речи резкими, короткими, отрывистыми фразами подчеркивает характер сообщае­мого материала: «Вы прекрасно знаете о том огромном подъеме ораторского искусства, который наблюдался в первые годы Советской власти, когда в этом была на­сущная потребность. Каждому хотелось принять актив­ное участие в политической жизни. Каждый чувствовал себя хозяином новой страны, стремился принять участие в этой подлинно государственной работе. Мы, диалек­тики, знаем, что такой количественный рост приводит к качественному скачку.

Попробуем сегодня вернуться к тем замечательным дням, к тем людям, которые закладывали фундамент советского красноречия, к тем, кто вместе с Лениным, рядом с Владимиром Ильичей создавал основы совет­ской устной пропаганды.

Велик круг людей, о которых надо говорить в связи с этим. Нам следует подробно проанализировать ора­торское мастерство и Кирова, и Орджоникидзе, и Луна­чарского, и Калинина. Мы должны вспомнить и о Во­лодарском, и об Урицком. Словом, одной лекции здесь мало, для того чтобы рассказать о каждом из них, ибо каждый из названных деятелей партии заслуживает от­дельного подробного разговора о его пропагандистском мастерстве.

Мы же с вами рассмотрим опыт лишь трех выдаю­щихся пропагандистов партии — Калинина, Луначар­ского и Володарского. Почему отобраны именно эти имена?

Анализ практики каждого из выбранных нами ора­торов позволяет сделать некоторые выводы об идейном единстве ораторов ленинской школы, о том, как зарож­дались и закреплялись в ней ленинские принципы, кото­рые легли затем в основу советского пропагандистского искусства…

Итак, начнем наш разговор с Володарского. 1891— 1918 годы. Вот две даты его жизненного пути. Всего 27 лет. Только один, неполный даже год живет Володар­ский после свершения Великой Октябрьской революции. Но это месяцы, которые не сравнятся с иными жизнями...»

Короткие, стреляющие фразы — это тоже фигуры. Кошанский характеризовал их как «язык страстей, силь­ный и разительный, свойственный оратору в жару чувств, в стремлении души, в пылком движении сердца>« Синтаксические фигуры — это обороты слов или мысли, отступающие от простой, бесстрастной речи.

Для усиления эмоциональности речи лектор часто использует такие изобразительные средства, как эпитет, сравнение, метафора. Однако в выборе языковых средств следует не только соблюдать определенное чувство меры, но и определенные языковые ус­ловия их использования.

Метафора или любой из ее видов должны быть объ­ективно оправданны, а сопоставляемые явления — объ­ективно сходны в каком-то отношении, причем выде­ляемый признак, служащий основой сопоставления, не должен заслоняться другими, побочными, второстепен­ными. Метафора должна быть понятна сразу, иначе она не будет оказывать желаемого воздействия. Напри­мер, употребление метафоры «узкие каньоны улиц» не­уместно в аудитории, где не все знают, что такое «каньон». Такая метафора не только не вызовет в памяти слу­шателей образ, ради которого лектор и использовал средство выразительности, но, наоборот, отвлечет внимание от содержания лекции, так как многие начнут му­чительно вспоминать, где и в связи с чем слышали или читали это слово.

Для усиления выразительности речи широко используются и фразеологические сочетания («попасть впросак», «толочь воду в ступе», «убить время», «терпеть муки Тантала» и т. п.), пословицы и поговорки, крылатые выражения.

Вспомним речь А. Толстого на антифашистском митин­ге. С самого начала этого чрезвычайно эмоционального выступления мы слышим торжественное звучание, со­зданное умелым использованием тропов и фигур. Посмотрите на эту целиком метафорическую фразу: «Ок­тябрь дал народу молот, чтобы ковать свое счастье, и серп, чтобы пожинать плоды его». Здесь даже порядок слов не случаен. Скажи оратор вместо «плоды его» «его плоды»— и фраза сразу же потеряла бы торжествен­ность, музыкальность. Текст речи насыщен яркими срав­нениями, олицетворениями, метафорами, но в нем нет и следа так называемой «красивости». Все лексические и синтаксические образные средства строго подчинены еди­ному стилю и тону, ни слова не выкинешь, не переста­вишь, не нарушив единства.

Именно к такому использованию всех образных сред­ств должен стремиться каждый выступающий с публич­ной речью.