Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


ТОЛЕРАНТНОСТЬ: ПОСТЛИБЕРАЛЬНАЯ ПЕРСПЕКТИВА




 

С некоторых пор для толерантности настали тяжелые времена. Эта добродетель вышла из моды, поскольку она не соответствует духу эпохи. Старомодная толерантность, защищаемая Мильтоном и либералами старшего поколения, такими, как Локк, появилась благодаря признанию несовершенства человека и убежденности в том, что свобода есть необходимое условие благой жизни. Поскольку мы являемся несовершенными существами, а добродетель не может быть навязана людям и является лишь жизненной привычкой, к приобретению которой люди должны стремиться самостоятельно, то нас учили снисходительно относиться к порокам других, равно как и бороться со своими собственными. В соответствии с этим достопочтенным мнением толерантность является предпосылкой любого стабильного modus vivendi1 среди неисправимо несовершенных существ. Причину, почему в наше время она вышла из моды, можно отчасти найти в неприятии постхристианской эпохой мысли о том, что все мы — греховные существа и в нашей жизни всегда есть место злу. Эта идея подрывает поверхностно-оптимистические убеждения нашего времени, гуманистические или пелагианские, с их взглядом на человеческие пороки скорее как на проблемы, требующие решения, чем страдания, с которыми надлежит совладать или же с терпением их переносить. Приверженность подобной ложной вере, по всей видимости, свойственна тем, кто отказался от религиозной веры, но все еще нуждается в утешении, доставлявшемся традиционной теодицеей. В результате возникло мировоззрение, утверждающее, что лишь глупость и слабоволие препятствуют нам достичь абсолютного счастья. Основанному на признании несовершенства человека принципу терпимости было суждено войти в противоречие с господствующими иллюзиями эпохи, лелеющими надежду — в соответствии с проектом Просвещения во всех его формах, как либеральной, так и иных, — на институционализацию политического провидения, благодаря чему трагедия и тайна будут изгнаны из человеческой жизни.

Толерантность вышла из моды еще и по другой, более актуальной причине. По самой своей природе толерантность с необходимостью включает в себя элемент оценочного суждения. Объектом толерантности является то, что мы признаем пороками. Когда мы терпимо относимся к чьим-то действиям, убеждениям или чертам характера, это означает, что мы позволяем существовать тому, что сами же признаем нежелательным, неправильным или, по крайней мере, менее предпочтительным; наша толерантность выражает убеждение в том, что, несмотря на свою неполноценность, объект, который мы терпим, имеет право на существование. В этом по сути дела и заключается основная идея толерантности, будь то в больших или в малых делах. Так же обстоит дело и в дружбе, как мы ее понимаем, когда наша терпимость к слабостям друзей не лишает их недостатков в наших глазах, наоборот, наша толерантность по отношению к этим слабостям скорее предполагает, что друзья имеют свои недостатки. Как могли бы выразиться представители оксфордской школы аналитической философии прошлых лет, логика толерантности такова, что она применима именно к грехам. Так, если брать шире, мы терпимо относимся к эрзац-религиям, таким как сайентология, не потому, что считаем ее содержащей хотя бы крупицу истины, а потому что величайшее благо свободы совести с необходимостью включает в себя и свободу верить в то, что нелепо или несовместимо со здравым смыслом. Таким образом, толерантность не является выражением скепсиса или сомнения в нашей способности отличать хорошее от плохого, наоборот, она свидетельствует о нашей уверенности в существовании такой способности.

Идея толерантности не соответствует духу эпохи потому, что толерантный подход основывается на прочных моральных убеждениях. Подобные суждения противоречат общепринятой убежденности в том, что принципы веры и поведения являются абсолютно субъективными и относительными: любая точка зрения не хуже, чем остальные. Толерантный индивид или толерантное общество не сомневаются, что знают нечто о добре и истине, и их терпимость воплощает это знание. В действительности, если общество терпимо, то его терпимость является выражением представлений общества о благой жизни. Когда же в обществе отсутствует подобная разделяемая всеми концепция, как, например, в определенной мере в современной Великобритании, оно перестает быть восприимчивым к толерантности в ее традиционном понимании. Вопросы о том, каким могло бы быть адекватное отношение к моральному плюрализму, благодаря которому наше общество привечает всевозможные несовместимые друг с другом концепции благой жизни, и о том, какое влияние этот плюрализм оказывает на традиционное понимание толерантности, будут рассмотрены в конце этой статьи.

Толерантность как политический идеал враждебна новому либерализму, — либерализму Ролза, Дворкина, Аккермана и их последователей, — так как не может относиться нейтрально к вопросам блага. Для новых либералов справедливость, избитый лозунг ревизионистского либерализма, требует от правительства соблюдения политической нейтральности, а не толерантности по отношению к конкурирующим концепциям благой жизни. Хотя в конечном счете эта идея нейтральности может оказаться непоследовательной, ее приблизительный смысл состоит, по-видимому, в том, что правительству не следует подвергать дискриминации какую-либо форму поведения, образ жизни, основанный на определенной концепции блага. Новые либералы считают подобную политику правительства неприемлемой, так как она не соответствует идеалу равенства, предполагающему одинаковое отношение правительства к различным концепциям блага и тем способам жизни, при помощи которых они воплощаются в жизнь. Предпочтение какого-либо образа жизни другим или неодобрение определенного стиля жизни является неприемлемой дискриминацией. Это достаточно радикальная позиция, так как в отличие от старого идеала толерантности она не просто исключает принудительное навязывание определенной концепции блага и связанного с ней образа жизни путем законодательного запрета соперничающих с ними идей. Она также исключает, — как неправильную или несправедливую, — политику в сфере образования, предоставления субсидий, социального обеспечения, налогообложения и судебных запретов, направленную на поощрение или поддержку того или иного образа жизни за счет остальных, тех, что правительство или моральный здравый смысл общества признают нежелательными или не столь предпочтительными. Иными словами, новый либерализм исключает именно политику толерантности, не допускающую судебного запрета или преследования при помощи иных средств определенных способов жизни или поведения, считающихся недостойными и которым, однако, правительство старается противодействовать множеством других способов. Нейтральность радикального равенства предлагает не что иное, как законное низложение морали. В результате в теории нравственность становится линией поведения отдельного человека, а не общепринятым образом жизни.

На практике дела обстоят несколько иначе. Идея моральной нейтральности государства по отношению к различным способам жизни, полагаемая в качестве политического идеала, сталкивается с проблемой определения образа жизни bona fide2. Так как в самой идее нейтральности невозможно найти ответа на эту проблему, ее приверженцам приходится прибегать к свидетельствам мнений, которые на сегодняшний день считаются благопристойными. Если в идее нейтральности по отношению к различным стилям жизни и концепциям блага и есть хоть какой-то смысл, то он сводится к следующему: образ жизни курильщика, пьяницы или «праздного гуляки» может вредить их здоровью, но он никоим образом не должен быть признан неравным по отношению к иным стилям жизни, дискредитирован или ущемлен любым другим способом посредством проводимой правительством политики. Однако люди, придерживающиеся подобного образа жизни, не были защищены от политики запретов нового пуританства, воодушевленного не идеями хорошего и плохого, а тягой к благоразумию, которое выражается в одержимости здоровьем и долголетием. Человек, который курит турецкие сигареты без фильтра или пьет абсент, вряд ли встретит сочувственный отклик, если начнет утверждать, что эти удовольствия являются элементами образа жизни, основанного на вполне определенной концепции блага, и заслуживают поддержки и одобрения наравне с образом жизни людей, занимающихся оздоровительным бегом и некурящих. На теоретическом уровне проблема определения правильного образа жизни оказывается неразрешимой, так как предполагает оценочное суждение относительно жизни людей, которое никак не может быть нейтральным по отношению к идеалам блага. Жизнь пьющего человека можно назвать алкоголизмом, что является болезнью, а не образом жизни; жизнь домохозяйки можно охарактеризовать как форму угнетения, а не как воплощение какой-либо определенной концепции блага. На практике меньшинства, пользующиеся доброжелательным к себе отношением, будут обладать законными привилегиями, а меньшинства, чьи интересы не одобряются, станут объектами патерналистской политики и моралистического вмешательства в выбранный ими образ жизни, что было бы однозначно отвергнуто прежним поколением либералов, включая Джона Стюарта Милля, как неприемлемое посягательство на личную свободу.

Практическим правовым и политическим результатом воплощения в жизнь этих неолиберальных идей стало появление обратной или позитивной дискриминации, а также признание групповых или коллективных прав. Для тех, кто относит себя к культурному меньшинству, быть объектом политики толерантности означает подвергаться неуважению, презрению или даже гонению, так как обычно терпимость проявляют к людям, которым отказывают в равном статусе с большинством членов общества. Сами культурные меньшинства считают, что для ликвидации подобной дискриминации необходимо не просто равноправие, а такое к ним отношение, которое наделило бы их группу привилегиями по сравнению с большинством или другими меньшинствами. Так в Соединенных Штатах, где подобная практика вполне предсказуемо принимает крайние формы, в университетах существуют квоты для некоторых меньшинств и даже, говорят, квоты против определенных групп, таких, как выходцы из Азии. Некоторые люди, до сих пор, возможно, не относившие себя к культурному меньшинству, как, например, многие гомосексуалисты, воодушевленные такой политикой, утверждают себя в качестве меньшинства и тем самым превращают сексуальные предпочтения в культуру или образ жизни, требующие наряду с культурой и образом жизни признанных этнических меньшинств определенных привилегий и поддержки. Во всех этих случаях, как, например, при выделении квот для женщин в университетах США, именно членство или принадлежность к определенной группе обеспечивает сегодня многие права. В самом деле, сегодня групповые права при столкновении с индивидуальными зачастую одерживают верх над последними.

Существует очень высокая вероятность, что подобные отклонения от старомодного идеала толерантности приведут к распространению еще более старомодной нетерпимости. Предпосылка толерантности основывается частично на том факте, что в нашем обществе существует множество прочных и не согласующихся друг с другом моральных установок. Взять, скажем, проблему гомосексуальности. Многие, как, например, ортодоксальные христиане, иудаисты и мусульмане, считают, что гомосексуальность аморальна сама по себе; другие, и автор этих строк в том числе, относят ее исключительно к сфере личного предпочтения, не имеющей отношения к вопросам нравственности; кое-кто считает гомосексуальность формой культурной идентичности, характеризующейся собственным жизненным стилем, литературой и т. д. Между всеми нами существуют очень глубокие различия, которые отражают не только противоположные суждения по вопросам морали, но также разнообразные представления о сущности и характере самой нравственности. Любая попытка закрепить одно из подобных представлений законодательно в условиях неограниченного плюрализма, свойственного нашим дням, может привести к еще большему разъединению и нетерпимости между людьми. Политика толерантности, при которой гомосексуалы обладают теми же личными и гражданскими правами, что и гетеросексуалы, не навязывая свой выбор друг другу, представляет собой тип политики, наиболее благоприятной для достижения мирного modus vivendi. (В данном случае я считаю само собой разумеющимся тот факт, что политика толерантности по отношению к гомосексуализму несовместима с его криминализацией). Подобная политика должна включать ликвидацию нелепостей и насилия, до сих пор существующих в отношении гомосексуалистов. Совершенно очевидно, что разнобой в нормах, устанавливающих, с какого возраста допустимо при взаимном согласии вступать в гомосексуальные связи нелеп; лицемерные заявления, будто бы в тюрьмах гомосексуальная активность не имеет места, абсурдны, а во времена, когда профилактика СПИДа стала жизненно важной, просто опасны; дискриминация со стороны страховых компаний при приеме на работу гомосексуалистов (и других сексуальных меньшинств), вынужденных сдавать анализ на ВИЧ и подтверждать получение отрицательного результата, явно несправедлива и должна стать объектом законодательного рассмотрения. Все эти и подобные реформы должны быть неотъемлемой частью политики толерантности.

Чего политика толерантности не должна в себя включать, так это такого всеобъемлющего изменения институциональных порядков в Великобритании, которое привело бы к тому, что гомосексуалисты получили бы коллективные права или в любой ситуации к ним относились бы точно также, как к гетеросексуалам. На сегодня в Великобритании существует только одна узаконенная форма брака. Абсолютная нейтральность по отношению к гомосексуалистам и гетеросексуалам должна предполагать признание законности гомосексуальных браков, так же как и полное равноправие христианских и мусульманских браков должно вести к признанию законности многоженства. Если идти таким путем, то недалеко и до радикального, индивидуалистического и либертарианского reductio ad absurdum3 [идеи равноправия], то есть до упразднения института брака как такового и его замены всевозможными формами союзов, какие только пожелают их участники. На наш взгляд данной перспективы следовало бы избегать, учитывая, что законность единственной формы брака играет большую роль в общественном признании брачных союзов. (Очень часто упускают из вида, что традиционный институт брака играет определенную роль даже для тех, кто предпочитает гражданский брак, поскольку он формирует определенную общественную норму, которой они отказываются следовать). Сказанное не означает, что современный закон о браке установлен на все времена, как и остальные положения семейного кодекса, такие, как закон об усыновлении. Также это не означает, что отражающие изменения общества будущие поправки к семейному законодательству не могут привести со временем к полному признанию гомосексуальных браков. Мнение автора состоит в том, что все подобные изменения должны быть частью политики толерантности, а не применением на практике доктрины радикального равенства. Автор также предполагает, что расширение границ правового признания должно распространяться не на гомосексуалистов как группу, а на всех индивидов, вне зависимости от их сексуальной ориентации.

Возникновение групповых или коллективных прав является, вероятно, наихудшей формой легализма, вытеснившего традиционный идеал толерантности, и к этой проблеме я еще вернусь в контексте мультикультурализма. Проведение твердой политики там, где наше общество терпимо относится к радикально различающимся концепциям блага в соответствии с легалистской моделью прав может привести к губительным последствиям для общества, даже если в нем субъектами права являются индивидуумы. Отнесение нравственно противоречивой политической проблемы к сфере основных прав делает ее неразрешимой, так как права, по крайней мере с точки зрения основных англо-американских юридических школ, считаются безусловными и здесь невозможны частичные уступки. Так как права обязательны в этом смысле, они не позволяют регулировать спорные вопросы с помощью правового компромисса: признается только безусловная победа или поражение. Тема абортов в Северной Америке, где она рассматривается скорее как вопрос конституционных прав, а не законодательства, является ярчайшим примером проблемы, вызывающей глубокие разногласия и представляющей тем большую опасность для гражданского мира, что ее подняли до уровня теории прав человека и конституционного законодательства. Подобный статус исключает возможность достижения каких-либо устойчивых соглашений по этой проблеме на уровне законодательных собраний штатов, поскольку достижение подобного рода соглашений, вне всякого сомнения, предполагает компромиссы, например, в вопросе срока беременности, допускающего аборт, которые могут не отражать взглядов ни одной из вовлеченных в конфликт сторон, но в то же самое время способствовать заключению соглашения, устраивающего большинство. По вопросу абортов я придерживаюсь либеральных, даже ультралиберальных взглядов, так как не вижу здесь никакой нравственной проблемы, по крайней мере, на ранних стадиях беременности. В большинстве стран, кроме Ирландии, Польши и США, эта проблема разрешается с помощью французской таблетки, прерывающей беременность. Однако я бы не стал навязывать собственное мнение другим, выдавая его за истину в отношении основополагающих прав человека, скорее я бы пытался убедить других в его неоспоримости, признавая тем временем сложившуюся ситуацию, достигнутую благодаря временному соглашению. Аналогичные рассуждения применимы к проблемам проституции и порнографии. По этим вопросам я также придерживаюсь ультралиберальных взглядов, за исключением случаев применения насилия, нарушения интересов детей и вторжения в частную жизнь, и не вижу в них ничего относящегося ни к политике, ни к нравственности. Однако я бы не стал навязывать подобные суждения обществу, где большинство людей считает эти явления гнусными и отвратительными, напротив, я бы выступил за политику толерантности. Политика толерантности должна не криминализировать проституцию и порнографию, а сдерживать их при помощи таких правовых средств, как лицензирование секс-шопов или сосредоточение их в определенных местах, причем сами эти ограничения будут изменяться от места к месту в зависимости от обстоятельств. Подобная гибкость в политике невозможна, если рассмотрение этих проблем осуществляется в соответствии с легалистской и универсалистской моделью, например, как у теоретика современного либерализма Дворкина. В этом состоит одно из важнейших преимуществ политики толерантности, которая допускает возможность приспособления проводимой политики к местным условиям и нормам, вместо того чтобы пытаться втиснуть все в прокрустово ложе так называемых основополагающих прав человека.

Именно в областях мультикультурализма политика толерантности особенно необходима, а идеи радикального равенства и дискриминации «наоборот» наиболее пагубны. Мы уже упоминали об одном из недостатков политики позитивного действия, состоящем в том, что все ее разновидности основываются на критерии принадлежности к группе, и таким образом ведут к «обобществлению», по крайней мере, некоторых прав. Когда вопрос касается этнических групп, политика, предусматривающая выделение квот, идет вразрез с одним из самых характерных признаков плюрализма и современности, а именно, с тем фактом, что этническая принадлежность большинства людей не поддается сколько-нибудь однозначному определению. В современных западных плюралистических обществах политика, ведущая к признанию групповых прав, всегда влечет за собой произвол и неравенство, так как сам отбор привилегированных групп, равно как и определение того, кто к каким группам принадлежит, является произвольным. Как и в США, возмездием за подобного рода политику является своего рода система апартеида «наоборот», при которой возможности и права людей определяются случайным в нравственном отношении фактом их этнической принадлежности, а не их заслугами и нуждами.

Существует и более серьезное возражение против политики мультикультурализма, ведущей к признанию групповых прав. Оно заключается в том, что стабильное либеральное гражданское общество не может быть в своей основе многокультурным — для своего нормального существования на протяжении поколений оно должно иметь скрепляющую ткань общей культуры. Общая культура не обязательно требует единую религию, и конечно же, она не предполагает этнической гомогенности, но она требует следования определенным нормам и правилам поведения, и в наше время ее обычно выражает единое национальное чувство. В Великобритании смутные, но все еще сильные представления о честной игре, о взаимных уступках, о необходимости компромиссов и недопустимости навязывания личных убеждений другим пока еще сохраняются как элементы общей культуры, и они играют очень существенную роль в деле выживания гражданского либерального общества в Великобритании. Мультикультурализм и толерантность расходятся в том, что в рамках идеала толерантности признается, что прочная свобода предполагает нечто большее, чем согласие с законами и конституционными правилами, а именно общность моральных взглядов по широкому кругу вопросов. Мы можем жить вместе и иметь глубокие разногласия по вопросам абортов, однако наша совместная жизнь становится невозможной, если мы исповедуем противоположные взгляды на проблему применения силы к нашим оппонентам. Пример Соединенных Штатов, которые, по крайней мере, с середины 60-х годов XX века опираются на идею проекта Просвещения, что общая культура не является необходимой предпосылкой гражданского либерального общества, показывает, что убежденность в возможности сохранения гражданского мира исключительно посредством приверженности абстрактным правилам есть просто иллюзия. До тех пор, пока политика вдохновляется подобной идеей, она неизбежно будет иметь своим результатом дальнейшее социальное разделение, включая и то, что привело к гражданской войне малой интенсивности между расами. Похоже, что при нынешнем положении дел США постепенно движутся к состоянию неуправляемости, а остатки общей культуры растрачиваются работающими на раздробление общества силами мультикультурализма.

В Великобритании ситуация еще не достигла подобной остроты, но история с Салманом Рушди показывает, что ткань общей культуры, скрепляющей либеральное гражданское общество Великобритании, не лишена прорех. Это не означает, что все требования относительно возможностей самовыражения, выдвигаемые мусульманами в Великобритании, являются угрозой или опасностью для гражданского мира. Можно привести достаточно аргументов в пользу увеличения исламским школам государственных дотаций, предоставляемых сейчас католическим и иудаистским школам, — такая политика предполагается идеалом толерантности. Однако государственные дотации должны быть увеличены только в том случае, если исламские школы, как и все другие, будут следовать Национальному учебному плану, который предполагает, что и мальчики и девочки должны получать базовые знания по математике и литературе на английском языке. Школы, практикующие неравенство мальчиков и девочек при получении базовых знаний или не обучающие общему для страны английскому языку, не должны получать государственную поддержку. Соответствие Национальной программе в отношении базовых знаний служит свидетельством готовности адаптироваться к британскому образу жизни, ни в коей мере не являющемуся неприемлемым для многих мусульман с точки зрения их веры.

Скандал вокруг Салмана Рушди свидетельствует о том, что меньшинство исламских фундаменталистов не желает принимать нормы, установленные в гражданском обществе Великобритании. В таких случаях политика толерантности должна становиться репрессивной, нужно арестовывать и судить тех, кто угрожал жизни писателя или его близким. Толерантность не предполагает, что надо закрыть глаза на тех, кто попирает свободу самовыражения, которая является одним из основополагающих элементов либерального общества в Великобритании: она предполагает их подавление. Можно утверждать, что произведение Рушди является бесполезным или даже вредным, но это не лишает его свободы, которой он с полным правом наслаждается как подданный королевы и гражданин либерального общества. Существует мнение, что работа Рушди богохульна по отношению к исламу, на который не распространяется закон о богохульстве, защищающий англиканскую церковь. Однако сам закон о богохульстве представляется в высшей степени нелепым, и речь должна идти скорее об его отмене, нежели о распространении на другие конфессии. Суть, однако, в том, что даже если бы произведение Рушди и вошло в конфликт с законом о богохульстве, распространившего свое защитное действие на ислам и спорного в силу своей громоздкой неопределенности и вторжения в сферу свободы самовыражения, это ни в коем случае не оправдывало бы исходящий от противников Рушди вызов правлению закона в Великобритании, усугубленный угрозами покушения на жизнь писателя. Эту идею можно сформулировать и по-другому. Внутри общего образа жизни могут крыться глубокие культурные различия. Может быть много существенных различий в религиозных верованиях и в атеистических взглядах, в концепциях блага и этнической принадлежности, но жители страны все равно будут считаться ведущими общий образ жизни. Неприемлемым для гражданского общества Великобритании является такой вид различий, который отвергает основополагающие практики, конституирующие самобытность данного общества. Центральными среди них являются свобода самовыражения и ее предпосылка — правление закона. Культурные традиции, отрицающие эти практики, не могут пользоваться толерантным к себе отношением ни в либеральном гражданском обществе Великобритании, ни где-либо еще.

Рассмотрение ситуации с Рушди опять приводит нас к больному вопросу мультикультурализма. Из предшествующих рассуждений следует вывод, что общество, состоящее из многих рас, будет сохранять гражданский мир, только если оно не является одновременно в основе своей мультикультурным. Напротив, требование сторонников мультикультурализма предоставить культурным меньшинствам, как бы они ни определялись, права и привилегии, отвергающие культуру большинства, по сути дела упраздняет саму идею общей культуры. Эта тенденция, следовательно, усиливает рационалистическую иллюзию Просвещения и радикального либерализма, воплощенную в большинстве современных североамериканских практик и зачастую идущую от таких ранних теоретиков американской государственности, как Томас Пейн (но не от авторов «Федералиста»), а именно иллюзию, что преданность общим устоям может существовать благодаря признанию абстрактных принципов без опоры на общую культуру. Сама идея общей культуры начала рассматриваться как символ угнетения. Соответственно, вполне оправданное давление на меньшинства с целью их интеграции в общую культуру неизбежно представляется как выражение расовых или других предубеждений и поэтому осуждается. (Однако подобное давление может быть и пагубным, когда культурные традиции какого-либо этнического меньшинства воплощают добродетели сообщества в большей степени, чем культура большинства, как это происходит в современной Великобритании). Мы зашли в тупик относительно теории и практики толерантности в ее отношении к идее и факту предубеждений. Идея предрассудков не так проста, как кажется, однако сущность предрассудков в том виде, в каком они воплощаются на практике, сводится к дискриминации людей, основанной на их принадлежности к какой-то группе, когда это не определяется спецификой дела. Навязывание предвзятых законов или предвзятая политика найма на работу, таким образом, являются действиями, когда отношение к людям основывается не на их личных качествах, а исключительно на их принадлежности к определенной группе. Предубеждения подобного рода, вне всякого сомнения, могут представлять собой величайшее зло, достаточно вспомнить хотя бы историю христианского антисемитизма, отношение полиции к представителям различных расовых групп, а также судебные институты, существовавшие в рамках системы апартеида в Южной Африке; более того, они являются злом, против которого могут и должны быть легальные способы борьбы. Однако стоит подчеркнуть вновь, что политика дискриминации «наоборот» или позитивных действий, включая предоставление квот, осуждается идеалом, не приемлющим предрассудки. Последовательный отказ от политики, базирующейся на предрассудках, скорее заключается в равном обращении независимо от расы, пола и сексуальной ориентации, чем просто наделение обратным знаком прежних дискриминационных установок.

Реальность предубеждений ставит также и более серьезный вопрос перед идеалом толерантности. Очевидно, что предрассудки предполагают не просто дискриминирующие действия, но чаще всего подразумевают определенное поведение и восприятие, основанные скорее на стереотипе и эмоциях, чем на беспристрастном постижении фактов. Радикальные либералы видели в такой исходной предвзятости зло, которому должно противостоять законодательными средствами, например, при помощи законов, направленных против сексистских и расистских стереотипов в рекламной и детской литературе. Эти либералы считали предвзятость злом, идущим, по крайней мере, отчасти от извращения или искажения познавательных способностей, которое должно искореняться с помощью разрушения этих оскорбительных стереотипов. А что же думают сторонники старого идеала толерантности по поводу предвзятости такого рода? Они не отрицают, что зачастую она является злом. Я уверен, ни один человек, испытавший на себе дискриминацию и отношение, основанное на таких оскорбительных стереотипах, не сможет слукавить, будто бы этот опыт был ему приятен. Тем не менее, остается вопрос о радикально-либеральном проекте по устранению предрассудков. Является ли уничтожение предрассудков желанным или хотя бы возможным?

Школа консервативной мысли, идущая от Эдмунда Бёрка и Майкла Поланьи, находит в предубеждениях рациональное зерно, считая их хранилищем неявных или практических знаний, воплощенных в привычках и склонностях, а не в теориях, для знаний, которые мы в противном случае не имели бы в своем распоряжении. Здесь выражена действительно важная мысль о том, что мы обладаем и пользуемся многими нашими знаниями, не выражая их явно. Это мнение нельзя считать направленным исключительно на защиту предрассудков хотя бы потому, что наш запас неявных убеждений содержит как неявное знание, так и неявные ошибки. Для многих россиян и немцев в XIX и XX веках элементом таких неявных убеждений стала ложная идея, что евреи отравляют колодцы и приносят ритуальные жертвоприношения; именно эта мысль способствовала росту антисемитизма в названных странах. Как показывает приведенный пример, неявные ошибочные убеждения могут иметь весьма губительные последствия. Однако из этого не следует, что проект изгнания предрассудков из мира разумен. Предрассудки действительно выполняют познавательную функцию, которая играет незаменимую роль в выражении убеждений, приобретенных неосознанно и остающихся неосознанными и не получившими четкой формулировки. Идея о том, что мы можем жить без таких убеждений, в чем бы ни заключалась их опасность, является просто очередной рационалистской иллюзией. Жизнь сознания не может основываться исключительно на чистом разуме, так как она всегда во многом зависит от того, что никогда не представало критическому рассмотрению нашего интеллекта. Мысль об уничтожении предрассудков есть утопия, так как она предполагает, что человеческое сознание может стать прозрачным для себя самого. В действительности подобная прозрачность невозможна ни для сознания, ни для общества. Как писал Хай-ек, «адекватность нашего поведения не обязательно зависит от нашего знания о том, почему это так. Подобное понимание — это всего лишь один из способов сделать наше поведение адекватным. Стерилизованный мир убеждений, очищенный от всех тех элементов, позитивная значимость которых не поддается доказательству, был бы не менее губительным, чем соответствующее состояние в биологической среде»4.

Проект искоренения предрассудков в действительности очень близок марксистскому плану достижения прозрачности социальной жизни путем преодоления отчуждения. Возможно, что это лишь варианты одного и того же проекта переустройства социальной жизни согласно рациональной (якобы рационалистической) модели. В любом случае они оба пренебрегают эпистемологической невозможностью. Более скромная, но разумная концепция, предложенная старомодным идеалом толерантности с его пониманием несовершенства человеческого сознания, признает неизбежность предрассудков и подчеркивает их пользу и преимущества, но в тоже время готова обуздать их очевидные губительные последствия. В общем, мы должны бороться против пагубных результатов предубеждений не с помощью тщетных попыток их уничтожить, а путем наделения всех одинаковыми гражданскими правами и свободами. Другими словами, политика толерантности должна терпимо относиться ко многим нашим ложным убеждениям друг о друге до тех пор, пока они не угрожают утратой основных свобод и открытых для всех возможностей. Когда предвзятость имеет такие последствия, мы должны стремиться защитить свободы и возможности, которым она угрожает, а не пытаться уничтожить предрассудки.

Таким образом, нам лучше сплотиться и терпимо относиться к предрассудкам друг друга, а не пытаться совершить невозможное, изгоняя предубеждения из социальной жизни. Толерантность по отношению ко всем предрассудкам за исключением самых губительных оправдана еще по одной причине: среди нас нет согласия в том, что считать предрассудками. Для одних самоочевидно, что гетеросек-суальность является нормой, а гомосексуальность, соответственно, выступает как отклонение, для других такой подход является воплощением неприемлемых предрассудков. Значительные различия во взглядах свидетельствуют о существовании в нашем обществе плюрализма, причем более глубокого, чем когда-либо ранее в истории. В нашем обществе существуют концепции благой жизни и представления о мире, которые, имея некоторые точки соприкосновения друг с другом, иногда настолько различны, что оказываются в разных измерениях: нет общих критериев, позволяющих подвергнуть их сравнительной оценке. Посмотрим на правоверного христианина и человека, в чьей жизни религия не играет никакой роли. Различий между ними может быть гораздо больше, чем между правоверным христианином и правоверным атеистом, таким как, например, Бред-лоу (Bradlaugh). Двое последних разделяют общую концепцию божества, и не согласны друг с другом только по вопросу о существовании Бога, тогда как искренне неверующий человек постхристианского мира (каким являюсь я) может счесть саму идею божества отталкивающей, непоследовательной и просто непостижимой. По отношению к религиозным верованиям других людей неверующий находится в совершенно иной позиции, чем приверженцы любой из мировых религий — христианства, ислама или буддизма. Люди, исповедующие какую-либо из мировых религий, могут проявлять терпимость к иным верованиям, но в целом универсалистские притязания побуждают проводить политику прозелитизма. Так как в постхристианском мире неверующие, как и приверженцы этнических религий — иудаизма, индуизма, синтоизма и даосизма — не выдвигают притязаний на обладание универсальной истиной, единой и обязательной для всех, старомодная толерантность становится неуместной по отношению к убеждениям других. Для них существует более радикальная форма толерантности, а именно — безразличие. В нравственной жизни складывается та же ситуация. Как уже упоминалось ранее, у нас имеются разногласия не только в ответах на нравственные проблемы, но и в определении сути самой нравственности. Для одних сексуальное поведение составляет сердцевину нравственности, для других это просто дело вкуса и предпочтений, предполагающее нравственную оценку, только если затронуты важнейшие человеческие интересы, скажем, интересы детей. Для тех, кто, как и я сам, придерживается последнего мнения, адекватным отношением к гомосексуализму будет не толерантность как таковая, а ее радикальное выражение — безразличие: у меня нет причин рассуждать о сексуальных привычках других больше, чем я рассуждаю об особенностях их национальной кухни. К гомосексуальной активности должна проявляться именно радикальная толерантность — безразличие, а не прилагаться идеи групповых или коллективных прав, если уж гомосексуалисты не удовлетворяются старым идеалом толерантности.

Безразличие как радикальная форма толерантности применимо везде, где существуют несовместимые концепции благой жизни. Если есть абсолютно различные формы жизни, несовместимые друг с другом и не подлежащие ранжированию на основе какой-либо шкалы ценностей, но позволяющие людям процветать, то принятие одной из них является исключительно делом личного выбора и предпочтения (эту идею в наше время защищает Исайя Берлин)5. Очевидно, что в нашем собственном обществе существуют такие несовместимые концепции, и поэтому безразличие значимо и для нас. Тем не менее, следует сделать несколько важных замечаний. Во-первых, утверждение, что могут существовать и существуют рационально не совместимые друг с другом концепции блага, не имеет целью встать на сторону какой-либо из модных разновидностей релятивизма и субъективизма, так как оно допускает и даже предполагает, что некоторые концепции блага ущербны, а некоторые образы жизни просто плохи. Можно утверждать, что концепции блага, воплощенные в жизнях матери Терезы и Оскара Уайльда, несопоставимы, и все же уверенно полагать, что жизнь колющегося наркомана является жалкой и ущербной. Во-вторых, безразличие как радикальная толерантность по сути противоположно старомодной толерантности, так как предметы безразличного отношения не оцениваются как зло и действительно могут являться несовместимыми благами. При всем их различии обе формы толерантности необходимы в плюралистическом обществе, каким является современная Великобритания. И третий, наиболее важный момент: признание ценности безразличия не означает, что мы можем жить без единого свода норм и обычаев или без достоинств старой толерантности. Общая культура, даже если ее определять исключительно в терминах действий и добродетелей, созидающих либеральное гражданское общество, необходима, если мы не хотим скатиться в хаос, подобный американскому; но даже такая общая культура, отвечающая весьма слабым требованиям, может существовать и передаваться из поколения в поколение, только если она проникнута чувством общности истории и национальности. По этой причине индифферентность никогда не сможет стать доминирующей формой толерантности в свободном обществе. Она должна всегда оставаться только разновидностью, весьма отличающейся от нее и неизбежно прибегающей к оценке и осуждению толерантности, названной мною старомодной.

Мы вернулись к мысли, с которой начали наши рассуждения. Толерантность — это добродетель, свойственная людям, осознающим свое несовершенство. Такие люди не станут требовать, чтобы их предпочтения были закреплены особыми правами и привилегиями, или ожидать, что их образ жизни примут все. Они будут удовлетворены, если их оставят в покое. Вместо того, чтобы стремиться к обманчивой утопии, когда любой образ жизни одинаково (и, возможно, незаслуженно) признан, эти люди довольствуются тем, что могут ужиться друг с другом. В этом им открывается глубочайшая истина, замалчиваемая бездумно-оптимистическим (Panglossian) либерализмом Просвещения, определяющим современную политическую мысль, истина о том, что в качестве своего предварительного условия свобода предполагает мир.

Как сказал один незаслуженно забытый политический мыслитель наших дней, «чтобы достичь подлинной и прочной свободы, Вам необходима безопасность. Свобода немыслима без мира. Война приводит к самому ужасному рабству, и человек никогда не будет свободным, если вынужден постоянно бороться за свою свободу. Это зловещее обстоятельство: все небо свободы закрыто его тенью. Оно заставляет переходить от безответственной игры к болезненному для нас изучению фактов и неустанно трудиться ради преодоления угрозы со стороны предполагаемых врагов»8.

Самый надежный путь к обретению долгожданной свободы — это умерить свои требования друг к другу и научиться терпеливо сносить наши различия. Тогда в случае разногласий мы будем идти на компромиссы и достигать соглашений — подходящих для нас сегодня, а не на все времена — вместо того, чтобы настаивать на собственных (всегда мнимых) правах человека. Как ни странно, обнаружится, что именно благодаря терпимому отношению к нашим различиям, мы поймем, как много у нас общего. И практика толерантности, и возрождение ценностей совместной жизни коренятся не столько в судебных решениях, сколько в политике взаимных уступок.

Добродетель толерантности имеет всеобщее значение в силу всеобщности человеческого несовершенства. Однако для нас она имеет особую ценность. Узы нашей совместной жизни чересчур напряжены, если не порваны, и нам грозит опасность перестать признавать друг друга представителями единой культуры. Скорее всего, наша жизнь обретет приемлемые и постоянные формы лишь в том случае, если мы откажемся от нашего полного безразличия, а также от идеи прав культурных меньшинств и вернемся на путь толерантности к поискам как всегда хрупкого и труднодостижимого modus vivendi.

 


Поделиться:

Дата добавления: 2015-07-26; просмотров: 56; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.005 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты