ИЛЛЮЗИИ ПРОСВЕЩЕНИЯ И ПАДЕНИЕ СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА

Перемены, охватившие Восточную Европу и Советский Союз между октябрем 1989 года и августом 1991 года, имеют значение, далеко выходящее за пределы поверхностных и ограниченных интерпретаций данных процессов, принятых в традиционной советологии. Крушение коммунистических режимов Восточной Европы в конце 1989 года доказало не только несостоятельность социалистического централизованного планирования, но ознаменовало собой кончину послевоенного ялтинского устройства, разделившего Германию и Европу в интересах геополитической стабильности. События конца 1989 года положили в Европе конец глобальному послевоенному устройству, отдавшему гегемонию двум сверхдержавам — Советскому Союзу и Соединенным Штатам — что привело к почти полувековому разделению Германии. Очень вероятно, что в конце 90-х годов XX века мы станем свидетелями дальнейшего переустройства послевоенного порядка в связи с утверждением Японии в качестве военной державы.

События, имевшие место в России в августе 1991 года, ознаменовали собой перелом всемирно-исторического значения, всю глубину которого еще предстоит оценить. Хрупкое и эфемерное устройство, сложившееся в 1919 году¹, было вызвано к жизни планом Вудро Вильсона навязать рационалистический порядок, задуманный в Новом Свете, непокорным и неуживчивым народам Европы. Подобно марксизму, эта рационалистическая концепция восходит к французскому Просвещению и его представлению о единой человеческой цивилизации, в которой этнические и религиозные отличия имеют куда меньшее значение, чем общечеловеческие гуманистические ценности. Именно эта идея вдохновляла революцию 1789 года, и именно ее развенчали события 1989 и 1991 годов, показав ее иллюзорность. Не будет преувеличением сказать, что кончина советского коммунистического режима в конце 1991 года бросает тень и на представления, лежащие в основе послевоенного устройства и вдохновлявшие Французскую революцию. Вместе с Советским Союзом у нас на глазах исчезает и призрачное социалистическое человечество, зачаровывавшее поколения западных интеллектуалов (philosophes) и леволиберальной номенклатуры. На развалинах же советского коммунистического государства мы обнаруживаем не Homo Soveticus или какую-либо иную рационалистическую абстракцию, но мужчин и женщин, чья самоидентификация формируется вполне определенными узами общности и собственной историей — прибалтов, украинцев, узбеков, русских и т. д. Важнейшее значение падения СССР состоит в предвещаемом им возврате к классической истории, заполненной этническими и религиозными конфликтами, ирредентистскими² требованиями и тайной дипломатией. Безусловно, это никоим образом не означает конца истории³. Старинные и извечные страсти, внушенные преданностью этническому и религиозному сообществу, а не конфликты между непримиримыми идеологиями эпохи Просвещения, такими как либерализм и марксизм, будут определять развитие событий в конце 90-х годов XX века и в XXI веке.

Хотя советский коммунизм был разрушен не либерализмом, а своими собственными внутренними пороками, coup de grace⁴ был нанесен ему русским национализмом. По целому ряду причин у общественного мнения Запада выработан стойкий рефлекс на малейшее подозрение в русском национализме. Любое проявление русского национального чувства сразу истолковывается в самом неблагоприятном свете как действие сил, связанных с созданным КГБ обществом «Память», которое никогда не имело электоральной поддержки, сопоставимой с голосами, полученными на выборах партией Жана-Мари Ле Пена во Франции. Такая рефлекторная враждебность Запада по отношению к русскому национализму рискует послужить усилению в посткоммунистической России правых партий радикального толка. Эта враждебность имеет долгую историю, в свете которой советский коммунизм воспринимается многими в Восточной и Западной Европе как тирания Московии, выступающая под новым флагом, как выражение деспотической по своей природе культуры русских. Такая банальная и заезженная интерпретация игнорирует структурное сходство между коммунистическими институтами в России и совершенно отличных по своей культуре странах, таких как Китай, Куба, Богемия⁵. В действительности, советский коммунизм отнюдь не был порождением русской православной культуры, пропитанной мистицизмом и благочестием, также как и своими наиболее репрессивными нормами он обязан совсем не российским культурным традициям. Народ России сбила с исторического пути, по которому страна следовала со времен отмены крепостного права, попытка воплощения в жизнь концепции, составляющей квинтэссенцию идеологии Запада и европейского Просвещения. Конечно, никто, и русские в том числе, не может оправдывать репрессии и зверства советского коммунистического режима; все — включая правящие круги Запада — причастны к его злодеяниям. В то же время, если политика Запада будет направлена против утверждения русского национального государства, это будет ее принципиальной ошибкой, поскольку русский национализм в большинстве своих современных форм представляет движение, стремящееся порвать с имперским прошлым России. Предостерегая возникшее национальное государство — Россию — от любой попытки возврата к имперским отношениям с народами, являвшимися субъектами Советского Союза, особенно в Восточной Европе и странах Балтии, западная политика должна признать, что именно русский национализм положил конец советскому коммунизму, и что именно с Россией как зарождающимся национальным государством Западу придется иметь дело в будущем. По иронии судьбы, хотя и вполне предсказуемо, именно представители западного консерватизма наиболее усердно старались предотвратить крушение Советского государства. Именно они, чья философия формально преисполнена признанием первостепенной роли семьи, национальной идеи и религии как основ социального и политического порядка, выражали поддержку величайшему рационалистическому проекту в человеческой истории, а именно — искусственной конструкции советского государства. Так, бывшая премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер не далее как в сентябре 1991 года предпринимала абсурдные и заранее обреченные на провал попытки организовать поддержку анахронической фигуры Горбачева. Тем самым она и ее советники позволили недальновидной и мелочной Realpo-litik⁶ затруднить понимание истинного положения вещей в постсоветском мире. Стремление к сохранению какого-либо подобия распавшегося советского государства вместо установления дружественных отношений между его государствами-преемниками — вот что является поистине утопичной фантазией.

Политика Запада времен Горбачева представляла собой некритическое одобрение стремления достичь недостижимой цели — рациональной реформы коммунистических институтов. История этого периода свидетельствует о том, что советский коммунизм не мог, как то полагал Горбачев, быть реформирован, а мог быть только уничтожен, и перестройка, в действительности, являлась не процессом обновления советского государства, а началом его революционной ломки. Скрытая ирония жизненного пути Горбачева состоит в том, что обманывая Запад в этом принципиальном вопросе о возможности реформирования советской системы — что не составило труда, поскольку Запад сам хотел быть обманутым, — он также обманул и себя.

Не стоило думать, что путь посткоммунистического мира будет усыпан розами. Наоборот, хотя мы не можем проникнуть в туманное будущее, похоже, что XXI век будет характеризоваться столь же разрушительными конфликтами, как и век XX, с одной лишь разницей, что это будут по природе своей фундаменталистские и националистические конфликты, а также потрясения, предрекаемые мальтузианством, не имеющие ничего общего с идеологиями эпохи Просвещения. Во времена неопределенности, в которые мы живем сейчас, политика Запада должна быть одновременно в высшей степени гибкой и непоколебимо твердой, основанной на той важнейшей истине, что мир неизменно склонен к анархии, и в нем всегда надо быть готовыми к взвешенному применению военной силы. Ирония крушения СССР будет еще горше, если Запад станет упорствовать в своих иллюзиях и не извлечет соответствующего урока, не поймет, что попытки сохранения необратимо разрушенного статус кво не приносят мира, а просто делают неурядицы, сопровождающие переход от потерпевшего неудачу режима Просвещения, еще более неуправляемыми, чем они могли бы быть. Урок времен правления Горбачева состоит и в том, что влияние иллюзий Просвещения на позицию Запада оказалось настолько велико, что он не смог понять, что проект реформирования советской системы, одной из выдающихся конструкций Просвещения, и сам был всего лишь эфемерной надеждой, иллюзией рационализма.