ГЛАВА XIII О НЕРАЗМЕННЫХ БУМАЖНЫХ ДЕНЬГАХ

§ 1. После того как из опыта стало ясно, что кусочки бумаги, не обладающие внутренней стоимостью, простым нанесением на них письменного признания их эквивален­том определенных количеств франков, долларов или фун­тов стерлингов можно заставить обращаться и это прино­сит эмитентам все те же выгоды, что и чеканка монет, представляемых этими кусочками бумаги, правительства пришли к выводу, что было бы счастливой находкой при­своить эти выгоды себе, не принимая на себя обязатель­ства, которому подчиняются частные лица, выпускающие эти бумажные заменители денег, по первому требованию выдавать в обмен за символ то, что он символизирует. Они решили попробовать, а нельзя ли освободиться от этой неприятной обязанности и добиться того, чтобы клочок вы­пущенной в обращение бумаги шел за фунт стерлингов просто потому, что правительства называют его фунтом и соглашаются принимать его в уплату налогов. И влияние почти всех правительств оказалось таким, что они в целом успешно достигли этой цели; я могу сказать, что они до­стигали этой цели всегда и теряли свою силу только в том случае, если компрометировали себя уж очень вопию­щими злоупотреблениями.

В рассматриваемом случае функции денег выполняют­ся вещью, получающей силу выполнять эти функции толь­ко по всеобщему согласию, однако всеобщего согласия вполне достаточно, чтобы наделить этой силой, поскольку ничто более не может заставить человека принять какой-либо предмет в качестве денег и даже с любой установ­ленной стоимостью, чем убежденность в том, что этот предмет будет взят у него другими на тех же условиях. Неясным остается только вопрос о том, что же опреде­ляет стоимость таких денег, ибо это не могут быть, как в случае, когда деньгами служат золото или серебро (или свободно обмениваемые на них бумажные знаки), издерж­ки их производства.

Мы видели, однако, что даже в условиях металличе­ского обращения непосредственным фактором, опреде­ляющим стоимость денег, является их количество. Если же количество денег не определяется обычными коммерче­скими мотивами получить прибыль или избежать потерь, а произвольно устанавливается властями, то оно регули­руется не издержками производства, а правительственны­ми декретами. Если масса бумажных денег в обращении не обменивается на золото по желанию владельцев, ее ве­личина может быть установлена произвольно, особенно если она регулируется суверенной силой государства. По­этому стоимость таких средств обращения совершенно произвольна.

Предположим, что в стране с чисто металлическим обращением вдруг выпускаются бумажные деньги на сум­му, равную половине металлического обращения, причем не банками и не в форме займов, а правительством в по­рядке выплаты жалованья и оплаты закупаемых товаров. Масса средств обращения внезапно увеличивается в пол­тора .раза, все цены растут, и среди прочих — цены на все вещи, изготовленные из золота и серебра. Стоимость ун­ции золота в изделиях станет выше стоимости унции мо­нетного золота, и разница превысит ту, которая составляет стоимость обработки; станет выгодным переплавлять мо­неты в золото и производить из этого золота различные вещи по крайней мере до тех пор, пока денежное обраще­ние изъятием из него золота не уменьшится настолько, насколько оно было увеличено выпуском бумаги. Цены вернутся к исходному уровню, и при этом ничего не изме­нится, кроме того, что на месте половины ранее находив­шейся в обращении массы металла теперь находятся бу­мажные средства обращения. Предположим теперь, что выпускается вторая партия бумажных денег; это вызовет тот же ряд последствий, и так будет продолжаться до тех пор, пока металлические деньги не исчезнут полностью, т. е. полное исчезновение металлических денег может произойти в том случае, если будет выпущена бумага, но­сящая название самой мелкой монеты, если же этого не будет, то звонкой монеты останется столько, сколько необ­ходимо для мелких платежей. Увеличение количества зо­лота и серебря, используемого для украшений, на время несколько понизит стоимость этого товара, и, поскольку до тех пор, пока последняя не повысится вновь — даже

при эмиссии бумажных денег в полном размере исходного объема металлического обращения,—в обращении вместе с бумажными останется достаточное количество металличе­ских денег, чтобы стоимость средств обращения понизилась до уровня новой стоимости металлического материала; однако падение стоимости металла ниже издержек его про­изводства вызовет прекращение или сокращение поставок из мест добычи и после того, как излишек золота уничто­жится вследствие обычного износа, естественная стои­мость металла и средств обращения будет восстановле­на. Мы предполагаем здесь, как и везде ранее предпо­лагали, что в стране есть свои собственные рудники и что она не поддерживает торговых отношений с другими странами, потому что, если страна ведет такую торговлю, монеты, ставшие излишними вследствие выпуска бумаж­ных знаков, уходят из обращения более быстрыми пу­тями.

До сих пор мы рассматривали те последствия выпуска бумажных денежных знаков, которые не зависят от того, размениваются они на металлические деньги или нет. Раз­личие между разменными и неразменными деньгами на­чинает проявляться тогда, когда металл полностью вытес­нен из обращения. Предположим, что эмиссия бумажных знаков продолжается и после того, как золото и серебро полностью вытеснены из обращения и замещены равным количеством бумажных знаков. Возникают все те же явле­ния, о которых мы говорили выше: рост цен, в том числе на товары из золота и серебра, и, как прежде, становится выгодным доставать монеты, чтобы переплавлять их в слитки. В обращении больше нет металлической монеты, но если бумажные денежные знаки конвертируемы в ме­талл, то монеты и сейчас можно получить у эмитентов в обмен на банкноты. Поэтому после того, как металл пол­ностью вытеснен из обращения, все дополнительно втис­киваемые в обращение банкноты вернутся к эмитенту для обмена на монеты и в обращении нельзя будет удержать такое количество разменных банкнот, при котором их стоимость опустилась бы ниже стоимости представляемого ими металла. Иначе обстоит дело с неразменными бумаж­ными средствами обращения. Увеличению их количества нет предела (если оно разрешено законом). Эмитенты мо­гут производить их выпуск в безграничных размерах, сни­жая стоимость бумажных денег и соответственно подни-

мая цены. Другими словами, деньги могут обесцениваться безгранично.

Такая власть, предоставленная кому бы то ни было, — нестерпимое зло. Все колебания стоимости платежных средств вредны: они нарушают заключенные контракты и обманывают ожидания; такие колеблющиеся долговые обязательства делают все долгосрочные денежные сделки совершенно ненадежными. Человек, покупающий для себя или дающий другому ежегодную ренту в 100 ф. ст., не знает, будет ли она эквивалентна 200 или 50 ф. ст. через несколько лет. Как бы ни было велико это зло, когда оно случайно, оно еще больше, когда зависит от произвола одного человека или группы лиц, которые могут быть в той или иной степени заинтересованы в искусственных колебаниях стоимости и которые, во всяком случае, сильно заинтересованы в максимально возможной эмиссии, так как эмиссия сама по себе служит источником прибыли. Можно не добавлять, что эмитенты могут иметь, а если это правительства, то они всегда имеют прямой интерес в снижении стоимости обращающихся денег, потому что последними исчисляются их собственные долги.

§ 2. Чтобы упредить произвольное снижение стоимости денег и уменьшить, насколько возможно, ее зависимость от случайных колебаний, во всех цивилизованных странах принято использовать в качестве масштаба цен для средств платежа благородные металлы, стоимость которых из всех известных товаров наименее подвержена колеба­ниям, и не выпускать никаких бумажных денег, стоимость которых не могла бы быть подчинена стоимости этих ме­таллов. Это основное правило никогда не упускалось из виду даже теми правительствами, которые более других злоупотребляли властью создавать неразменные бумаж­ные деньги. Если они не выражали (как обычно и бывало) прямого намерения обменять бумажные знаки на металли­ческие деньги в более или менее отдаленном будущем, то все же, давая выпущенным или бумажным знакам такие же наименования, как и звонкой монете, они как бы руча­лись, хотя, как правило, ложно, что будут поддерживать соответствие стоимости бумажных денег стоимости монет. В этом нет ничего невозможного даже при неразменных бумажных деньгах. Правда, в этом случае нет автоматиче­ской задержки эмиссии как при свободном размене, но тем

не менее и здесь есть ясное и несомненное указание, по которому можно судить, обесцениваются ли бумажные деньги и в какой степени. Таким показателем служит цена на благородные металлы. Когда обладатели бумажных зна­ков не могут требовать звонкой монеты, чтобы переплавить ее в слитки, и когда монет уже нет в обращении, цена на слитки поднимается и понижается, подобно ценам на лю­бой другой товар, и, если она превышает цепу Монетного двора — по которой из одной унции золота может быть отчеканено 3 ф. ст. 17 шилл. 10'/2 пенса — и составляет 4 или 5 ф. ст. в бумажных деньгах, это означает, что стои­мость денег упала намного ниже стоимости вытесненных металлических средств обращения. Поэтому если бы эмис­сия неразменных бумажных знаков была подчинена пра­вилам и одним из таких правил было бы, что, когда цена слитка превышает цену, установленную Монетным двором, выпуск должен быть сокращен до тех пор, пока рыночная цена слитка и цепа Монетного двора вновь не придут в соответствие, тогда бы такие денежные знаки не имели ни одного из тех недостатков, которые обычно считаются присущими неразменным бумажным деньгам.

Однако такая денежная система все же не дает пре­имуществ, достаточных для того, чтобы можно было реко­мендовать ее принять. Неразменные денежные знаки, регу­лируемые ценой слитков, во всех своих изменениях совер­шенно были бы сходны с разменными; и единственная выгода от них состояла бы в освобождении от необходимо­сти держать какой-либо резерв в благородных металлах. Однако это не очень важное соображение, особенно для правительства, которому нет необходимости — если его добросовестность не вызывает сомнений — держать резерв такой величины, какой держат частные эмитенты, по­скольку сомнения в его платежеспособности в действи­тельности никогда не возникают и поэтому оно никогда не сталкивается с большими и внезапными требованиями размена. Этому небольшому преимуществу следует проти­вопоставить прежде всего возможность жульнических махинаций с ценой на слитки, предпринимаемых с целью воздействия на обращение; эти махинации напоминают фиктивные продажи зерна, осуществлявшиеся с тем, что-оы повлиять на средние цены, и породившие так много справедливого недовольства, пока хлебные законы остава­лись в силе. Но еще более веский аргумент заключается

В необходимости выдерживать определенный принцип, понятный даже для самых больших невежд. Разменность бумажных денег понятна всем: каждый осознает, что если некая вещь обменивается на 5 ф. ст., то она стоит 5 ф. ст. Регулирование ценой слитков более сложная идея, не вы­зывающая столь же доступных ассоциаций. В обществе нет ничего похожего на доверие, внушаемое разменными день­гами, что могло бы стать основой для регулирования обра­щения массы необратимых в металл бумажных знаков, и даже самые осведомленные люди могут с полным осно­ванием сомневаться в существовании правила, которому можно было бы неуклонно следовать. Если основа такого правила не вполне понятна обществу, общественное мне­ние, по всей вероятности, не будет поддерживать ее со всей непреклонностью, а в случае каких-либо затруднений будет требовать ее нарушения. В то же время самому пра­вительству прекращение размена представлялось бы слиш­ком сильной и крайней мерой по сравнению с отступле­нием от правила, которое можно считать в определенной степени искусственным. Поэтому разменность денег го­раздо более предпочтительна, чем даже самые лучшие способы регулирования неразменных денег. Соблазн чрез­мерной эмиссии при определенных финансовых условиях настолько силен, что никакие альтернативы, ослабляющие хотя бы незначительно сдерживающие эмиссию барьеры, неприемлемы.

§ 3. Хотя в политической экономии нет положения, ко­торое опиралось бы на столь же очевидные доказательства, как положение о том, что бумажные деньги вредны, если с помощью обратимости или другой эквивалентной по ре­зультату ограничительной основы не поддерживается их соответствие стоимости металла, и хотя это положение в ходе многолетних дискуссий достаточно активно навязы­валось общественному мнению, его противники все еще многочисленны и, как раньше, так и в настоящее время прожектеры представляют все новые планы устранения всех экономических бедствий общества посредством неог­раниченной эмиссии неразменных бумажных денег. Эта идея действительно очень заманчива. Быть в состоянии погасить национальный долг, оплатить расходы прави­тельства, не прибегая к налогообложению, и, наконец, осчастливить все общество — замечательная перспектива,

если бы можно было поверить, что всего этого можно до­стичь, напечатав несколько букв на клочках бумаги. Боль­шего нельзя было бы ожидать и от философского камня. Поскольку эти проекты, несмотря на то что их так ча­сто разбивали, постоянно возрождаются, нелишне будет проанализировать одно или два из тех заблуждений, кото­рыми обманывают себя авторы этих проектов. Одно из наиболее общих заблуждений состоит в том, что бумажные деньги не могут быть выпущены в излишке, пока каждый билет представляет собой собственность, т. е. основан на реальной собственности. Эти положения о «представле­нии» и «основании» редко содержат ясные и четкие поня­тия. Как правило, они означают не больше, чем то, что эмитенты бумажных денег должны иметь собственность — либо свою, либо вверенную им — в размере стоимости вы­пущенных билетов, хотя, для какой цели это необходимо, указывается не совсем ясно. И поскольку эта собствен­ность не предназначена для обмена на билеты, трудно уга­дать, каким образом сам факт ее существования может служить для поддержания стоимости денег. Наверное, подразумевается, что она служит для обладателей денег гарантией конечного возмещения убытков в случае, если непредвиденные обстоятельства нанесут им ущерб. На ос­новании этой теории появилось множество планов «пере­чеканки всей земли страны в деньги» и им подобных.

Насколько эта мысль вообще имеет какую бы то ни было связь со здравым смыслом, она, как мне представ­ляется, основана на смешении двух совершенно различных вредных последствий, вызываемых бумажным обраще­нием. Одно из них — неплатежеспособность эмитентов, бе­зусловно лишающая — если эмиссия основана на их соб­ственных кредитных ресурсах и если они обещают выку­пать бумажные деньги по требованию или по истечении определенного времени — бумажные знаки какой-либо стоимости, которую придавали им эти обещания. Этому злу в равной степени подвержены и кредитные бумаги, даже при умеренном их использовании;'и условие, опре­деляющее, что весь объем эмиссии должен быть «осно­ван на собственности» — как, например, чтобы эмиссия обеспечивалась какой-нибудь ценной вещью, которая служит исключительно залогом выкупа эмитированных бу-^маг> — реально может быть эффективной мерой предо­сторожности. Однако данная теория не учитывает другого

зла, которого, случается, не могут избежать кредитные бумаги и наиболее солидных фирм, компаний, а также правительства: обесценения вследствие их избыточного выпуска. Ассигнации, выпускавшиеся в период фран­цузской революции, могут служить примером средств об­ращения, основанных на рассматриваемых принципах. Эти ассигнации «представляли» огромную массу собственно­сти, имевшей высокую стоимость, а именно: земельные владения короны, церкви, монастырей и эмигрантов, зани­мавшие, возможно, половину территории Франции. Они были по существу ордерами (orders) на всю эту массу земель или ее знаками (assignments). Революционное пра­вительство собиралось «перечеканить» эту землю в деньги. Правда, следует отдать ему должное, оно вначале не имело намерения выпустить столь громадное количество денег, что оно было вынуждено в итоге сделать вследствие пол­ного исчерпания всех других финансовых ресурсов. Пра­вительство предполагало, что ассигнации должны быстро вернуться обратно к эмитенту в обмен за землю и что оно сможет реэмитировать их вновь, пока не будут рас­пределены все земли, причем во всякое данное время в обращении будет оставаться умеренное количество ассиг­наций. Эти надежды не сбылись: земля не раскупалась так быстро, как ожидалось. Покупатели не хотели вкладывать свои деньги в собственность, которую могли у них ото­брать без всякой компенсации в случае поражения рево­люции. Кусочки бумаги, представляющие землю, неве­роятно размножившись, не могли сохранить свою стои­мость, как не могла бы ее сохранить и сама земля, если бы она вся вдруг стала предметом купли-продажи; в ре­зультате фунт масла стал стоить 600 фр. ассигнациями '. Говорили, что пример с ассигнациями неубедителен, так как они представляли землю в целом, а не определен­ное ее количество, и что для предотвращения обесценения ассигнаций следовало оценить всю конфискованную соб­ственность в стоимости металла и выпускать ассигнации в пределах полученной суммы, но не больше; а также пре­доставить обладателям ассигнаций право получить любой участок по оцененной стоимости в обмен на ассигнации. Преимущества такого плана перед тем, который был в дей-

¹ [До 6-го издания (1865 г.) этот абзац заканчивался слова­ми: «...чашка кофе стала стоить 500 фр. ассигнациями».]

ствительности принят, несомненны. Если бы этот 'план был осуществлен, обесценение ассигнаций не достигло бы таких громадных размеров, так как — поскольку они со­храняли бы всю свою покупательную силу по отношению к земле, даже если бы и обесценивались по отношению к другим вещам — прежде чем они потеряли бы значитель­ную часть своей рыночной стоимости, они были бы, веро­ятно, обменены на землю. Следует помнить, однако, что для того чтобы они не обесценивались, их должно было находиться в обращении не больше того количества, кото­рое обращалось бы, если бы они обменивались на звонкую монету. Такие бумажные деньги, размениваемые по пер­вому требованию на земли, могли быть очень удобны в пе­риод революции, как способ быстрой продажи большого количества земли с наименьшим риском потерь, однако трудно понять, какое преимущество может иметь такая система в качестве постоянной организации бумажного обращения страны перед обратимостью денег в металличе­ские монеты; в то же время совсем нетрудно определить ее недостатки. Поскольку стоимость земли колеблется гораздо сильнее, чем стоимость золота и серебра, и, поскольку, кроме того, земля для многих является скорее бременем, чем желаемым владением, если ее нельзя обратить в день­ги, поэтому люди допустили бы гораздо большее обесце­нение прежде, чем предъявили спрос на землю, по срав­нению с системой обратимости денег в благородные металлы, при которой спрос на золото или серебро вызы­вается уже относительно небольшим обесценением бумаж­ных денег * ².

* Один из проектов бумажно-денежного обращения, как ни странно пользовавшихся поддержкой выдающихся авторов, сво­дился к следующему: государство должно принимать в обеспече­ние или залог всякую собственность какого бы то ни было раз­мера — как, например, землю, движимое имущество и т. п., ссужая владельцев неразменными бумажными деньгами согласно про­изведенной оценке. Такие деньги не обладали бы даже достоин­ствами ассигнаций, описанных в тексте, поскольку те, к кому они поступали бы от первых получателей, не могли бы вернуть их правительству и потребовать обменять их на землю или движимое имущество, которые были отданы в залог, но не отчуждены. Ко­личество таких ассигнаций не уменьшалось бы, поэтому их обес­ценение продолжалось бы до бесконечности.

² [Во 2-м издании (1849 г.) был вставлен следующий параграф, остававшийся до 5-го издания (1862 г.):

20 Заказ № 522

§ 4. Другое заблуждение, на которое опираются за­щитники неразменных денег, состоит в том, что, по их мнению, увеличение общей массы средств обращения оживляет промышленность. Эту идею подал Юм в своем «Очерке о деньгах» («Essay on Money»), и с тех пор она нашла большое число преданных сторонников, о чем сви­детельствует возникновение Бирмингемской денежной

«§ 4. Одно из наиболее явных заблуждений противников прин­ципа обратимости бумажных денег содержится в недавней ра­боте Джона Грея «Лекции о природе и использовании денег» ("Lectures on the Nature and Use of Money"), автора наиболее остроумного и наименее приемлемого из известных мне планов использования обратимости денег. Автор оригинально трактует ряд основных положений политической экономии и одно из важ­нейших—положение о том, что действительный спрос на товары определяется товарами (the commodities are the real market far-commodities), а производство служит определяющей причиной и мерой спроса. Однако он доказывает, что это правильное для тор­говой страны предположение неверно для условий, когда денеж­ная система регулируется с помощью драгоценных металлов, так как, если вся совокупность товаров увеличивается быстрее, чем совокупная масса денег, цены должны падать, а все производи­тели — нести потери, и тогда количество ни золота, ни серебра, ни других ценных вещей «никоим образом не может быть увели­чено ad libitum (по желанию) с такой же скоростью, как и масса всех других ценных вещей, вместе взятых»; это искус­ственно ограничивает те масштабы, в которых производство может осуществляться без потерь для производителя. На этом основа­нии Грей утверждает, что при такой системе страна ежегодно не-допроизводит по меньшей мере на 100 млн. ф. ст. по сравнению с тем объемом продукции, который она могла бы произвести, если бы денежное обращение расширялось в точно такой же пропор­ции, как и товарная масса.

Во-первых, однако, что мешает массе золота или любых дру­гих товаров «увеличиваться так же быстро, как и массе всех других ценных вещей вместе взятых»? Если мировое производст­во всех товаров только удваивается, что может помешать удвое­нию годового производства золота? А кроме этого ничего и не требуется: нет никакой необходимости (как можно подумать, чи­тая Грея) в том, чтобы количество золота удваивалось столько же раз, во сколько раз увеличивается масса всех других прирав­ниваемых к нему «ценных вещей». Если не будет доказано, что производство слитков не может быть увеличено с помощью боль­ших затрат труда и капитала, станет очевидным, что стимулиру­ющее воздействие увеличения стоимости товара на расширение добычи будет таким же, каким оно бывает во всех других отра­слях промышленности.

Во-вторых, даже если количество обращающихся денег вооб­ще нельзя увеличить, то, если любое увеличение совокупного про­дукта страны обязательно должно сопровождаться пропорцио-

шнолы*, одним из наиболее видных представителей ко­торой был некогда Атвуд. Атвуд утверждал, что рост цен, вызванный увеличением количества обращающихся денег, стимулирует всех производителей максимально расширять дело и дает полное применение всему труду и капиталу страны, и что это обязательно происходило во все периоды роста цен, при условии, что он был достаточно значителен. Я осмелюсь заметить, однако, что стимул, вызывающий, по мнению Атвуда, необычное усердие всех людей, зани­мающихся производственной деятельностью, должен был заключаться в расчете получить больше товаров, больше реального богатства, а не просто кусочков бумаги в обмен на продукт своего труда. Это ожидание, однако, не должно оправдываться, по самим условиям принятой предпосылки, так как, если мы предположим, что все цены растут оди­наково, то никто из производителей не получит в действи­тельности за свои товары больше, чем раньше. Те, кто со­гласен с Атвудом, могли бы переубедить своих противни­ков только одним способом — продолжив свои рассужде­ния, на самом деле ошибочные, и представить дело таким образом, что якобы прогрессирующий рост денежных цен позволяет каждому производителю получать все большее и большее вознаграждение, между тем как в действитель­ности он его бы никогда не получал. Указав на полную практическую неосуществимость этого плана, нет необхо­димости приводить еще какие-либо аргументы против него. Он был бы возможен только в том случае, если бы люди вечно пребывали в уверенности, что чем больше они будут иметь кусочков бумаги, тем больше будет их богат­ство, и никогда не обнаружили бы, что за все это количе­ство бумаги ничего нельзя купить сверх того, что покупа-

нальным снижением цен, непонятно, каким образом можно не заметить, что это снижение не несет потерь производителям: они получают меньше денег, но это меньшее количество точно так же покрывает все их расходы—производственные или личные,— как покрывала их ранее большая сумма. Единственное различие составляет увеличение бремени фиксированных денежных пла­тежей, но производительные классы несут очень небольшую часть связанных с этим потерь: у них редко бывают старые долговые обязательства, поэтому они страдают почти исключительно лишь от увеличения их доли в налогах, взимаемых для оплаты процен­та по национальному долгу».]

* См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 13, с. 164—165, ^т- 25, ч. I, комм. 115, т. 25, ч. II, с. 96.— Прим. ред.

20»

лось_раныпе. Но такого заблуждения не было ни в один из тех периодов высоких цен, опыту которых упомянутая Бирмингемская школа придает столь большое значение. В эти периоды, которые Атвуд ошибочно считает периода­ми процветания и которые были просто периодами спеку­ляции (как и должно быть, когда цепы повышаются при обращении разменных бумажных денег), спекулянты вовсе не надеялись обогатиться от того, что высокие цены будут держаться; они, напротив, рассчитывали, что цены понизятся, но что у каждого, кто успеет продать, пока цены еще высоки, окажется большее количество фунтов стерлингов неумеиьшившейся стоимости. Если бы к концу спекуляции были выпущены бумажные деньги в количест­ве, достаточном для поддержания цен на самом высоком уровне, какого они достигли во время спекуляции, никто не пришел бы в такое отчаяние, как спекулянты, посколь­ку прибыль, которую они надеялись получить, своевре­менно реализовав товары (за счет своих конкурентов, ко­торые покупали, когда те продавали, и были бы вынужде­ны продавать после падения цен), растаяла бы у них в ру­ках, и им не оставалось бы ничего другого, как пересчиты­вать несколько большее количество бумажек.

Взгляды Юма немногим отличаются от доктрины Атву-да. Юм считал, что цены на различные товары растут не одновременно и что поэтому кто-то может получить реаль­ную прибыль, если выручит за свой товар больше денег тогда, когда цены на те товары, которые он хотел бы ку­пить, еще не выросли. Он, по-видимому, предполагал, что эта прибыль достигается всегда тем, кто первый приступа­ет к ее реализации. Но очевидно также, что на каждого, кто получает таким образом прибыль больше обычной, должен приходиться другой, кто получает меньше обычно­го. Если бы события развивались так, как предполагал Юм, терять должны были бы те продавцы, чьи товары мед­леннее других поднимались в цене, кто продавал бы по старым ценам в то время, как его покупатели уже нажи­лись на новых. Такой продавец получил за свой товар только обычное количество денег, в то время как за неко­торые товары ему уже придется заплатить больше, чем прежде. Поэтому, если он уже знает, что происходит, он поднимет цену на свой товар, и тогда его покупатели не получат той прибыли, которая, как предполагалось, долж­на побуждать их к деятельности. Если же, наоборот, про-

давец ничего не подозревает и начинает понимать проис­ходящее только тогда, когда в процессе расходования сво­их денег обнаруживает, что не может приобрести за них столько товаров, сколько он приобретал на них раньше, то он получит менее чем обычное вознаграждение на свой труд и капитал; поэтому если деятельность одного торгов­ца поощряется, то, по-видимому, деятельность другого в силу противоположной причины должна приходить в упа­док.

§ 5. Общий и постоянный рост цен, или, другими сло­вами, обесценение денег, может принести выгоду кому бы то ни было единственным путем, а именно за счет другого. Замена металлических денег бумажными представляет национальную выгоду, по любое дальнейшее увеличение бумажных денег не может быть ничем иным, как разно­видностью грабежа.

Выпуск банкнот означает прибыль для эмитентов, которые — пока банкноты не начинают возвращаться для погашения — могут использовать их так, как если бы они представляли реальный капитал. Пока банкноты не увели­чивают общего количества денег в обращении, а только заменяют равную им сумму золота или серебра, до тех пор прибыль эмитента не причиняет никому убытка; она воз­никает за счет экономии расходов общества на использо­вании менее дорогого материала. Однако когда уже нет ни золота, ни серебра, которые можно было бы заменить в обращении, когда банкноты прибавляются к массе обра­щающихся денег, а не замещают часть их, выраженную в металле, — в таком случае все владельцы бумажных де­нег теряют на обесценении денег ровно столько, сколько выигрывает на этом эмитент. Фактически эмитент обла­гает их налогом в свою пользу. На это могут возразить, что выигрывают также производители и торговцы, кото­рые в результате роста эмиссии получают ссуды. Однако они получают не какую-то дополнительную прибыль, а часть той, которую получает эмитент за счет всех вла­дельцев денег. Прибыль от этой контрибуции, налагаемой па общество, эмитент не удерживает для себя, а делит со своими клиентами.

Помимо той прибыли, которую получают эмитенты или кто-то еще через них за счет общества в целом, есть и Другая несправедливая прибыль, которая достается на

долю более многочисленного класса людей, а именно тех, кому надлежит платить по фиксированным денежным обя­зательствам. Все эти лица освобождаются вследствие обес­ценения денег от части своих долгов, другими словами, к ним даром переходит часть собственности их кредиторов. На первый взгляд может показаться, что это выгодно для промышленности, поскольку производительные классы -крупные заемщики, и вообще их долговые обязательства непроизводительным классам (если мы отнесем к послед­ним всех, кто не занят непосредственно в предпринима­тельстве) больше, чем долги непроизводительных классов им, особенно если включить в эти обязательства и госу­дарственные. И только поэтому общий рост цен может быть источником прибыли для производителей и торгов­цев, т. е. если он будет связан с уменьшением суммы их фиксированных платежей. Это можно было бы считать вы­годой, если бы честность и добросовестность потеряли свое значение во всем мире вообще и в промышленности или торговле в частности. Немного, однако, найдется тех, кто скажет, что следует обесценивать деньги просто затем, чтобы лишить государство и частных кредиторов части того, что им должны. В защиту такого рода проектов почти всегда приводились некоторые призрачные оправда­ния, основанные на специальных условиях данного случая, например необходимость компенсировать последствия прежней несправедливости несправедливостью противопо­ложного порядка.

§ 6. Долгие годы после 1819 г. в Англии многие упор­но доказывали, что значительная часть существующего на­ционального долга и частных долговых обязательств воз­никла в период между 1797 и 1819 гг., когда Английский банк был освобожден от необходимости выкупать свои банкноты за наличные, и что это является большой неспра­ведливостью по отношению к заемщикам (а в том, что ка­сается национального долга — ко всем налогоплательщи­кам), вынужденным теперь оплачивать полноценными деньгами процент по тем ссудам, которые были выданы им в обесцененных деньгах³. По оценкам разных авторов,

³ [До 5-го издания (1862 г.) фраза строилась так: «...начиная с 1819 г. и по настоящее время... доказывается» и «вопрос» рас­сматривался в настоящем времени.]

обесценение составило в среднем 30%, 50 и даже более 50 %'. они делали вывод о том, что это обесценение должно быть компенсировано путем погашения национального долга, закладных и других старых долговых обязательств обесценившимися деньгами или путем уменьшения долга на сумму, соответствующую величине обесценения.

Этой точке зрения обычно противопоставляются сле­дующие возражения. Допустим, что возвращением к раз­мену па звонкую монету по прежнему стандарту была сделана несправедливость по отношению к должникам, так как оставляла за ними обязательства погашать те же суммы, которые они занимали в обесценившихся деньгах, тем не менее исправлять эту несправедливость уже слиш­ком поздно. Сегодняшние должники и кредиторы — это не должники и кредиторы 1819 г.: прошедшие годы полностью изменили денежные взаимосвязи в обществе, и определить теперь, кто конкретно выиграл, а кто проиграл, просто не­возможно; поэтому попытка восстановить нарушенные в прошлом интересы не исправила бы несправедливости, а к той, которая уже сделана, прибавила бы новую, которая отразилась бы на всем обществе. Это заключение несом­ненно убедительно по отношению к практической стороне вопроса, однако частный вывод делается здесь из слишком узкого и низменного основания. Он признает, что приня­тые в 1819 г. и названные Актом Пиля меры, предусмат­ривающие возобновление обмена на металлические деньги на основе исходного стандарта в 3 ф. ст. 17 шилл. 10'/2 пен­са, означали ту самую несправедливость, о которой идет речь. Это допущение совершенно неверно. У парламента не было выбора: он был обязан руководствоваться приз­нанным стандартом, и это может быть подтверждено тремя совершенно ясными аргументами — двумя практического и одним принципиального характера.

Два практических соображения состоят в следующем. Во-первых, неверно, что взятые в период банковских огра­ничений частные или государственные долговые обязатель­ства были выражены в деньгах более низкой стоимости, чем те, в которых сейчас выплачивается процент по ним. Приостановка платежей в металлических деньгах действи­тельно позволила Английскому банку обесценить бумаж­ные деньги. Правда и то, что Банк действительно исполь­зовал эту возможность, хотя и в меньшей степени, чем ему часто приписывают, поскольку разница между рыночной

ЗП

ценой золота и ценой Монетного двора в течение большей части этого периода была самой незначительной, а ее наи­большая величина — в последние пять лет войны — состав­ляла лишь чуть больше 30%. Именно в пределах этой величины деньги обесценились, т. е. их стоимость опусти­лась ниже того стандарта, которому они официально сле­довали. Однако положение в Европе было в этот период таково — необычайно широкое по масштабам оседание золота в частных запасах и в военных кассах огромных армий, опустошавших континент, — что сама стоимость стандарта сильно возросла, и самые высокие авторитеты — достаточно назвать Тука — после тщательного анализа пришли к выводу, что разница в стоимости между бумаж­ными знаками и слитками была не больше, чем понижение стоимости самого золота, и что, хотя бумажные знаки и обесценились по отношению к тогдашней стоимости золо­та, они стоили не меньше по отношению к золоту или раз­менным деньгам, чем. в любое другое время. И если это так (а мы находим тому ясное подтверждение в фактах, приведенных в работе Тука «История цен» — «History of Prices»), основа для теории, доказывающей, что держате­ли ценных бумаг и другие кредиторы нажились на обесце­нении денег, оказывается разрушенной.

Во-вторых, даже если стоимость бумажных денег дей­ствительно понижалась в периоды банковских ограниче­ний в такой же степени, в какой деньги обесценивались по отношению к своему золотому стандарту, мы должны пом­нить, что лишь часть национального долга и других долго­срочных обязательств возникла во время отсутствия раз­мена. Значительная же часть их возникла до 1797 г., а еще большая — в течение первых лет отсутствия размена, когда разница между бумажными деньгами и золотом была еще невелика. Владельцам государственных ценных бумаг ущерб был нанесен выплатой процентов обесцененными деньгами в течение 22 лет, те же, кто стал кредитором в ранний период банковских ограничений, несли потери все годы, на протяжении которых процент выплачивался им в более обесцененных деньгах, чем деньги, в которых были выданы ссуды. При возобновлении обмена на звонкую мо­нету по более низкому курсу потери этих двух категорий кредиторов были бы увековечены ради того, чтобы не до­пустить появления неоправданной прибыли у третьей ка­тегории, т. е. лиц, отдавших свои деньги в ссуду в течение

нескольких лет их наибольшего обесценения. Одним было бы недоплачено, а другим — переплачено. Покойный Мушет взял на себя труд количественно определить и то и другое. Он доказал при помощи вычислений, что если произвести расчет прибыли и потерь держателей ценных бумаг, связанных с отклонениями стоимости бумажных денег от стандарта, для 1819 г., то окажется, что в целом они понесли потери, поэтому если какая-то компенсация и причитается, то прежде всего им. Они же не должны ни­чего выплачивать.

Такова фактическая сторона дела. Однако это еще не самые важные аргументы. Есть более веский пршщипи-альный довод. Предположим, что не часть долговых обяза­тельств, а все они возникли в условиях обращения денег, обесцененных по отношению не только к своему стандарту, но и к собственной стоимости в предыдущий и последую­щий периоды, и что мы должны выплачивать проценты по этим обязательствам деньгами, стоимость которых стала на 50 или даже на 100% выше, чем те, на которые долг был сделан. Какое это произведет изменение в обязатель­стве, если исходным условием договора было платить та­ким образом? А именно такого рода пункт, только еще бо­лее определенный, и был установлен. Договор предусмат­ривал лучшие условия для владельцев ценных бумаг, чем те, в которых они оказались теперь. В течение всего перио­да действия банковских ограничений существовало парла­ментское обязательство — связывающее законодательную власть в той степени, в какой она вообще может сама себя связать, — согласно которому возобновление расчета на­личными должно было происходить на исходных условиях и не позже, чем через шесть месяцев после заключения общего мира. Это было фактическим условием каждого займа, поэтому условия предоставления ссуд были более легкими. Без такого условия правительство не могло бы рассчитывать на получение займов иначе как па тех усло­виях, на которых предоставляются ссуды индийским прин­цам. Если бы подразумевалось и открыто признавалось, что после того, как ссуды будут получены, курс, послужив­ший основой для заключения ссудных сделок, будет по­стоянно снижаться, пока не дойдет до такой точки, на которой «коллективный разум» законодательной власти заемщиков решит его остановить, кто мог бы сказать, ка­кая ставка процента была бы тогда достаточным стиму-

лом, чтобы здравомыслящие люди рискнули пустить свой сбережения в такую авантюру? Сколько ни выиграли вла­дельцы ценных бумаг от возобновления обмена на звон­кую монету, по условиям договора они должны были дать полное вознаграждение за этот выигрыш. Они дали боль­ше, чем получили, потому что обмен на наличные был во­зобновлен не через шесть месяцев, а через шесть лет после заключения мира. Поэтому если отбросить все наши аргу­менты, кроме последнего, и оставить в стороне все другие обстоятельства, то владельцы ценных бумаг не только не получили незаслуженной прибыли, но оказались потерпев­шей стороной и могли бы претендовать на компенсацию, если бы эти претензии не были отвергнуты невозмож­ностью разобрать, кто должен получить вознаграждение, и спасительным общим принципом законодательства и по­литики «quod interest reipublicae nt sit finis litium» (что в интересах республики, тому нет препятствий).