Эпилог…………………………………………………………………………………………………………………………….69

Пролог…………………………………………………………………………………………………………………………….4

Глава 1 «Прага. Остановка по требованию»…………………………………………………6

Глава 2 «Прага. Точка отправления»……………………………………………………………….12

Глава 3 «Варшава»……………………………………………………………………………………………………18

Глава 4 «Берлин»………………………………………………………………………………………………………..26

Глава 5 «Рим»……………………………………………………………………………………………………………….35

Глава 6 «Париж»………………………………………………………………………………………………………….45

Глава 7 «Конечная остановка. Лондон»……………………………………………………………55

Эпилог…………………………………………………………………………………………………………………………….69

Placebo «Twenty years»

Они стояли напротив, не смея шелохнуться, и каждый судорожно размышлял о будущем шаге другого, цепляясь взглядами с недоумением и бесконечным обожанием. Руки одного дрожали, точно сквозь тело проводили высоковольтное напряжение, второй громко выдыхал отчего-то потяжелевший воздух, наполняя лёгкие лишь наполовину, тут же выдыхая углекислый газ и разбивая вены порцией ядовитого кислорода, прожигая в них дыры до самого сердца, что сейчас было больше похоже на бомбу, таймер которой неутомимо отсчитывал секунды до взрыва-головокружения, до сжатой в хриплом стоне груди. Комната пропиталась металлическим запахом крови, будто стены были не из бетона, а поролоновой губки, одно касание к которой давало возможность выжать из вакуума как можно больше, обливая тонкие пальцы и впитываясь глубоко внутрь. Чёрные глаза Тома блестели, будто в них капнули прозрачного лака, они отражали блики света и искры чего-то необъяснимого, исходящего скорее изнутри, чем под влиянием атмосферы. Крики за дверью слились в один нескончаемый поток, больше напоминающий поломанное радио с гротескными звучанием, скрежетом и скрипом несмазанных выключателей. Сейчас только не хватало клоунской расцветки лица и нелепых ботинок с длинными носами, чтобы, обязательно споткнувшись об пол, упасть ничком перед ногами того, кто дёрнулся от пронзивших его тело глаз цвета жжёного одиночества. Тому хотелось порезать это лицо лезвием перочинного ножа, оставляя свои собственные слёзы, скрытые символы и глубокие полосы, чтобы потом с обжигающей любовью заживлять их своей слюной и поцелуями, зализывая как верный пёс раны хозяина.

В дверь тарабанили и отчаянно пытались сорвать её с петель, но она не поддавалась, будто нарочно ограждая внешний мир от запаха общих воспоминаний. Ключ, пару мгновений назад повёрнутый четыре раза, с тихим шорохом упал в просторный карман джинсов. И Том переступил чёрту, нарисованную прозрачным мелом, ближе к своему наваждению, ближе к цели, чтобы уничтожить её и забыть раз и навсегда, вонзая уже обагрённое лезвие глубоко в плоть, проворачивая его несколько раз, надрезая тонкую кожицу сердца и давая свободу сладкой, как божественный нектар, крови, которую хотелось попробовать хотя бы кончиком языка.

— Мы ведь уже встречались раньше, да? — бесполезные слова в пустоту обезумевшего взгляда точно разбились об эту платиновую стену, тщательно выстроенную своим хозяином, что одним своим видом наводил ужас, отчего челюсть ходила ходуном, выстукивая зубами чуть ли не чечёточный ритм.

— Да, — голос не был похож на те, что обычно звучали в фильмах ужасов — хриплые, загробные, наигранно надломленные, — он обжигал льдом и кольями, от него хотелось сжиматься и сворачиваться в клубок подобно раненному животному.

— Что ты хочешь от меня? — взгляд Билла метнулся на правую руку мужчины, в которой он сжимал небольшую коробку.

— Твоё сердце.

Portishead «Roads»

Обычное утро обычного понедельника начиналось по-обычному: с кружки обычного дымящегося кофе с обычным рассыпчатым круассаном и не совсем обычной Treasurer меж зажатых зубов. Том никогда не скупился на покупку этих сигарет, потому как они были самыми лучшими, пусть и выбивали из кармана двадцать четыре евро за пачку, зато качество было выше всяких похвал, оттого он и выдыхал серые кольца дыма, чуть прикрывая глаза от удовольствия. Просторная кухня в холостяцкой квартире с видом на правый берег Влтавы[1] и Карлов мост[2], один взгляд на который заставлял зависнуть на пару минут, в тысячный раз восторгаясь его видом, сейчас тихо просыпалась вместе со своим хозяином. Том очень любил старый город с его узкими улочками и проезжающими мимо велосипедистами, старыми тихими домами и окошками, а район Йозефов[3] и вовсе вызывал в нём какие-то странно родные чувства, ведь ещё мальчишкой, попав туда и познав всю соль жизни гетто, Том больше не боялся там бывать, да и пара хороших знакомых, с которыми можно было спокойно выпить пива, разговаривая об их еврейских традициях и истории вообще, была прекрасным к нему дополнением. Будучи не самыми богатыми в городе, эти люди умудрялись смотреть на мир своим особенным, не навязанным никем, взглядом, утверждая действительно важные истины.

— А теперь о погоде на сегодня… — заговорило ожившее от руки Тома радио, только в слова он особо не вслушивался, потому как излюбленно-вечный ритуал, совсем как празднование дня благодарения, должен был начаться прямо сейчас, с поворота ручки деревянной рамы и свежего утреннего воздуха, смешанного с лёгким ароматом булочек из пекарни неподалёку. Шелест крыльев голубей довершал воцарившуюся картину утра двадцать пятого июля, занося в календарь воспоминаний новую черту. Том очень любил город в десять часов утра: люди уже разошлись по работам и особо не толпились на улицах, поливальные машины давно проехали, освежая сонный после ночи асфальт и разнося запах воды с крошкой пыли, от которого почему-то перед глазами мигом вспыхивали картины прошлого, радужно-хорошего прошлого с детским смехом и яркими бантами девчонок-куколок.

— Так, что там у нас на сегодня? — он часто говорил вслух, так как считал, что разговор с самим собой должен вестись именно так, когда собеседники в одном лице могут слышать друг друга, и мужчине было совершенно плевать, что его немногочисленные друзья и приятели то и дело подшучивали над ним — в своих поступках Том никогда не ошибался. Почти никогда. — Уф, как меня задолбал этот девчачий сайт, одно хорошо — блондинки мне прилично отстегнут, так что надо дописывать CSS[4], устанавливать и забыть о существовании этого розового мира навсегда.

Из приёмника полилась до боли знакомая и любимая «I don`t wanna miss a thing», и Том начал подпевать всё ещё хриплым после сна голосом. Песня напоминала ему о событиях давних лет, когда он ещё был студентом физико-математического факультета в Карловом университете, весьма необычных лекциях и явном недостатке женского внимания в совершенно мужской группе из тридцати человек, хотя он и не страдал от него никогда, потому как женщины перестали его интересовать с самой первой девушки в восемнадцать лет и их первого секса, случившегося скорее от безысходности, чем от великого желания взять. Том отлично помнил свои ощущения, словно его с ног до головы обваляли в грязи и выставили на обозрение людей на центральной площади города, хотя Зузанна была очень неплоха на внешность и отличалась крайне хорошими умственными способностями для своих семнадцати.

— Ну какая скотина звонит мне в такую рань? — оторвавшись от монитора ноутбука, произнёс Том и потянулся к сиротливо лежащей возле кофеварки телефонной трубке. — Слушаю.

— Томаш Новак? — неуверенно произнёс женский голос, хотя его обладательнице вряд ли можно было дать больше шестнадцати лет.

— Он самый.

— Я по поводу нашего сайта, ну… который о девушках-дизайнерах…

Закатив глаза и потушив уже истлевшую сигарету, мужчина заговорил весьма спокойным голосом, хотя по договору у него был ещё день в запасе для сдачи готовой работы, только малолетние заказчицы не понимали слова «график» и названивали по пять раз на дню, болтая и треща языком, как воробьи на аллеях.

— Осталось доделать значки нового и старого сообщения, прописать цвет ников администрации, добавить коды на аудио-плеер и дописать меню форума.

— Ой, правда? — обрадовались на другом конце линии, на что Том лишь хмыкнул и почесал небритый подбородок.

— Да. Я дам вам знать, как закончу. Всего доброго, — он часто не дожидался ответа на своё прощание, потому как знал, что обычно оно растягивается на новый разговор, оттого и решил закончить совершенно ненужную беседу отключением связи.

Бросив короткий взгляд в окно, Том взял свой ноутбук, чтобы уже в комнате сесть за широкий компьютерный стол и с упоением делать свою работу, ведь веб-дизайн приносил ему не только хороший доход, но и истинное удовольствие — увлечение информатикой ныне двадцатишестилетнего Томаша Новака началось еще в далёком детстве, когда не было ни житейских проблем, ни ссор с родителями из-за застукивания с парнем прямо у дверей подъезда, ни драк с отцом и последующего отречения от семьи… Тогда Том был беззаботным маленьким мальчиком со своими маленькими тайнами, вернуть которые сейчас хотелось особенно сильно. Мужчина нахмурился и сжал висящий на шее кулон с черепашкой, после чего комнату окутало мерное постукивание клавиш.

⋆⋆⋆

— А сейчас хочу вам представить звезду циркового шоу «Voyage de la Vie» Вильгельма Левандовски! — голос из телевизора заставил Тома, увлечённо мажущего на хлеб плавленый сыр, выглянуть из-за стены, чтобы посмотреть, кто именно покажется на голубом экране. Мужчина нечасто смотрел телевизор по вечерам, так как больше предпочитал проводить время в пабах или ночных клубах в компании друзей или симпатичных пассий на несколько ночей и без всяких обязательств, но сегодня появилось желание посидеть дома с кружкой горячего чая и парой бутербродов и бездумно пощёлкать по каналам, находя что-то интересное. Сегодня это был канал Ocko и подающая надежду на занимательное времяпрепровождение программа «Face2Face», имя ведущей которой он постоянно забывал.

— Здравствуйте! — ответил этот самый Вильгельм, и Том продолжил размазывать сливочный кусочек на ломте батона.

— Я могу называть тебя Биллом для краткости? — поинтересовалась ведущая.

— Да, конечно.

— Билл, ты практически живёшь в цирке, работаешь с животными каждый день на протяжении многих лет, скажи, не устал?

— Совсем нет. Я очень люблю свою работу, мне нравится ухаживать за своими подопечными, разучивать новые трюки, тем более животные — это создания, о которых можно знать всё и ничего одновременно, поэтому каждый раз я работаю с ними как впервые, и это действительно здорово.

Томаш хмыкнул и взял второй кусок, только в этот раз он положил его в ладонь, чтобы и смотреть, и мазать одновременно.

— А бывали ли случаи нападения? — блондинка смотрела на своего гостя во все глаза, её вид показывал всю степень увлеченности, как если бы кошка была увлечена игрой с маленькой игрушечной мышкой, только вот Вильгельм не очень-то был похож на мышку ни ростом, который явно был не ниже ста восьмидесяти, ни окрасом — выбритые виски и приглаженные гелем чёрные волосы до шеи, — ни голосом, который напоминал шелест от прикосновения ладони к чуть высушенной на солнце траве.

— Один раз на меня напал Султан, но усмирение было быстрым, потому что мотивация его агрессии была слишком банальна — порез на передней лапе. Животные совсем иначе реагируют на боль и мгновенно теряют всё своё восприятие мира, стирая грани между друзьями и врагами. И если львы нападают стаей, то тигры в одиночку, но эксцессов с ними у меня не было.

— Султан… это ведь лев? — девушка совсем заслушалась, подперев подбородок кулачком с наманикюренными пальцами.

— Да. Он попал ко мне совсем маленьким. Ему было около пяти месяцев. Он, конечно, не был крохотным домашним котёнком, но был очень слаб, — наконец-то камера поймала ближний ракурс анфас, и Том стал пристально смотреть на его глаза, которые будто искрились, но не только грустью, а чем-то, что обычно называют «радостью жизни». Это заражало и создавало в душе крохотный комок чувств, от которых совсем не хотелось избавляться. — Можно сказать, я заменил ему родителей, которых он потерял ещё на Родине, а особенность львов заключается в том, что они очень хорошо помнят добро, но с ними надо быть справедливыми и не наказывать просто так. Львы, как и все животные, очень хорошо чувствуют настроение человека.

— Как интересно. А как долго ты учился дрессировке? Есть ли у тебя кумиры в этом ремесле? — девушка отлипла от стола, улыбнувшись Вильгельму, и закинула ногу на ногу. «Флиртует», — подумал Том, совершенно забыв о будущем бутерброде.

— Я не хочу называть себя дрессировщиком, потому что это будет неправильным. Как я уже говорил, мне нравится работа с животными, а в этом деле очень важно любить их и заботиться, потому что в противном случае им ничего не будет стоить разорвать тебя на куски, — последнюю фразу Билл произнёс несколько кровожадно, отчего ведущая чуть отстранилась и прекратила свои обольстительные штучки. — А работаю с ними я уже давно. Ещё когда учился в школе, часто приходил в цирк к своему другу, где он и приобщал меня к этому миру.

— Что ж, ты весьма увлечён своим делом, скажи, а как обстоят дела с другими увлечениями? Хватает ли времени на отдых? Любовь?

Брови Тома поползли вверх, когда он заметил этот чуть смущённый взгляд вниз, отчего тени ресниц стали больше и казались двумя чёрными полумесяцами. Его не покидало призрачное чувство, что он уже видел эти глаза и даже смотрел в них, очерчивая взглядом радужку и каждую точку в ней. Их цвет был не простым карим, а каким-то особенно коричневым, цвет, который хранил в себе любовь и грусть одновременно, как горелая бумага письма с признанием в любви, которую отвергли. Цвет жжёной грусти.

— Я очень люблю читать, особенно фентези. «Властелин колец» — моя любимая книга. Я, наверное, раз пятьдесят её уже прочёл со времён школы. А любовь? Я не сторонник пустых отношений, которые никакой почвы под собой не имеют, плюс выражение «Первая любовь — это на всю жизнь» явно обо мне.

Резкая боль, как вспышка молнии, обожгла руку, и Том от неожиданности выронил нож, лезвие которого на указательном пальце левой руки оставило тонкую полосу, постепенно окрашивающуюся в алый. Громко выругавшись, мужчина вошёл на кухню и достал из верхнего ящика над газовой плитой аптечку. Руки отчего-то дрожали, а звук телевизора стал бить по нервам. Найдя бинт и вату, Том уронил их на пол, сопровождая падение отборным чешским матом. Капля бесцветной перекиси на комок ваты и последующее её взаимодействие с раной вызвало шипение, но мужчина терпел острую боль, пару мгновений спустя уже перебинтовывая палец и зачем-то возвращаясь в зал, где заканчивалось интервью.

— Огромное спасибо за беседу и удачи тебе в завтрашнем выступлении! А с вами была…, — остальные слова точно поглотил вакуум, потому что Томаш, наконец, вспомнил, впитывая образ на экране как вата сейчас впитывала его кровь: это был тот самый мальчик с огромным фолиантом Толкина в библиотеке, это был тот самый мальчик, который в школе всегда ходил один, это был тот самый Билл, который повзрослел на десять лет… тот самый, из-за которого сейчас разболелся не только палец, но и дремлющее многие годы сердце. Лежавший на разделочном столе пульт почти треснул в сжавшей его широкой ладони, после чего был направлен в сторону мерцающего рекламой телевизора и без всякой жалости не дал маленькому мальчику договорить о том, насколько вкусен новый йогурт. В Тома будто вонзились тысячи крюков и раздирали душу и тело на части, вспарывая толстую кожу безразличия, которую он тщательно наращивал столько лет, и не было сил остановить это, потому что причина всем этим чувствам дала объяснение сама — первая любовь не забывается, поэтому, лишённый всяческих сомнений, он побежал в комнату за трубкой телефона, чтобы забронировать чёртов билет на чёртово представление чёртового человека, о котором он ничего не слышал десять лет и которого в глубине запечатанного наглухо сердца был чертовски рад видеть.

Muse «Exogenesis: Symphony, Pt. 1 » | RED «Hymn for the missing»

Так как билет он выкупил за пятнадцать часов до начала, то место, соответственно, было не самым лучшим и располагалось весьма далеко от арены, но умный Новак захватил с собой бинокль, и теперь было совершенно плевать, из какой части арены открывался вид — он мог рассмотреть всё почти под увеличением микроскопа, а факт того, что он сидел прямо напротив выхода на манеж, не мог не радовать, ведь причина, по которой он пришёл в цирк, обязательно должна была стоять к нему лицом. Заиграла красивая, мелодичная музыка, очень сильно напоминающая симфонический оркестр пятидесятых годов не только своей атмосферностью, но и теперь уже появившейся под куполом девушкой-акробаткой, которая мерно раскачивалась на тонких качелях, а кружева её короткого платья блестели под светом софитов, придавая ей вид неземной нимфы, порхающей высоко в небе. Томаш в какой-то момент понял, что его накрыло пеленой детских воспоминаний, и всё происходящее вокруг точно перекрутило назад, когда он сидел в первом ряду маленьким мальчиком, с замиранием сердца наблюдая за порхающими над головой людьми. Девушка, тем временем, повисла на одной ноге, извиваясь всем телом и завораживая красивыми движениями рук. В зале раздались аплодисменты, когда в воздухе появился ещё один человек, на этот раз молодой мужчина в костюме чёрного ворона. Музыка набирала обороты, постепенно повышая тональность и добавляя больше дроби и скрипок, отчего по коже рассыпались бусины мурашек. Томаш приобрёл равнодушие к цирковым выступлениям уже довольно давно и даже не обращал внимание на пестреющие афиши, изредка появляющиеся в городе, но то волшебство, которое творили сейчас акробаты, разбивало эту стену и заставляло замирать сердце в страхе, особенно сейчас, когда добавившиеся два канатоходца мелкими шагами шествовали по тонким верёвкам с длинными палками в руках, умудряясь при этом ослепительно улыбаться и подпрыгивать. Подобное открытие представления было идеальным, потому что публика была заворожена с первых же секунд, а резко упавший чёрный канат прямо посредине зала, заставил всех присутствующих ахнуть от неожиданности. Он был похож на жилу древнего дракона, переливающуюся золотистой кровью, к которой медленными, грациозными шагами приближалась девушка в красивом небесно-голубом наряде из крупных блесток, сияющих на свету как драгоценные камни. Дыхание Тома сбилось, потому что воздушная гимнастка с лёгкостью забралась на середину каната и точно слилась с ним воедино, выгибаясь, будто разбуженная шорохом кобра, неистово, то замирая, то двигаясь с новой силой, почти падая вниз и снова забираясь обратно.

— Браво! — не выдержав, выкрикнул Том, заражая своим выплеском эмоций весь зал, отчего отовсюду стали слышаться восторженные восклицания. Былая людская тишина исчезла в мгновение ока и взорвалась бурными овациями и рукоплесканиями, на что артисты глубоко поклонились и исчезли с арены. А дальше вихрь событий сменялся потрясающими скакунами с всадниками в точёных черных фраках и не менее удивительными наездницами с высокими белоснежными перьями в извилистых кудрях, забавными медведями на велосипедах и не менее забавными пуделями, которые так и норовили обвести хозяйку вокруг пальца, выпрашивая лишнюю порцию лакомства и веселя этим ребятишек, а после были слоны, фаерщики, жонглёры… Калейдоскоп сменяющихся лиц, казалось, не имел никакого времени, но когда музыка замерла, когда свет погас, не оставив и малейшего луча, Том понял, что то, ради чего он пришёл, наконец, появится перед ним, разжигая огонь воспоминаний, который будет обжигать всё внутри вулканической лавой и не давать отвести взгляда. В середине арены зажёгся серебряный шар, и внутри мужчины будто что-то перевернулось — это был Вильгельм, который блистал своей загадкой и силой одновременно. Он был облачён в серебристо-чёрный фрак с красивой рубашкой с воротником средневекового стиля и изящными манжетами, выглядывающими из-под рукавов, точно любопытные язычки, длинные стройные ноги обтягивали брюки классического покроя, а на блестящем чёрном поясе висела небольшая сумка, довершали весь образ лакированные туфли с небольшими железными вставками. Удар хлыста разрезал воздух, и послышался рык. На зал словно кто-то рассыпал замирательный порошок, потому что никто не осмеливался шелохнуться. Кого-то сковывал страх, хотя стена-сетка вокруг манежа не могла позволить животному выбраться из него. Основной желтовато-песочный свет стал медленно заливать зал, и первый оранжевый уссурийский тигр вышел из коридора-клетки, медленно проходя на своё место. За ним последовал ещё один, бенгальский, с белоснежной шерстью, рассечённой черными полосами. По мере заполняемости арены, Том стал понимать, что сейчас Билл находился наедине с одиннадцатью хищниками от пумы до царя зверей льва, имя которого он слышал вчера по телевизору. Дрессировщик налаживал контакт со зрителями, играя движением рук, изредка взмахивая кнутом и ослепительно улыбаясь. Если бы мужчина не видел его смущение в передаче, он бы никогда не смог сказать, что этот смелый человек вообще может быть стеснительным. Звери расселись по высоким трапециям, и представление началось: одновременная команда встать на задние лапы выполнилась беспрекословно, хотя губы дрессировщика почти не двигались, что говорило о крепкой связи между Биллом и его подопечными; резким движением Билл перекатывал трапеции, ставя меж них два кольца, которые, чуть погодя, вспыхнули пламенем и пропускали через себя грациозных тигров, что в оранжевом свете превращались в мифических животных; внушающие трепещущий страх пумы невозмутимо раскачивались на качелях, перепрыгивая с одной на другую и получая за это долгожданное вознаграждение; проекция одинакового внимания тигров и шуточная борьба со львом; немыслимая, но оттого и совершенно невероятная пирамида из зверей поочерёдно отпрыгивающих в стороны поразила зрителей особенно сильно, но происходящее дальше не вписывалось ни в какие рамки человеческих возможностей, потому что Вильгельм оседлал короля зверей и разъезжал на нём по кругу с гордо поднятой головой. Он сейчас сам был королём манежа, потому что весь зал встал и громко хлопал в ладоши, приветствуя звезду вечера, — ослепительного, неподражаемого Вильгельма Левандовски, на которого хотелось смотреть бесконечно, как на переливающийся в руках чёрный жемчуг. Томаш со сбивчивым дыханием провожал взглядом кланяющегося дрессировщика и задался целью во что бы то ни стало быть к нему ближе, чтобы никакая сетка и расстояния не разделяли их жизни на две разные половины. Этот жемчуг должен был украшать лишь его сердце и ничьё больше.

⋆⋆⋆

— Давид… это просто нечто, веришь? Ну так ведь не бывает, чтобы события прошлого и лица прошлого просто взяли и вернулись в настоящее. Ну не может же так быть! — Том сидел со своим закадычным другом в баре неподалёку от дома и заливал свой восторг вперемешку с грустью двойной порцией виски. — Мне двадцать шесть лет, Давид, двадцать шесть! А что произошло с моим мозгом? Он будто помолодел до семнадцати.

— Томаш, — друзья редко называли мужчину полным именем, а если такое и случалось, то это означало что, что-то действительно важное прозвучит в скором времени, — нет в этом ничего плохого, поверь. Думаешь, мы с Вовкой быстро сошлись? Я был влюблён в него с первого курса университета, — на лице кареглазого шатена заиграла улыбка воспоминаний.

— О-о-о-о, я помню, как ты мне жужжал о нём каждую совместную пару, — Том хрипло рассмеялся, щуря глаза. — И как я тебя терпел, ума не приложу.

— Терпел, потому что любил, — совсем по-ребячески показал язык Давид и резко сделал глоток текилы, заедая кусочком лайма. — У-у-ух, хорошо!

— Да, очень хорошо напиваться, в то время как твой мужчина пашет в поте лица в командировке, — хотя Том и сомневался в подлинности своих слов, потому что отношения этой парочки назвать нормальными во всю силу своей нетрадиционности было нельзя хотя бы потому, что в случае разлуки эти двое вполне могли позволить себе расслабиться в объятьях других, но при этом они жили, ели, спали и даже работали в компании оргтехники вместе, только сейчас Владимир был в командировке в Риме, чем оставленный на попечение Томаша Давид не преминул воспользоваться и вытащил погрязшего в грусти друга в ближайший бар.

— Ничего страшного, да и вообще, зубы мне не заговаривай, а лучше расскажи, что, кто и как. То, что его зовут Вильгельм, я понял с первого раза из сказанных тобою двадцати, он одного возраста с тобой, а как выглядит? — заказав бармену ещё порцию, спросил мужчина, скрестив крепкие накачанные руки на груди.

— А ты сюда посмотри, — Том указал рукой на висящий над барной стойкой телевизор, где транслировали сегодняшнее выступление циркачей, акцентируя внимание на укротителе хищников.

— Он? Укротитель? — не скрывая удивления, уточнил Давид, совершенно забывая о своей текиле. — Вот это да… Какое тело, грация, а эти властные движения плёткой… — в этом была вся сущность Давида, который очень любил красоту во всех её проявлениях, а мужскую — особенно, хотя сейчас сказанное было больше подтруниванием над опечаленным Томом, чем выказыванием восхищения, но шатен быстро переключил настроение слов и добавил: — Он очень смелый.

— Там было одиннадцать хищников. Одиннадцать! — осушив свой бокал, воскликнул Том и жестом попросил повторить. — Я — взрослый мужик — побоялся бы туда лезть, а он с ними как предводитель себя вёл, как король всех зверей. Чёрт… — мужчина зашипел от боли — слишком сильно сжал бокал левой рукой, и вчерашний порез заныл.

— Похоже, тут, действительно, всё серьёзно, друг.

— Да. Только я не знаю, радоваться ли мне или нет. Вроде бы за все свои двадцать шесть у меня не было никогда постоянных отношений и привязанностей, а тут буквально за два вечера жизнь встала с ног на голову, и эта привязанность мгновенно появилась, причём назвать её так язык не поворачивается…

— Первая любовь на всю жизнь, — философски изрёк Давид, переводя взгляд с голубого экрана на друга.

— В своём интервью он сказал то же самое. Чёрт, а я ревную! Вот же идио-о-о-от, — схватившись за голову, произнёс Том, и Давид еле удержался от порыва положить свои ладони поверх его — бар был для обычных людей с обычными пристрастиями в любви, так что этого бы не понял никто, кроме покачивающего головой бармена.

— Главное — задай себе цель и не отступай от неё. Ты сможешь, я в тебя верю… — незаметно сжав коленку друга под столом, тихо произнёс Давид, и Тому не нужно было ничего отвечать, потому что он тоже верил.

⋆⋆⋆

Вот уже четыре часа над пражским небом перекатывались грязно-серые тучи, выжимая из себя нескончаемые капли июльского дождя, который хоть и отличался теплом, но сейчас будто бил по темечку, как тюрки в древние времена пытали своих пленников. Том чувствовал себя разбитым стаканом или даже треснувшим зеркалом, потому что нужное ему отражение так и не появилось, не засветило для него персональным солнцем, разливая по телу сладостную негу от тёплых глаз. Дождь нещадно хлестал по лицу, словно пощёчинами, крупные капли собирались в чёрных косичках, стекая ото лба к носу и скулам и собираясь на подбородке в тонкую нить, которая падала на и без того мокрый асфальт. Том часто что-то планировал заранее, и всегда его задумки претворялись в жизнь, но сейчас судьба заливисто над ним хохотала, вбивая в его душу разочарование молотом неожиданности. Билла он сегодня не увидел. Быть может, просто опоздал, но только это не было должным успокоением, как для ребёнка, которому сказали, что его любимая собака ушла и больше не придёт, потому что уже постарела. Ребёнок заливается слезами и требует её назад, а она не приходит. Так и Томаш стоял под уже потемневшим вечерним небом с разбитыми ожиданиями в руках, не обращая внимания ни на снующих мимо людей, ни на визжащих от восторга девушек с маленькими сумочками над головой, его взгляд был устремлён на здание цирка, где был человек, за три дня отнявший у него покой. За три ли?.. Том грустно усмехнулся и медленно пошёл в сторону дома через Роганскую набережную, совершенно не переживая, что его толстовка и джинсы промокли до последней нитки, не обращая внимания на шлёпающую в сникерсах воду и относительный холод в паховой области. Этот дождь сейчас отчего-то стал таким родным, он точно грустил вместе с Томом, обволакивая прохладными руками. Лужи кольцами расступались под подошвой, отражая свет зажжённых фонарей, которые, как и бегущие люди, промокли и тяжело вдыхали свет сквозь прозрачные плафоны. Томаш не торопился идти домой, потому что там никто не ждал его у порога, а так хотелось… Но желания не всегда исполняются, а если так и происходит, то их осуществления мы никогда не можем предугадать, как и вымокший до самого сердца Том.

⋆⋆⋆

Он чувствовал себя девочкой-малолеткой, караулящей любимую звезду у выхода из концертного зала и ругал себя самыми грязными словами, что знал, только это ничуть не умаляло его желание увидеть-таки того, кого хотелось узреть больше всего, без концертной мишуры и уверенного взгляда, без сопровождения хищников и музыки, а просто обычного человека со своим миром в руках. Не будь Томаш скептиком и циником до мозга костей, он бы сравнил открытую дверь, в которой появился тонкий силуэт, с явлением музы своему поэту или художнику, когда время замедляет свой ход, оттягивая момент прощания. Только всё сейчас происходило слишком быстро, потому как время долгожданного — миг, оттого Том и не осмелился подойти ближе, чтобы заговорить, он был совершенно не готов и робел только от одной мысли. Его звезда обернулась назад, словно чувствуя на себе взгляд, и слабо завязанный шифоновый платок слетел с шеи, падая прямо у ног мужчины, что не медля поднял его с земли и поднёс к лицу. Он пах каким-то до боли знакомым мужским парфюмом, лёгкой нотой грима и чем-то особенным, принадлежащим самому укротителю — горьковато-сладким, как если бы в свежий кофе добавили каплю горячего шоколада.

— Билл, поторопись, время поджимает, — обратился к мужчине рядом стоящий, в котором Том узнал воздушного акробата, и Левандовски сел в чёрный Мерседес, оставив улыбающегося Тома стоять в тени улицы, незримым для людских глаз. Сегодняшний день был гораздо удачнее вчерашнего, и не важно, что теперь Том то и дело вытирал сопли и сдерживал кашель, сегодня случилось главное — встреча. А уже чуть позднее Том отправил небольшую коробку по адресу цирка, в которой лежала пара перчаток и открытка с надписью «Nechte své ruce spustit tento svět krásný[5]». Сегодня он был очень доволен, оттого и променял работу над дизайном очередного сайта на поиск фотографий Вильгельма Левандовски, чтобы чуть позже обработать одну из них и поставить украшением рабочего стола своего компьютера, с помощью которого он уже узнал всю желаемую информацию о турне цирка, их графике, забронировал билет на завтрашний рейс и на все будущие, а после, расслабленно откинувшись в кресле, втянул ноздрями уже любимый запах чёрного шифона, предвкушая новую встречу с его хозяином.

Apocalyptica «Nothing else matters» | Vas «Amrita» | Breaking Benjamin «You»

Том медленно отпивал свежий кофе, глядя на мгновенно сменяющийся калейдоскоп картин за окном — высокоскоростной поезд не давал ни малейшей возможности рассмотреть открывающиеся виды зелёных полей и лесов, унося мужчину далеко от дома со скоростью триста километров в час. Томаш и забыл, когда в последний раз ездил поездом, но тепло любил этот вид транспорта, несмотря на то, что вагоны из детства разительно отличались от современных, полных техники и звукоизоляции, не пропускающей внешние шумы, только если не приоткрыть окно. Движение шло мягко и без резких поворотов, отчего Том даже не придерживал свою бледно-жёлтую кружку, разве что чуть дребезжала чайная стальная ложка, лежа на изогнутой голове и раскачиваясь в разные стороны. Прибытие в Варшаву было назначено на 11:40, а значит, времени вздремнуть совсем не оставалось, вместо этого Том достал ноутбук и стал проверять почту, что за день отсутствия в ней хранила двадцать пять писем, из которых пятнадцать были от заказчиков, а остальные десять из социальных сетей, где он и не появлялся никогда, так как надобности в этом не видел совсем — всех своих друзей с обеих школ и университета он хранил в телефонной книжке и мог с лёгкостью связаться, слушая голос, а не читая неживые чешские буквы. Зайдя на MySpace и Twitter, мужчина без всякого сожаления удалил страницы, тем самым избавляя свою почту от уведомлений о новых событиях интернет-друзей.

— Какая глупость, — прошептал Том и вошёл в проигрыватель, заряжая привычный плей-лист и входя в программу фотошоп, дабы начать делать шаблон разделов нового заказа — сайта недавно появившейся, но подающей большие надежды строительной фирмы. Свернув все окна на пару минут, Том вновь оглядел чёрно-белую фотографию на заставке, отмечая для себя новый блик в больших глазах с пухом ресниц, что смотрели куда-то вглубь самого Тома, заставляя вены-струны громко звенеть. — Так, работа-работа-работа.

Мужчина не слышал мерного клацанья клавиш, утопая в мелодии симфонического оркестра, играющей в наушниках.

⋆⋆⋆

Спокойные зелёно-жёлтые тона номера отеля «Gromada Centrum» нравились Тому, тем более что мебели в нём было по минимуму, а любителю минимализма Новаку это подходило как нельзя лучше. Просторная двуспальная кровать, на которой бы явно поместились три, а то и четыре человека, была застелена аккуратным покрывалом цвета только что взошедшего зелёного чая, в тон ему висели шторы и белоснежный тюль, сквозь который открывался вид на город с высоты пятого этажа; небольшой стол из чёрного дерева и задвинутый стул с мягким сиденьем тут же были заняты Томашом, поспешно включающим лэптоп — заказ нужно было доделать до обеда, а впереди было много дел и забот, особенно просмотр местных достопримечательностей, главной из которых являлся, конечно же, цирк, располагающийся совсем недалеко — именно по этой причине из всего спектра отелей выбор пал именно на этот. Ноги в белоснежных носках утопали в мягком тёмно-зелёном ковролине, и было как-то волнительно хорошо на душе, ведь первый город его турне оказался в списке, а значит, стоило порадоваться своей маленькой победе, которых, как он надеялся, будет ещё очень и очень много.

⋆⋆⋆

Сегодня в зале царила загадочная атмосфера Востока и культур, возникновение и процветание которых не под силу объяснить европейцу: начало выступления, как всегда, было шумно-тёмным, но как только в воздухе разлилась красивая музыка, люди одновременно замолчали, наблюдая за разворачивающимися событиями на арене, куда в ряд выходили мужчины-файерщики в костюмах персидских подданных, с чуть накрашенными чёрным глазами, приковывали взгляд умелыми круговыми движениями накачанных рук, уверенно сжимающих факелы, огонь которых рисовал в воздухе замысловатые линии и спирали, заставляя окутанное урбанией сознание отключиться, окунаясь в мир огня и бархатной музыки. Том был поражён изобретательностью постановщиков, потому что если в каждом городе, что он намеревался посетить, представления будут разными, то потраченные деньги вознаградятся потрясающими впечатлениями. Отвлёкшись на пару минут, Томаш не заметил, как на манеже появилась подставка в виде деревянной мишени, оперевшись на которую стояла девушка в костюме Шахерезады[6] со жгучими чёрными кудрями до пояса, её лиф переливался в свете прожекторов, напоминая чешую змеи, извивающуюся в руках укротителя. Напротив неё стоял мужчина в костюме ассасина[7], на его поясе висело большое количество изогнутых кинжалов и ножей, которые, как догадался Том, сейчас должны были полететь в сторону девушки. Рядом сидящий на первом ряду маленький мальчик закусил от страха и волнения кулак, на что Томаш лишь тихо посмеялся, внимательно следя за метателем ножей. Первый кинжал рассёк воздух, втыкаясь над правым плечом ослепительно улыбающейся девушки, выдержке которой Том даже несколько позавидовал, потому что он и понятия не имел, каково это, когда в тебя швыряются молниями смерти. Второй, третий, четвёртый — ножи будто летели в нашёптанное им направление, вонзаясь в дерево в считанных сантиметрах от персиковой кожи Шахерезады. Для последнего ассасин завязал себе глаза чёрным платком, поворачиваясь к девушке спиной — Том сам чуть не закусил кулак от страха за жизнь девушки, но искусный метатель попал точно в заданную цель — прямо над головой ассистентки, которая грациозно вышла из своеобразного плена под шквал громких аплодисментов, отчего-то затмевая мастера метания ножей. Она была похожа на пантеру — дикую и необузданную, — и если бы Тому нравились женщины, то он бы без всяких слов ударился в роман с одной из таких. Пара поклонилась и покинула песочный манеж.

Девушек на канатах сегодня было пятеро, и их воздушный танец был полон какого-то отчаяния, движения словно обрезали невидимыми саблями, отчего они скользили вниз ещё быстрее, напоминая раненных ястребов и заставляя сердца сотен людей замирать от восторга и немого ужаса. Томаш никогда не думал, что может настолько сильно погрузиться в атмосферу шоу и забыть совершенно обо всём, впитывая увиденное до самых корней души и откладывая в памяти. Но все эти грани шоу мигом стёрлись, когда мрак снова поглотил свет, и бой барабанов оповестил всех о скором приходе хищников и их короля. Билл сегодня олицетворял египетского Бога Ра[8], потому что его костюм, выполненный в золотых тонах, сиял в шаре прожектора, отражая лучи и тем самым сотворив из человека живое воплощение солнца. Вместо длинной палки у него в руке был посох в форме Анха[9], которым он управлял трюками животным, то взмахивая им вверх, то вертя над головой хищников. Его обведённые тушью глаза казались двумя чёрными бриллиантами, переливающимися не то от света софитов, не то от бурлящего внутри чувства собственного превосходства. И, казалось бы, ничего совершенно нового в плане трюковых постановок Том не увидел, но свежий образ будто обновлял этот номер, добавляя в него крупную изюминку и идеально венчая ещё одно невероятное шоу. Уже на поклоне, когда утомлённые выступлением хищники шествовали по своему железному коридору, мужчина на миг поймал взгляд укротителя — сердце вмиг ударило в грудь бешеным ритмом. Сегодня снова был вечер Вильгельма Левандовски, огромный поклонник которого провожал его восхищённым взглядом до самого конца, мечтая коснуться губами этих управляющих его персональным миром рук.

⋆⋆⋆

Первым делом, что сделал Томаш по возвращении в номер — позвонил Давиду, но друг брать трубку не торопился, вынуждая мужчину слушать монотонно стонущие гудки оператора.

— Алло! — с ещё неостывшим восторгом воскликнул Том, услышав, что абонент, наконец, ответил.

— Здравствуй-здравствуй, лягушка-путешественница! Ну, как там Варшава? Замки на месте? Улицы целые? Посольства не горят? — Давид был явно навеселе, что было весьма сильно слышно по голосу.

— Всё на месте, пьяная голова.

Том лёг на кровать, скинув сникерсы, и застонал от приятного чувства мягкой постели.

— Ты мне секс по телефону решил устроить?

— Нет, я просто вымотался за сегодня и лёг на кровать.

— Голенький? — Давид редко включал режим жеманного гея, а если такое всё же случалось, то Том обычно заливался от смеха, принося тонко голосящему другу истинное удовольствие.

— Нет, одетый.

— А что, я люблю закрытый петтинг, очень возбужда-а-ает, — потянул мужчина на другом конце провода, и Томаш, всё же не выдержав, прыснул.

— Давид, мы, кажется, ещё в семнадцать лет решили, что у нас друг на друга не стоит, или ты забыл наш разговор и пытаешься меня соблазнить? — Новак с явным увлечением вступил в шуточную игру друга, почёсывая живот под футболкой.

— Ага, попробуй тебя соблазнить, когда у тебя в голове нет ничего, кроме несравненного, потрясающего, великолепного и идеального Вильгельма!

— И ты даже не представляешь, насколько прав в своих эпитетах, — мужчина на миг закрыл глаза, и в сознании вспышками пролетели воспоминания о прошедшем шоу, когда его трясущиеся руки почти не справлялись с айфоном, записывающим выступление на видео.

— У меня такое ощущение, что моего друга — вечного скептика и циника — Томаша Новака похитили инопланетяне с целью внедрить в его мозг чип любви и опробовать на практике, — Давид вновь заговорил своим мягким басом.

— Знаешь, я тоже об этом думал, и, кажется, мы с тобой схожи в своих мыслях, — Том так и лежал в темноте — дома он часто делал подобное, а сейчас, когда в комнату заглядывал лишь урбанистический свет, складывалось ощущение полного уюта.

— Ты ведь всегда говорил, что настоящей любви не бывает и что ничего кроме боли она не даёт, так выходит, что ты своими нынешними действиями противоречишь раннее высказанной теории?

— Получается так, только… — Том поднялся с постели, подходя к двери балкона и распахивая её, — только пока немного трудно это принять сейчас. Это как, — он сделал шаг на коричневый коврик, лежащий на полу дугообразного балкона, — как всю жизнь не верить в существование вампиров, а потом проснуться утром и чувствовать, как кожа горит под солнечным светом.

— Ты всегда поражал меня сравнениями жизненных ситуаций с какими-то совершенно немыслимыми вещами.

— Но ведь потом всё сходится, верно? — Том вынул из кармана пачку сигарет с зажигалкой и, подкурив одну, шумно выпустил дым изо рта, давая ему возможность раствориться в ночном воздухе.

— Верно. — На другом конце линии воцарилось молчание, после чего Давид снова заговорил: — Только пообещай мне одну вещь, Томаш.

— Какую? — провожая взглядом движущиеся по дороге машины спросил Том.

— Пообещай не превратиться в одержимого.

— Что? — мужчина закашлялся.

— Я серьёзно говорю сейчас, потому что помню тот разговор, хотя он и был десять лет назад. Я слишком сильно помню твоё лицо и глаза.

— Не мели чушь, пьянь, — отшутился Новак, вновь затягиваясь до впалых щёк.

— Не важно, какой у меня сейчас уровень трезвости, просто пообещай мне это.

— Ладно, обещаю.

— Без «ладно».

— Тьфу, ну вот до чего дотошный, а! — раздавив окурок в пепельнице, воскликнул Том. — Обещаю.

— Вот и славно. А теперь неси свою чешскую задницу в душ и… ты ел сегодня, я надеюсь? — синдром заботливой мамочки часто рождался в Давиде, и хотя Том постоянно огрызался по этому поводу, забота друга всегда была искренней, что Новак, конечно же, понимал и принимал глубоко в душе.

— Ел, причём целых четыре раза! Ох, чувствую, форму потеряю и стану походить на немецкого бюргера, а потом, чтобы жир свой скрыть, буду подкладки или корсеты надевать, — развеселившись от своих предположений, мужчина глубоко вдохнул воздух и вернулся в тёмный номер. Споткнувшись об шнур ноутбука, он сел за стол.

— Опять в темноте сидишь?

— Ага, — компьютер уже загружался.

— Сходи сначала в душ, а потом садись кхым… короче успеешь посмотреть на своего красавца.

— Всё-то ты знаешь…

— Я знаком с тобой десять лет и нянчусь с тобой столько же.

— Ой, подумать только, старше меня всего на полгода, а мамашей себя возомнил.

— Если уж на то пошло, то тогда папашей!

— Шёл бы спать, папаша.

— Да иду я. Давай, тоже долго не сиди. И завтра сходи куда-нибудь погулять. Ты ведь сам мне вчера сказал, что в тур по Европе отправляешься, вот и впитывай в себя культуру других стран!

— Будет сделано!

— Всё, а теперь по койкам. Бывай.

— Пока.

После разговоров с Давидом Томашу всегда становилось как-то спокойнее, поэтому велениям друга он всё же решил последовать, заказав в номер лёгкий ужин и отправившись в душ. И уже сидя в халате у экрана компьютера мужчина краем сознания понимал, что друг не зря выпросил у него обещание, потому что за столь долгий срок их дружбы успел изучить этого человека со всех сторон. Давид Хая никогда не делал ничего зря.

— Что ж, посмотрим, какое качество я там наснимал.

Из всего шоу Том запечатлел лишь два номера: метание ножей и Вильгельма, — и странные чувства переполняли его, когда он стал всматриваться в движения девушки и мужчины: Тому отчего-то хотелось, чтобы один из кинжалов промазал, резко входя в нежную плоть Шахерезады, разрывая кожу и мышцы так, чтобы кровь хлынула ручьём, обагряя плечо, и медленно стекала по груди, окрашивая её в алый. Тряханув головой, Том промотал вперёд, любуясь египетским укротителем, только капли крови отпечатались перед глазами как сотня мошек от сильного удара, ложась на пальцы Билла красными пятнами. Это было страшно признать, но изящным рукам Билла крайне шли кровавые перчатки.

⋆⋆⋆

С чувством выполненного долга Том вышел из красивого здания Королевского дворца[10] — сегодня это был второй дворец за день вместе с Чапским[11], и увиденное его крайне впечатлило: огромное количество залов и комнат, из которых особенно запомнились зал картин Паналетто и Мраморная комната, достояние искусства которых можно было описывать бесконечно; роскошь и невероятный блеск архитектуры поражал воображение, Том даже на пару мгновений вообразил себя частью дворянского рода и гордо походил по коридорам, как если бы был хозяином этого исполинского замка. Покинув его пределы и выйдя на широкую площадь, Том почувствовал своего рода освобождение не только перед другом, но и перед самим собой, ведь такие величественные здания, как правило, очень давили на человека, а он исключением не был. А дальше была и Варшавско-Александровская[12] цитадель, и Кладбище-Мавзолей советских воинов[13], где Томаш отыскал могилу своего прадеда, и Дворец культуры и науки[14], которые позже сменились уютными кафе со сладковато-горьким запахом свежего кофе и пирогов с яблоками. День пролетел слишком скоро и незаметно, как если бы кто-то помогал песчинкам в часах сыпаться быстрее. Идея сходить в бар пришла в голову спонтанно, поэтому, вернувшись в номер, освежившись в душе и сменив одежду с повседневно-простых джинсов и футболки на более презентабельные чёрные брюки и рубашку свободного покроя, Том покинул пределы отеля, быстро отыскав уютный паб неподалёку, только застать в нём человека, меньше всего представляемого для встречи, он совсем не ожидал. Билл сидел на высоком стуле за барной стойкой, поставив пятки туфель на подставки, отчего его ноги в чёрных джинсах казались ещё длиннее, спину обтягивала тонкая кофта цвета капуччино, прекрасно выделяя мышцы рук и лопатки. Том замер на пороге на пару минут, но потом всё же решил не убегать от любезно подаренного судьбой случая, и уверенно шагнул внутрь, занимая место за свободным столиком прямо позади Вильгельма. Новак не до конца понимал весь масштаб этой счастливой удачи и тушевался в своих намерениях подойти к укротителю и завести разговор, только появившийся на горизонте бармен, явно выказывающий излишнее внимание своему клиенту, вызвал бурю негодования, отчего пальцы сжались в крепкие кулаки. Молодой парень улыбался, подливая Биллу янтарный виски и передавая бокал слишком медленно, нарочно касаясь тонких пальцев своими. Томаш подозвал к себе официанта, неотрывно наблюдая за происходящим, и на автомате заказал себе то же, что пил сейчас Левандовски, сидя к нему боком и давая возможность рассмотреть точёный профиль и двигающийся в глотке кадык. Укротителю явно нравилось внимание бармена, потому что он то и дело снимал и надевал единственное кольцо на среднем пальце левой руки — стакан в руке Тома грозил разлететься на куски от силы сжатия. Он почти вышвырнул себя из зала, на автомате идя по коридору и находя дверь в мужской туалет. Черный кафель бил по мозгам, как если бы квадрат Малевича рассыпался на тысячи, создавая вокруг своё подобие с движущимися стенами, грозящими раздавить как таракана. Мужчина прошёл к умывальникам и уставился в своё отражение, будто прямо сейчас оно могло успокоить или дать весомый совет. На мгновение Томашу показалось, что глаза его налились чернилами и точно принадлежали не ему, а совершенно другому человеку. Он вспомнил вчерашнее видео и те самые капли крови, которые сейчас примерял на того самого любезного бармена, и они смотрелись на нём до безобразного идеально.

— Чёрт! — почувствовав отвращение к самому себе из-за немыслимой слабости, Том силой ударил по зеркалу, и оно треснуло, впиваясь крохотным осколком в ладонь — кровь останавливать он не стал, а решительно вышел из туалета, намереваясь заговорить с Биллом, но на его месте был пустой стул, и только пьющий воду бармен никуда не исчез. Ладонь обжигало болью — пальцы нащупали осколок в порезе, но выкидывать его Том не торопился, у него появилась замечательная идея покрасить парнишку в алый цвет.

— Двойной виски, пожалуйста, — сев на ещё тёплое сидение, озвучил Том, бросая взгляд на поставленный барменом бокал с водой.

Парень отвернулся, выполняя заказ, а правая рука Томаша аккуратно бросила вынутый из ладони осколок в почти пустой стакан, хитро при этом ухмыляясь.

— Выпьешь со мной? — заранее зная ответ, спросил он.

— Мне нельзя. Я на работе, — извиняюще ответил бармен.

— Тогда бери свою воду. Не люблю пить за тосты в одиночестве. За исполнение желаний! — подняв пузатый бокал, озвучил свой тост Том, и одним большим глотком осушил его, увидев, что парень сделал то же самое, совершенно не заметив присутствие инородного предмета. — Что ж, удачного тебе вечера, — на стол приземлилась купюра номиналом в десять Евро, а её хозяин направился к выходу, притормозив ненадолго, чтобы услышать мужской крик и взволнованный голос с просьбами скорее вызвать скорую. Улыбка на губах Тома превратилась в хищную. Желания исполняются, тем более что в ещё кровоточащей ладони лежало то самое кольцо, по рассеянности оставленное Биллом на стойке, которое Том на следующий день заменил другим, заплатив ювелирному мастеру за ускоренную гравировку мордорского языка эльфов, совсем как на кольце Всевластия[15], которое, подобно своему собрату, тоже было золотым. Дополнением к коробке с адресом цирка была красивая открытка с панорамой Варшавы, подписанная ровным подчерком: «W zamian czegoś starego zawsze może przyjść nowe, że będzie jeszcze pięknej[16]».

Apocalyptica «Far away» | Narsilion «O sonar das augas» | Stellamara «Prituri se Planinata»

Берлин встретил Томаша стеной дождя, отчего и без того унылое настроение опустилось до отметки «убийственно плохое». Мужчина не спал всю ночь, и глаза его были похожи на глаза вымученного уличной жизнью пса — усталые, пожелтевшие и ищущие хоть какой-то надежды на лучшее. Стоя на выходе из вокзала, Тому до безумия хотелось встать под крупные капли и раствориться в них, сливаясь с почерневшим асфальтом. После того, как он покинул Варшаву, в душу точно проник червяк и грыз её изнутри, ведь он совершил преступление, несмотря на то, что бармен и остался жив — экстренная операция по извлечению осколка прошла удачно, и место язвы в кишечнике прижгли, хотя парень потерял много крови, что ручьями стекала по ногам, превращаясь в лужу. Том перерыл базу данных всех больниц, взломав бесчисленное количество запретных файлов, чтобы узнать это, только камень в сердце ничуть не уменьшился, ведь парень мог умереть, однако другая часть Тома оправдывала поступок в пабе тем, что намерения этого парня были отнюдь не чистыми, ведь мужчина видел какими голодными глазами он смотрел на Вильгельма, сколько похоти и жажды в них было, а ведь сам он просто хотел секса и ничего больше, в то время как Том был готов отдавать Биллу всего себя, выдирая сердце из груди и перекладывая в тонкие ладони, поэтому он был прав, что проучил парня. Или неправ?

— Дурак…

Быстро найдя такси и оказавшись внутри, Том невидящим взглядом смотрел в разрезанное каплями дождя окно, пропуская виды города, — его они волновали сейчас меньше всего. Автомобиль вёз его на улицу Розентхалер в Хостел, номер в котором он себе и забронировал буквально вчера. Том намеренно останавливался в отелях, находящихся как можно ближе к цирковому помещению, вот и в этот раз здание цирка «Berlin Mitte» было как на ладони. От недостатка сна сильно болела голова, напоминая орех, который грызёт белка, а последнюю таблетку Том, как назло, выпил сегодня утром перед отправкой поезда, забыв купить новую пачку в привокзальной аптеке. До высокого здания отеля доехали на удивление быстро. Том расплатился с водителем и, вытащив чемодан на колёсиках из багажника, вошёл внутрь. На ресепшене его держали всего десять минут, и вот уже он открывал дверь, проходя в номер теперь уже бордово-коричневой расцветки, что несколько резала глаз воспоминаниями недавних событий, но выбирать было не из чего, поэтому, шумно выдохнув, Том взял из чемодана душевые принадлежности и направился в белоснежную ванную смывать с себя следы не только усталости, но и покинутой Варшавы, куда он уже больше не сможет вернуться со спокойным сердцем.

⋆⋆⋆

Бесконечные коридоры, переплетающиеся друг с другом, точно с каждым шагом теряли воздух, потому что бегущий по ним Том задыхался, то и дело цепляясь за обшарпанные стены в надежде, что они удержат его, только ладони соскальзывали вниз, и он почти падал на колени, грозясь разбить их в кровь. Невидимая сила подталкивала его, шепча сознанию не сдаваться, заставляя идти вперёд и продолжать путь к своей цели, которая казалась удаляющимся кусочком света в неизведанном мраке Вселенной. Неожиданно коридор закончился, и прямо перед Томом возникла дверь, легко поддавшаяся руке и открывающая совершенно новую картину: песочный манеж был залит тусклым светом прожектора, который иногда потухал и зажигался вновь, прямо посредине, в красивом длинном фраке на манер тех, что носят дирижёры, спиной стоял Билл, и звенящая тишина заложила уши, заглушая даже стук лихорадочно бьющегося в груди сердца. Пара шагов, и вот он уже близок к цели, только взявшиеся из ниоткуда животные встали между ними стеной, рыча и царапая воздух передними лапами. Томаш отпрянул назад и упал, чувствуя, как от страха по виску течёт пот. Угольно-чёрная пума грациозно бесшумно подошла к ногам, обходя по кругу и занося когтистую лапу над грудью, царапая её до рёбер и часто бьющегося поршнем сердца. Кровь хлынула из неё алыми лентами, заливая всё вокруг.

Мужчина резко подскочил в кровати, отдалённо слыша собственный крик, но никаких животных в номере отеля не оказалось, как и он сам не был на цирковом манеже. Ветер трепал занавеску, а Томаш мысленно сравнил себя с нею, только при этом разодрав её на куски в своей голове. Сон мгновенно исчез, точно по мановению чьей-то руки, а Новак, так и застывший в сидячем положении, размышлял о том, что его жизнь слишком сильно изменила цвет от привычного серого к ярко-красному, к которому нужно было либо привыкать, либо снова добавлять чёрного, потому что невыносимость неизвестности с каждой секундой била сильнее.

⋆⋆⋆

Волна музыки вместе со звуками морского прибоя и криком чаек подхватила ранее встревоженного сном Тома и унесла к далёким берегам неизведанных земель и островов. Вспыхивающий и переливающийся голубой, медленно переходящий в цвет морской волны, успокаивал и приносил тягучий покой, усмиряя душевную боль и разглаживая складки страха меж бровей. Сегодняшнее выступление казалось особенным и напоминающим истории о морских волках, неутомимых пиратах и потерянном сокровище. Этот океанический антураж прекрасно дополняли русалки-акробатки и гимнастки, изящно рассыпая платья-плавники и в который раз завораживая своими движениями, как Сирены[17] моряков. Разнообразие животных радовало глаз спокойно-интересными выступлениями, но больше всего запомнилась девушка со слоном, который, при всех своих габаритах, был грациозен, как и сама дрессировщица, и покорно исполнял все её указания, в конце концов, встав на три ноги и горделиво вытянув хобот вверх. Том хорошо помнил, как мама рассказывала ему, что эти животные боятся мышей, но уже потом он понял, что они боятся их не обычным страхом, выбрасываемым в кровь с адреналином, они боятся наступить на них, тем самым лишив жизни. Эти далеко немаленькие животные настолько любили окружающих, совершенно не замечая ни разницы в разрезе глаз и размере тела. В какой-то мере Том даже завидовал им, ведь в жизни людей как-раз-таки таким мелочам как социальный рост и размер кошелька отдавали наибольшее внимание.

На манеж вышли клоуны, коих Том, как и многие дети, не любил с самого детства, и, казалось бы, сейчас он был далеко не ребёнком, а неприязнь и доля коулофобии[18] всё равно осталась, хотя ребятишки в зале заливисто гоготали с весьма ожидаемых шуток двоих комиков, разодетых в пиратов, только их разбойничий вид больше походил на отражение кривого зеркала, совмещая в себе несовместимое.

Шоу медленно и уверенно перекатывалось к той фазе, когда по телу Томаша шла дрожь, а кожу будто обливали кипящим маслом, и она плавилась без боли, но приносила какое-то извращённое удовольствие. Образ сегодняшнего Билла совмещал себе пирата и дикаря одновременно: бархатная синяя куртка сидела на широких плечах и спине как литая и плавно переходила в белые бриджи, подчёркивая идеальную красоту длинных ног, по которым очень сильно хотелось провести распахнутой ладонью — от самых лодыжек до ягодиц, — чтобы почувствовать крепкие мышцы под материалом; завершали весь образ шёлковые рваные чулки и фетровая треуголка — на ногах не было никакой обуви совсем, оттого вытянутые ступни утопали в песке, точно их обладатель был на Карибских островах. В выступлении мешались традиции пиратов — взмахи ненастоящей саблей, пластмассовое лезвие которой по очереди приставлялось к шеям зверей, которые сразу же его отбрасывали, затевая заранее спланированный бой, только Том вздрогнул, когда один из уссурийских тигров взаправду царапнул Билла по груди, отчего пуговицы посыпались в стороны. Вильгельм снял куртку, оставаясь в рубахе-сетке, и дальнейшая суть представления потеряла для Тома всякую значимость, потому что вид красивой груди с ореолами бледно-розовых сосков, тонких линий рёбер и искусно очерченных кубиков пресса снёс все затворы здравого смысла. Поставленный на съёмку ай-фон был совершенно забыт своим хозяином, а потом и вовсе отключён дрожащими пальцами. И это был озноб далеко не страха, это был озноб желания, настолько сильного, что хотелось закусить кулак, чтобы не застонать. Внизу живота пылал пожар, плоть требовала прикосновений и не чьих-нибудь, а того, кто, снова взорвав зал своим блеском и талантом, покидал его, оставляя после себя шлейф счастья за вновь удачное выступление. Тому было невыносимо ощущать эту невидимую стену, через которую ему никак нельзя было прорваться, потому что мешало положение обычного фаната и собственный страх перед удачными встречами, но сильнее всего в нём разбухало от чувств бедное сердце, которое ничем нельзя было успокоить, только таким же переполненным сердцем рядом, сердцем Вильгельма Левандовски — ночного кошмара и эликсира жизни в одном лице.

⋆⋆⋆

Возбуждение — это алкоголь, который затуманивает разум и снимает все существующие у человека заслоны, от него может разрывать на куски, с ним можно подниматься в небо или падать в самые тёмные углы Ада. Том практически вылетел из здания цирка, влетая в гостиничный номер и срывая одежду на автомате. Сегодня он должен был выпустить своё старое «я», в противном случае оно сожрёт его изнутри как вода железо, оттого и принял быстрый душ, надевая тряпки-маяки для будущих пассий на одну ночь, брызгая парфюм побрутальнее и не забывая о чёртовых мелочах презервативах и дозаторе с прозрачной смазкой без вкуса и запаха. Он ненавидел себя сейчас даже сильнее, чем исчадие Тьмы святую воду, но не мог совладать с собой и своими трясущимися пальцами, никак не желавшими завязывать шнурки белоснежных шузов. Зеркало в пол сейчас мешало как никогда. Новак прятал взгляд от самого себя, чтобы подавить в себе всполохи стыда и отвращения, чтобы не видеть по-животному расширенных зрачков и блеска похотливой души.

— Ненавижу тебя, — произнесла затихшая сторона разума прямо в отражение, и хлопок до дрожащих стен оглушил пустой номер.

Томаш нёсся по лестницам вниз, пробегая мимо удивлённой девушки на ресепшене и не менее изумлённого швейцара. Мужчине было плевать, что о нём подумал таксист, потому что приказ отвести его в самый известный гей-клуб был принят как должное, словно этот немецкий бюргер в очках на пол-лица каждый день отвозил туда вот таких отвратительных людей, коим считал себя сейчас Том. Новак механически протянул десять Евро, совершенно не реагируя на слова водителя о сдаче, а потом просто заплатил за вход и утонул во мраке слюдяво-томного помещения, пафос и искусственность которого почти вызывала приступы тошноты. Людей, в силу раннего часа, было совсем немного, но он и не нуждался в большом их количестве, разве что в одном, взгляд за которого уцепился сразу — полная противоположность божеству, которое сегодня окончательно разбило извилины его мозга, заменяя их тонкими нитями своего невыносимого очарования. Парой дежурных для себя фраз и движений Том вмиг заинтересовал невысокого блондина с короткими ногами и угловатым мальчишеским телом. Его ключицы выделялись на коже слишком сильно, почти разрезая её острыми костями, но Томаш твёрдо-расшатанно решил сделать этого паренька куклой для снятия грязного возбуждения, ведя его за руку в туалет. Важные мелочи неприятно давили в заднем кармане, но джинсы на мужчине не задержались надолго, потому как руки пусть и юного, но весьма опытного парня уже стягивали их вместе с трусами, обнажая возбуждённый и уже сочащийся смазкой член, твёрдость и готовность которого наивный блондин принял на свой счёт, обхватывая его губами слишком шумно и смачно, как актёры в шаблонных порнофильмах, с наигранными стонами, но весьма умелыми движениями языком вокруг и глубоко, почти доставая до горла. Том зажмурил глаза, откидывая голову назад, упираясь затылком в стену и моля неизвестно кого, чтобы это скорее закончилось, только что именно, не понимал и сам он: отказываться от восставшей из пепла первой любви было выше всех сил, а не дать выйти противному возбуждению значило мучить себя. Только эти две важные причины переплетались в одно, причиняя ещё больше боли тем, что любовь и секс происходили не с одинаковым человеком, без единения душ и тела, а просто так, чтобы снять с себя покрывало похоти.

Мужчина громко застонал, толкаясь во влажный рот незнакомца и чувствовал, как виски обжигает солёное, расползаясь дорожками вниз и попадая в уши. Парень внизу стонал сам и хотел было встать, чтобы позволить Тому перейти к более тесному общению, но мужчина не дал ему этого сделать, отталкивая от себя и кончая с надломленным полукриком, сползая вниз и садясь голой кожей на холодный кафельный пол и обнимая колени.

— Эй, ты в порядке? — голос парня был сейчас какофонией со звуками долбящего в грудь сердца, гула в ушах и тихих всхлипов, которых Том не позволял себе долгие годы. — Эй?

И какой это было злой иронией прийти в клуб ради секса и отдать своё томление человеку, имени которого даже не знал.

— Извини, ничего не выйдет, — глухо произнёс Том, незаметно стирая слёзы.

— Да ничего, — послышался звук отрывающейся бумаги, и перед лицом Тома оказалась ладонь с квадратами салфеток, и он даже в какой-то миг испугался, что чужие глаза видели его слабость, скрытую временем. — Держи, а то джинсы запачкаешь.

Новак совершенно не мог объяснить происходящее, но что-то внутри точно надломилось, и стало чуточку легче, как если бы тяжелая музыка немного сменила тональность, разливаясь мерно и плавно.

— Спасибо.

— Да не за что. Ты бы встал, а то самое важное себе застудишь.

Мужчина поднялся, вытираясь и натягивая на себя одежду, а потом снова произнёс:

— Извини.

— Раз уж с сексом мне сегодня не повезло, то позволяю тебе напоить меня текилой, — тепло улыбнувшись оповестил его парень.

— А как тебя зовут?