Новак сжал кулон на шее и, накинув чёрную куртку, покинул номер, напоследок оглядев его тоскливым взглядом.

Всю недолгую дорогу к королевскому Альберт Холлу[41] Новак шарахался каждого прохожего и прижимал к себе картонную коробку так, будто она была его единственным спасением. Половина Лондона сейчас распивала чай, а Том утопал в сладком солнечном свете, ощущая себя наполовину свободным, вдыхая аромат свежеполитых цветов и духи только что прошедшей девушки. Три ряда ступенек оказались перед ним как-то слишком быстро, и Новак остановился перед ними, не смея двинуться даже на метр. Люди торопились занять свои места в зрительном зале, а Томаш смотрел на чудесную афишу с его несравненным Вильгельмом, и желание скрыться от всего этого мира зашкаливало, как датчик высокоскоростного автомобиля на цифре двести восемьдесят. Но он не мог отступить назад.

Позади уже рассыпалась чёрная пропасть.

Персиковый свет всё лился и лился с небес, а решительно-нерешительный Том делал шаги по каменной лестнице, минуя высокую статую и мельком отмечая выбитую по кругу фреску. Внутри людей было ещё больше, чем он ожидал, поэтому он протискивался меж них, не желая останавливаться, ведь его воля могла треснуть пополам в любую секунду, в любой момент он мог вернуться к двери и уйти из Холла, убивая свою собственную мечту. Голоса внутри него кричали и перебивали друг друга, создавая невыносимую какофонию слов и воплей. Как никогда ранее Томашу хотелось потерять способность слышать и просто впитывать краски мира глазами.

Красота багрового зала ослепляла. Том повсюду видел алые всполохи своего сна и страх стал душить ещё сильнее, потому что кровь принадлежала теперь не ему, а Вильгельму, смертельный номер которого должен быть лицезреть Лондон. Положив коробку на колени, Том вцепился в бархатную обивку кресла и стал наблюдать за готовящимся к началу оркестром и повторял, как мантру, три слова: «Всё будет хорошо».

Освещение погасло, а вместе с ним и погасли все сомнения внутри закрывшего глаза Томаша.

Сегодня всё закончится, чтобы начаться заново.

Восемь тысяч человек замирали и восхищались развернувшимся на сцене представлением, демонстрирующим все грани культуры Великобритании с самого основания. Кто-то громко хлопал в ладони и не сдерживал удивлённых взоров, когда кельтские воины дрались на мечах, а изящные танцовщицы-девушки бились в агонии и ломаных движениях тел. Никакие завораживающие акробаты и воздушные гимнасты не могли отвлечь внимание Тома от непрекращающихся мыслей, путаных слов и возможных реплик, которые мужчина репетировал в своей голове. Перед его глазами были картины их встречи с Вильгельмом, их возможные разговоры и взгляды, их реакции друг на друга. Впервые за всё время пребывания на цирковом выступлении Томашу хотелось отмотать время вперёд и попасть за кулисы поскорее. Желание прекратить все свои мучения было нестерпимо сильным, равно как и желание начать новую главу своей жизни, записывая новые буквы вместе с руками своего Вильгельма. Когда на сцене появились выряженные в джентльменов клоуны с красными носами, его пробрала нервная дрожь, и он захохотал в голос, стараясь выплеснуть всё этим смехом, но он не знал, насколько странным он звучал со стороны, он не видел, какими чёрными стали его глаза, без всякого намёка на луч здравого смысла, он не понимал, как далеко завела его собственная одержимость и безумие.