Вильгельм, с тобой всё хорошо? — раздался за дверью мужской голос. — Марк ранен. Удар неглубокий, но мы не можем остановить кровь.

Всё хорошо. Вызовите скорую и уйдите все. Со мной всё… — и только сейчас он понял, кто именно ранил Марка. Взгляд метнулся к окровавленному клинку и горло, казалось, перехватило.

Билл?

Я сказал: уйдите!

Шум постепенно исчезал. В комнате висела продолжительная тишина, и лишь два сорванных дыхания звучали в унисон, изредка срываясь на хрип. Томаш неотрывно смотрел в увлажнившиеся неизвестно от чего глаза, и сделал первый шаг. Билл шагнул назад, а карамельные глаза расширились в ужасе, потому что их обладатель ждал удара на себя.

— Господи, что же я делаю… — нож выскользнул из руки мужчины, и, закрыв окровавленной ладонью своё лицо, Томаш упал на колени, роняя коробку на пол. — Ты теперь меня боишься. Я сумасшедший одержимый. Я ведь… А ты боишься меня теперь. Боишься… Господи, что же я наделал. — Том раскачивался из стороны в строну и захлёбывался собственными слезами. — Столько лет я пытался вырвать тебя из сердца, столько чёртовых лет я гнал все мысли о тебе. Столько лет…

Томаш… — Новак от удивления вскинул голову и увидел как Билл подошёл к нему, так же опускаясь на колени. — Что произошло тогда в библиотеке? Почему ты исчез? Ты думаешь, я всё забыл?

Я не мог. Я боялся твоей холодности. Я боялся того, что о моей любви узнает вся школа. Тогда… я просто хотел сказать, что мне тоже понравилась книга, которую я однажды увидел у тебя в руках, но вместо этого… я сказал, что люблю тебя.

А я промолчал… Во всём виноват только я. Я замечал твоё внимание, но был ещё нерешительнее тебя самого.

Время разбивалось и оживало, летя неизвестно куда и в каком направлении, а Томаш с Вильгельмом молчали, не имея никаких сил подобрать слов, чтобы не ранить ещё сильнее.

Когда я увидел тебя по телевизору, я долго не мог вспомнить тебя, но потом… Потом вся моя жизнь пролетела перед глазами. — Новак говорил шёпотом, словно боясь разрушить момент, а Билл опустил взгляд, давая Томашу возможность любоваться прекрасными тенями, падающими от ресниц на щёки. — И… я решил, во что бы то ни стало встретиться с тобой.

Это ведь ты поймал тогда мой шарф? Ты был в тени?

Да.

Я ведь говорил Марку, что мне не показалось, — Левандовски грустно улыбнулся. — Знаешь, Том… никто в моей жизни не любил меня по-настоящему. Никогда. Все либо пользовались мной, либо не ценили совершенно. И сегодня Марк лишний раз доказал мне тот факт, что я не достоин любви… Ничьей… — последнее слово Вильгельм произнёс шёпотом и поднялся, вставая к Тому спиной.

Мужчина был настолько возмущён заявлением Билла, что это заставило его резко вскочить на ноги и, преодолев расстояние в пару метров, обнять Левандовски со спины, крепко настолько, чтобы чувствовать чечёточный ритм бьющегося сердца. Чувствовать по-настоящему, убивая все свои страхи-пантеры. Ощущать тепло кончиками пальцев и не стыдиться горячих слёз, утопающих в красивой шёлковой рубашке цвета весеннего неба.

Я так долго ждал тебя, Том… — тихо шелестел голос Вильгельма. — Я ждал твоих рук. Я ждал твоих глаз. Я… я каждый твой подарок храню до сих пор, потому что больше никому не нужен, кроме тебя.

Томаш окинул взглядом аккуратно обставленную гримёрку Вильгельма, отметив великолепный гербарий из белых и красных лепестков, небольшую тарелку с тонко нарезанными дольками лимона и веером лежащие на столе открытки. Дыхание вмиг перехватило, и он ещё крепче зарылся носом в шею Билла, глубоко втягивая аромат его парфюма и сладкий запах кожи, которую хотелось целовать до огня в губах.