Билл… ты теперь только мой… только мой, слышишь? Мой, — ставя печать в уголке кровоточащих губ. — Мой, — целуя скулу. — Мой, — меткой на влажных ресницах.

Если ты одержим мной, то я буду одержим тобой. И пусть всё полетит в бездну.

Последняя фраза прозвучала точно заклинание, вернувшее в ужасный кошмар своих снов, и алая пелена застала взор Томаша, который потянулся к карману джинсов и вынул из него ключ, открывая дверь. Мужчина помнил каждого, кто пал перед его ужасным злом и ненавистью, он понимал кровь и боль этих людей, пусть и не знающих, что пострадали по его вине, и он не мог с такой выжженной душой даже сметь касаться Билла, касаться этого человека поцелуями и делиться своими демонами. Её нужно было окрасить в теперь уже любимый цвет. Он должен вернуть её первозданный вид.

Вильгельм непонимающе смотрел на него, не зная, что предпринять.

На мне слишком много крови. Я грязный. Мне нужно...

Лихорадочно блестящие глаза снова были залиты чернилами, и Том сорвался с места, убегая прочь по коридору. Вильгельм побежал следом, но Томаш двигался слишком быстро, а когда ноги привели его к выходу, он попал на манеж, где ассистентка Билла показывала номер с Султаном. Публика недоумевала и переглядывалась, охрана пыталась докричаться и увести мужчину, но было слишком поздно: почуявший кровь и опасность лев, соскочил с трапеции, и полетел прямо на Томаша, который, казалось, принимал эту участь добровольно, не пытаясь укрыться, а когда широкая лапа разорвала красивую лазурную кофту, распарывая кожу груди, рук и живота до глубоких ран, Томаш упал на манеж и смотрел на рассыпанные под куполом огни. Теперь он чувствовал боль покалеченных им же людей, теперь он сам стал жертвой своего же безумия, глотая и кашляя кровью, теперь он был чист перед самим собой, ведь получил удар от дорогого Биллу существа. Прямо по сердцу.

Не-е-е-е-ет! Господи, нет! Том! — сбоку лилась струями вода, чтобы усмирить животное, люди кричали в панике, покидая пределы зала, а Билл поднял раненного мужчину с песка и, уложив к себе на колени, прижал к себе, баюкая и пытаясь что-то сказать. Но слова, казалось, утопали в собственных слезах и бессвязных криках о помощи. Те самые правильные слова, которые могли воскресить.

Я пытался их всех убить. Всех, кто разговаривал с тобой. Я грязный, Билл. На моих руках… кха… их кровь. И та штанга упала по моей вине… — хрипел Том.

Тише… тише… это не важно сейчас. — Слёзы летели из глаз, но Билл то и дело стирал их окровавленными раной Тома ладонями.

— Ты — мой властелин. Только ты можешь носить кольцо полной власти надо мной. Только ты…

Всё будет хорошо. Только молчи. Я не могу тебя потерять.

Я тебя люблю, мой несравненный Вильгельм. Люблю больше всего на свете. — Глаза Тома закрылись, а Билл закричал ещё сильнее. Его оттаскивали прибывшие врачи, коллеги, собственные охранники, люди в полицейской форме, а он смотрел на отдаляющегося от него Тома на носилках и умирал лишь от мысли, что единственной любви в его жизни больше не будет, что её отберут и никогда ему не вернут.